Нежный человек
– Дима, ты видел последний фильм с Джимом и Кэрри?
– Туфта. Самый смешной фильм, это «Место встречи изменить нельзя» на казахском языке, никогда не забуду. Я тогда живот надорвал от смеха, он потом неделю болел. Я в армии служил на Байконуре.
– Ты убивал казахов?
Теперь я заржал.
– Тише, бабушку напугаешь.
– А, что ты ересь несешь, там нет войны.
– Откуда я знаю.
Девочки нарыли в тумбочке под телевизором какую-то кассету в обшарпанном конверте и, хохоча в ладошки и озираясь, вставили в пасть «видаку».
– Тихо, эротика!
– Лера, если бабушка заходит, переключай сразу на кабельное. Дима, бабуля пьет на кухне свой любимый кокосовый ликер, если будет предлагать, не соглашайся, а то потом придется идти в магазин.
Кино началось, гнусавый голос переводчика объявил:
– «Эротические приключения Зорро!»
Блин, шаги в коридоре, Лера мгновенно щелкнула пультом, переключила на «музыкалку».
– Бабушка, а, правда, ты рэп любишь?
– Рэб?
– Ну, да. Вот мальчик с косичками поет, ты еще доказывала, что это девочка. Слушай!
– А-а-а…
Бабуля, подслеповато щурясь, уставилась на экран, теперь я заметил, что бабулька-то косая.
– Давайте вместе! Вечеринка у Дэцела дома, это круто!..
Лера, бабушка, Аня встали в ряд, обняв друг друга за талии, начали танцевать – правой ножкой все вместе в сторону, потом вверх, шаг вправо, потом, левой ножкой в сторону, вверх, шаг влево.
Мы с Юлькой смотрим друг на друга. Мы как будто испугались той первой секунды, потому, что сразу поняли – решено, теперь все будет по-другому. И до этого было все не так. Вот Аня моя подружка, вот целый мир под ногами, и мы все еще очень молоды…
Я забыл о своих друзьях и магазине. Вечер переломился пополам. Я и Юля шагали по Большому проспекту. Из подворотни выскочил пьяный мужик с бутылкой «Шампанского», и спросил:
– Хотите я себе бутылкой голову разобью?
Наш смех отскакивал эхом от каменных стен. Ночь раскачала город в своей колыбели, было тихо, как в лесу…»
Мы звали ее Ю, она уехала много лет назад, но обещала вернуться, когда будет можно. Раньше уезжали навсегда, и Ю ничего не могла сделать – семнадцать лет, она была дочь своих родителей.
Она хотела, что бы все было «по-настоящему». Мы пошли гулять на Горьковскую, где Планетарий и Зоопарк. Ю была в свадебном платье, купленном «комиссионке» и пожелтевшем от времени, я в костюме из магазина «Литл Вудс». Мы, как бы молодожены, как бы гуляем вот после ЗАГСа, не смотрите так.
Обратно решили поехать на метро. В вагоне какая-то старуха уступила Юльке место:
– Ой, совсем маленькая…
«Невеста» улыбнулась и закрыла глаза. Домой она вернулась через два дня, Алекс успел написать наш портрет, назвал его "Красавец и чудовище"
Потом беготня, слезы, домашний арест, шестнадцатое октября, четыре автомобиля такси. Какие-то бородатые дядьки помогают таскать чемоданы, Юлька с фингалами от слез под глазами, вертит головой, меня нет. Я спрятался, смотрю на все это из окна подъезда через улицу…
На следующий день я сел за стол и начал первое письмо, и не могу остановиться, уже две сумки писем.
И вот он позвонил, как обещал.
– Придешь?
– Я же сказал.
– Ты должен прийти. Начало в десять, будет райдер из одного издательства, я тебя познакомлю.
– Спасибо.
– Пока не за что. До вечера.
Надо как-то убить эти сумерки, шумно в квартире за дверью, соседи пришли со своих работ, делятся новостями. Я оделся, вышел на улицу.
Закусочная «Вальс Бостон», перезвон посуды, никотиновый туман и Розенбаум из невидимых колонок. Повар с мужиком в белых нарукавниках выкидывают на улицу старуху, за волосы и пинком под зад. Бабка подралась с компанией пожилых джентльменов. Молодой, солнечный дибил прибежал, весело купил все, что нужно, единственное свободное место старухино. Он поздоровался, сел.
– Кто бабульку обидел?
И через секунду сблеванул водку на пол. Я наблюдал за ним, наверное, не надкусанные оладушки в целлофане, и не жирный волос, размазанный по столу мокрой тряпкой, привели в замешательство его желудок, а этот нагретый стул, тепло старухи, ее задницы. Снова крик, уборщица толстая узбечка по прозвищу Рабыня Изаура бежит с тряпками.
Без старухи скучно. Народ в рюмочную прибывал, мужики пили уже стоя, кто-то приперся с ребенком, кто-то с собакой. Я вышел на свежий воздух, бабка валялась в зассаной подворотне. Она попросила:
– Вызовите, пожалуйста, скорую.
Я ничего не ответил, пошел прочь.
Благородная набережная Мойки, тысяча огней и удивительные витрины – «Стинг Рэй», «Джулиано Маркони». У входа в ресторан «Кури бамбук» светло, как днем, блеск умытых автомобилей и веселая тусовка персонала – швейцар, охранник с пистолетом и несколько мужчин в клетчатых финских кепках, вероятно таксисты. Перекур.
Неожиданно из зеркальных недр ресторана выскочил очень жирный молодой человек в двубортном костюме и запищал:
– Братва! Гангрена нахерачилась, кривая, как саксофон, желает в гости ехать, кто повезет?!
Смех оборвался, таксисты изменились в лице.
– Идет!
– Ой, мама…
Все, и швейцар с охранником, и парковщик и остальные бросились к «мерседесам» с «шашечками». Захлопали двери, машины плавно отъехали за угол. Толстый юноша понял, что не влезет в авто с той скоростью, какой нужно в данной ситуации, юркнул за выступ фасада здания в пяти метрах от входа. Из-за гранитной вертикали торчала его пухлая щека, хитрый глаз и полукруг живота. Он едва сдерживал смех.
Через мгновение на ступеньках нарисовалась пьяная, пожилая женщина. В кожаной куртке, типа «жук», брюках галифе и позолоченных сапогах. Она шла медленно, держась за стену, парик съехал на бок.
– Толик! Где все, а? Падлы…
Она с размаху уселась на капот мирно дремавшего автомобиля. Машина заверещала и, казалось, в негодовании зашевелила зеркалами. Женщина кое-как вытащила из кармана брелок с ключами, сигнализация погасла. Взгляд упал на меня.
– Толик, – ласково позвала она, – что ты там стоишь, вези меня к подруге моей…
Тетя бросила мне ключи, я нажал на самую большую кнопку на брелке, щелкнул центральный замок, усадил хозяйку на заднее сидение, сам сел за руль. Повернул ключ зажигания, кабина вмиг стала похожа на рубку авиалайнера, все вспыхнуло – какие-то кнопочки, лампочки, задергались стрелки на приборах. Нащупал заднюю передачу, выехал из ряда, развернулся, и мы тихо поехали.
Последний раз я водил машину лет десять назад, доехал до дома Алекса без приключений, правда резко затормозил, мадам Гангрена свалилась на пол и захрапела. Я выкурил сигарету, не хотелось вылезать из уютной кабины, часы щелкнули двадцать два ноль-ноль, пора.
– Заходи.
Алекс открыл дверь.
– У меня сейчас важный разговор, посиди пока с товарищами, потом лбы придут, пойдем все в «Атлантиду».
Лбами он называл девушек. На диване несколько человек, в руках стаканы хрустальные, на столике бутылка, пицца, бутерброды, много салфеток. Тихо. На экране телевизора замер какой-то человек с гитарой – DVD на паузе. Я сел в кресло, мне протянули стаканчик:
– Наливайте сами.
Они продолжили начатый разговор.
– …Да потому, что проснулась однажды вот такая кокаиновая голова, опохмелилась жирной дорогой, так! Будем снимать про русского Шварценннегера! И, что бы точь-в-точь, как «Командо»! Все плачут от смеха, но работают, потому, что голова платит. Не, я люблю Пореченкова и всех ваших ленинградских, даже Хабенского, но помилуйте. Нет, уйду на фиг, поеду вон с Алексом в Германию, буду там пластилиновые мультики снимать! Давно зовут…
Как я потом понял этот невзрачный человечек московский кинорежиссер, был здесь проездом из Хельсинки, ездил в Финляндию «за кроссовками».
– Здесь ничего не купишь достойного, я вот всю жизнь таскаю «Адидас», найди, попробуй, магазинище отгрохают будьте любезны, витрина, вывеска, а внутрях кошмар! На полочках одни «утюги» из красной и желтой резины…
– Не, вьетнамцы нормально шьют.
– Согласен. У меня вот вьетнамский «адик».
Режиссер задрал ногу, показал всем «луковицу».
– Может, досмотрим?
– Давайте, конечно.
Красивый молодой человек, сидевший рядом с режиссером, хлопнул в ладоши, грохнула музыка из телевизора, на экране все завертелось, мелькнуло чье-то лицо, лицо запело, что-то типа «Шняги звон, как звон гитары-ы-ы. Бумс!» Пальцы застыли на струнах, это последний аккорд и последний кадр. Ролик закончился.
– Ну что ж, не дурно, не дурно.
Все загалдели, красивый молодой человек потянулся к бутылке, я подставил свой стакан.
– А помните первые клипаки?
Режиссер вскочил с дивана, выбежал на середину комнаты, в одной руке коньяк, другой он дирижировал.
– Помню! Помню! Помню! Падает роза. Свеча горит. Медленно из тумана выезжает «девятка». Из-за руля вылазит усатое или волосатое уебище, весь «вареный» и в белых тапочках с «лапшой». У, мрази! Бездари!
Он махнул коньяк, подхватил протянутую ему дольку лимона, шкурку метнул в угол, и продолжал, немного успокоившись.
– А потом был тоннель серебристый, там танцевали и Губа и Орбакашка, а хули, дешево, тогда быдло все хавало…
Я ел пиццу, гадал, кто из этих почтеннейших гостей мой будущий редактор, смотрел в телевизор, прислушивался к разговору за столом. Алекс ни разу не появился из соседней комнаты.
– А «Бумер»? Помните, там в деревне пьяный мужичок в тельняшке, десантник недоделанный? В оригинале нет никакого «на пищеблоке два года кишку набивал», это был обычный солдатик, повоевавший и раненый в голову. И концовка – никого не убивают, все живы, здоровы, смываются на своем «катафалке» за поворотом, и конец фильма. Налей мне еще.
Кто-то попытался сменить тему.
– Да много загадок в большом кино. Кто вот такой Шурка Плоскин в «Бумбараше»?
– Это стеб, обязательный ребус, так все раньше делали.
– А «Бриллиантовая рука»? Эти загадочные морды в «Плакучей иве», Борис Савельич, я заказал Феде дичь! Очень прошу вас.
Режиссер очень талантливо изобразил пьяного Андрея Миронова, дернул головой, залихватски посмотрел на наручные часы, мы зааплодировали. Кто-то подхватил:
– Яшка бомбу бросил, революцию сделал, Шурку Плоскина убило!
…Последние минуты. Я отлично их помню, вижу, как Алекс закончил разговор, сложил телефон – раскладушку пополам, посмотрел в окно, вышел к нам.
– Вам скучно.
– Да нет, присаживайся, я давно тебе налил.
– Нет, вам скучно. Я вижу.
– Да, брось, скоро пойдем уже…
– Человеку никогда недолжно быть скучно!
– Что ты заладил?
Никто не заметил, откуда он вытащил пистолет, огромный такой револьвер. Алекс устроился поудобнее в кресле и выстрелил себе в подбородок…
У меня заложило ухо, красивый завизжал, как старуха:
– Ой – ой – ой!
Все вскочили, забегали, кто-то засмеялся. Режиссер командовал, будто он с рупором на своей съемочной площадке.
– Ты! Успокойся. Ты, звони куда надо, всем звони!
Кровь везде. На телевизоре, зеркале, на люстре. Два глаза сползают вниз по мокрым обоям, медленно, как улитки…
Реж подошел ко мне.
– Иди отсюда. Тебе здесь делать нечего, скоро милиция приедет, без тебя обойдутся.
Качнулись улицы, в ухе звенело, в переулке знакомый автомобиль. Мадам Гангрена блюет на асфальт, рядом парень в кожаной куртке спокойно курит. Это скорее всего Толик.
Полночь. На Невском проспекте пробки, музыка, толпа. На Садовой темно и страшно, где-то на Апражке поет пьяный мусульманин.
Вот так вот, в пыль, в дым, в кровавый веер на стенах! Может оно и к лучшему, может не надо больше. Ведь можно еще все исправить, женится второй раз, уйти из охраны, найти работу, и все будет хорошо!
Утром я сложил все свои блокноты, рукописи в старую наволочку, туда же портрет, завязал узлом. Звонок! Телефон, старинный аппарат в коридоре, я даже и забыл, как он звонит. Я отклеил трубку, и в шепоте эфира услышал ее голос:
– Алле?
В оформлении обложки использованы фотографии из личного архива автора.
