Сказка, рассказанная вечером

Бимпель

Бимпель был обычным огарком. Такой себе кривоватый желто-серый огарок свечки, в высоту меньше дюйма, столько же в ширину, с грязно-черными потеками по бокам, неглубокой выемкой посередине, с почти незаметным фитильком и застывшей однобокой лужицей воска с одного края. Он валялся на дальней пыльной полке и предавался воспоминаниям.

Вот он – белоснежная витая свеча на шумном балу. Бронзовые величественные канделябры и люстры служат троном для братьев и сестер Бимпеля. Зеркала отражают сияющий блеск сотен свечей, одновременно и безвозмездно дающих радостное возбуждение людям на балу своим светом. Это было самое счастливое время жизни Бимпеля, которое он никогда не забудет.

Вот Бимпель солидная, толстая, длинная свеча, освещающая государственные покои. Сколько всего было увидено Бимпелем в этом месте. Он как будто сам участвовал в государевой жизни – приемы, совещания, военные советы, прелюбодеяния, перевороты. Однажды даже чуть не погиб за короля, когда Бимпеля уронили на пол в пылу схватки заговорщиков и стражников, едва не вытолкав ногами с балкона, прямо в ров с водой.

Еще один этап жизни Бимпель вспоминал с содроганием. Когда он стал свечой в церкви. Это вечное горение, казалось, никогда не кончится. Если в других местах Бимпель имел возможность передохнуть, то в церкви он давал освещение круглосуточно, т.к. люди в церкви считали, что так надо для их Бога. Став поменьше, Бимпель повторил судьбу персонажа, ради которого он горел без продыху – стал триединым. Его разделили на три тоненькие свечки и стали продавать поштучно приходящим в церковь людям. Те ставили купленные свечки на подставки, зажигали, совершали свои странные обряды и уходили. После этого церковники собирали оставленные свечки и на следующий день снова их продавали приходящим людям. Именно там Бимпель перестал удивляться людским поступкам.

Потом наш герой попал из церкви в дом священника, оттуда в дом зажиточного горожанина, а от горожанина – в салон мадам Будуар, где он ненадолго вспомнил блистательное начало своей карьеры – шумные, долгие, великолепные балы. Публика была почти одна и та же, по крайней мере, с мужской стороны. Да и с женской, нет-нет, да и мелькало знакомое лицо. Там он и повстречал ЕЁ.

Бимпель считал, что ему повезло. Он оказался рядом с прелестной юной свечкой. И даже иногда имел возможность прикоснуться своим пламенем к её, когда порыв воздуха колебал их огоньки. И он светил, как сорок свеч, в такие моменты. В такие моменты Бимпель забывал о том, где он, кто он, что было раньше и был готов расплавиться и раствориться в едином целом с прекрасной свечкой. Выпрыгнуть из оловянной плошки, в которой находился сейчас и на которую бы не смог раньше посмотреть без содрогания, и оказаться с прелестницей на краю света и гореть, гореть, гореть общим пламенем, вместе и навсегда… Но не будем забывать, что свечка – это только свечка. У нее нет ни рук, ни ног. Таким образом, в один несчастный день, Бимпель просто вывалился из своей оловянной подставки, потому что подставка была неровная и горячий воск, натекший под Бимпеля, скособочил его опору. И Бимпель полетел вниз, мысленно прощаясь с прелестной юной свечкой. Внизу он получил сапогом, отлетел в сторону, был подобран хозяйственным человеком и теперь лежал на дальней пыльной полке, вспоминая свою непростую жизнь. Несмотря на полное событий время и занимаемое им тогда положение – от балов до пыльной полки – сейчас Бимпель был всего лишь огарком. И ничего ему больше не светило. Даже он сам.

НЗОЖ

Здравствуйте. Меня зовут Михаил и я сторонник НЗОЖ. НЗОЖ – Не Здоровый Образ Жизни.

Увлекаться НЗОЖ я начал в раннем возрасте, когда батя забирал меня с мамкой из роддома и при этом нещадно курил. В палате роддома, на крыльце, в троллейбусе и дома, когда отмечали с родней и друзьями мое рождение. Алкоголь я попробовал тогда же, когда в процессе отмечания какой-то шутник налил в бутылочку с молоком водки, портвейна и пива. Вместо молока.

Увлечение НЗОЖ мне очень помогло в жизни. Ровесники меня остерегались, а старшаки уважали, когда в 6 лет я пьяный блевал за гаражами. В школе я был отличником, потому что в начальных классах учителя меня жалели, а в старших классах – боялись. Попробуй не бояться 7-ми классника, который наравне с афганцами бухает и бьет бутылки об голову.

В 90-ых увлечение НЗОЖ принесло свои первые плоды жизненного успеха. Меня, опухшего от некачественного алкоголя и исхудавшего от некачественных наркотиков, братки возили на стрелки, как макет, показывающий их крутость. Типа, вот как они могут довести человека, если им не заплатить. За каждую стрелу я брал пузырь «Рояля» и пачку «Кэмел». Естественно, вперед. А вмазывался прямо на стрелках, когда находил полные «баяны» на еще не остывших телах братков. Потом недопитый «Рояль» и недокуренный «Кэмел» я сбагривал в ларьки, имея 1000 процентный профит – на вырученные деньги я затарился костромским стеклоочистителем и моршанской «Примой» на 10 лет вперед.

Период взрослой жизни я тоже встретил при параде и все благодаря НЗОЖ. Одинокие 35-ти летние (и старше) бабушки жалели меня и прижимали к иногда необъятным грудям. Мои пьяные и наркотические закидоны воспринимались ими как милая блажь, поэтому я не боюсь 12-ти алиментных исков. Надеюсь, мои 16 детей это поймут.

Сейчас я вполне состоявшийся в этой жизни успешный бомж. НЗОЖ – это круто. Мои соседи по теплотрассе это подтвердят. Спасибо что выслушали меня на очередном собрании неанонимных последователей НЗОЖ. Мне стало легче. (бурные аплодисменты). Спасибо.

Ушаков и муки творчества

Азазелло достал из нагрудного кармана клетчатого пиджака полуобглоданную куриную ногу и задумчиво ее обнюхал.

– Хочешь быть Мастером? (он сделал ударение на первом слове). Мессир не против…

Ушаков нервно дернул кадыком, стараясь сделать это незаметно.

– У меня… (он поперхнулся от сухости в горле, закашлялся и продолжил хриплым голосом) … У меня нет Маргариты…

Азазелло повел сверкнувшим глазом в сторону Ушакова.

– Мастер писал и без Маргариты – Голос демона опасно понизился.

– Я тоже пишу без Маргариты. Но Вечный роман был закончен Мастером при участии любимой музы, вдохновлявшей его… И потом – Вечный роман уже написан.

Азазелло ухмыльнулся и кривой желтый клык у него во рту обнажился во всей неприглядной красе. Ушаков отвел глаза.

– Ну, раз ты думаешь, что не хочешь быть Мастером…

Научивший человечество манипуляциям с холодным оружием, которое сам же и изобрел, Азазелло и обращался с ножами соответствующе. Быстрее взмаха крыла колибри, балисонг, нож-бабочка, сверкнув крыльями рукояти, узким лезвием устремился к яремной вене на шее Ушакова. Глаза не спели среагировать на движение, лишь мысль, едва начавшись, застыла в вязком течении времени, не успев до конца оформиться – «Что за…"… Время замерзло окончательно. Все остановилось…

…Воланд сделал круговое движение кистью и отнял ладонь от набалдашника трости в виде головы пуделя. Трость осталась стоять вертикально, совершая круговые движение вокруг своей оси, описывая круги небольшого радиуса.

– Мессир… – Азазелло поклонился и застыл в почтительной позе.

– Что тебе? – спросил после некоторой паузы Воланд.

– Мессир… – Азазелло замешкался – Мессир, дозволено ли мне будет…

– Дозволено. Что еще?

– Мессир, Вы недовольны?

– Да, я недоволен. Что за цирк, Азазель?

– Простите, мессир… Я пытался внести в работу некое разнообразие… Их так много… И все почти одинаковые… Может быть, если хоть этого подтолкнуть…

– Это Он сделал их одинаковыми! И не тебе их менять! Да, подтолкнуть дозволено, убедить, но не направить! А ты именно направил!… – Воланд не повышал голос, но кожа на загривке демона мелко задрожала от прессованной тяжести слов хозяина.

– Мессир… – Азазелло рухнул на колени – Мессир, я… Он… Но он не верит в Него…

Воланд недоуменно посмотрел на него – Но он верит в нас. По крайней мере – видит. Встань. И иди.

Азазелло встал. И пошел…

…за… что такое?…» – зрачки дернулись и совершив оборот, остановились на тонком лезвии у самого горла. Миг – и лезвие так же стремительно исчезло, как и появилось. Запоздало зрачки начали расширяться.

– Тебе показалось. – Азазелло бросил руку вперед и вытащил из-за воротника Ушакова полуобглоданную куриную ногу. – Фокус! – опять показав клык, ухмыльнулся демон. – Хочешь изменить мир? Пиши. Просто – пиши. Мессир не против. И будет хорошо. А Маргарита? И Маргарита будет.

Резко придвинувшись лицом к лицу, Азазелло прошептал театральным хриплым шепотом – Веришь?

Ушаков показал свое согласие только движением век.

– Ну бывай.

И исчез.

Воланд еле заметно дернул краем рта – Шут.

Одинокое «треньк» первого трамвая заставило Ушакова вздрогнуть и тряхнуть головой, разгоняя туман.

Дымка стелилась над водой летних Чистых прудов. Привиделось? Услышав какой-то хруст, Ушаков нервно подскочил на ноги и огляделся. Неподалеку от скамейки на животе лежал рыжий кудлатый барбос и грыз полуобглоданную куриную ногу. Заметив резкое движение, барбос, вцепившись в кость, приподнялся на лапах, пригнув морду и подрагивая верхней губой, еле слышно рыча. Ушаков попятился, потом развернулся и побежал в сторону Садового. Тявканье за спиной было похоже на театральный хриплый смех. Аннушки с бидоном подсолнечного масла в этой жизни не было, поэтому Ушаков не потерял голову под трамваем, а таки добежал до метро.

На излёте буйного времени

Невский был сер. От хмурых туч. Мелкого и надоедливого дождя. От почти не замечавших по привычке этот дождь многочисленных прохожих, хмурыми лицами соперничающих с тучами. И просто чёрно-серым Невский стал от безграничного ужасного горя, завладевшего 17-ти летней девушкой по имени Даша.

Даша сидела прямо на мокрой и грязной мостовой, куда рухнула без сил, после того как у неё отказали ноги. Привычный шум Невского – гулкий гомон множества голосов, посвист ветра, то внезапно появляющийся, то исчезавший так же мгновенно, ржание лошадей, далёкое и близкое, цокот копыт, перестук деревянных, металлических и оббитых металлическими полосами деревянных колёс по каменным и деревянным мостовым, крики чаек и хлопанье крыльев голубей – слился для Даши в однообразный звук, который прибоем шумел в ушах девушки, то отдаляясь, то приближаясь с угрожающим шипением.

Трясущимися руками девушка пыталась закрыться, но лишь размазывала по красивому лицу грязную серость мостовой, испачканными и мокрыми перчатками. Шляпка сбилась и еле держалась на волосах. Пышные юбки измятыми, неопрятными комками окружали Дашу, как подтаявшие, серые сугробы. Шарфик развязался и отчаянными усилиями пытался задержаться на шее. Полураскрытый зонтик кружил рядом, как птица с переломанным крылом. Вся картина говорила об удручающем отчаянии, отчаянии от невозможности повернуть время вспять, от невозможности исправить непоправимое.