Небо и море

– Потом принесу, сейчас слишком жарко.

Следующие испытания прошли вечером в безлюдном и тихом бассейне. Катер рассекал черную воду, пугая плавунцов и водомерок. Никто не мешал смотреть на его стремительный бег и мечтать о дальних плаваниях.

Когда тебе шесть лет и приходится ехать в трамвае сидя, немного увидишь в окно, которое начинается там, где заканчивается твой рост. Но, если встать на сиденье, то можно при желании даже высунуть руку в открытую половинку окошка. Иногда я пользовался этой возможностью. Конечно, это было безопасно, конечно, я не мог выпасть из окна ни при каком раскладе событий. Но! Бабушке такое мое легкомысленное поведение в общественном транспорте было, все-таки, не по душе.

Чтобы решить проблему раз и навсегда, она рассказала историю, как один мальчик высунул не просто руку, а всю голову во время движения. Трамвай как на грех проезжал мимо очередного столба. От удара о столб голова оторвалась, а безголовый мальчик упал в салон и умер.

Жуткий рассказ накрепко впечатался в мою память. Мало того, что я не пытался высунуть голову в окно, но даже руку выставлял только чуть-чуть, только пальцы, и те тут же убирал, как только приближался очередной столб.

Может быть, бабушкина смекалка научила меня беречь свою бесценную голову. И, возможно, только поэтому я до сих пор ею пользуюсь.

Как-то, ближе к вечеру, когда солнце уже спряталось за крыши домов, мы с бабушкой возвращались из очередного путешествия по городу.

В Ташкенте с уходом солнца жара спадает, но воздух еще некоторое время остается горячим, хотя и становится постепенно немного влажнее и мягче.

Обычно, наша поездка организовывалась следующим образом: Мы садились в трамвай на конечной остановке и ехали до следующей конечной. В дороге я смотрел по сторонам и пил приготовленный бабушкой чай из бутылки. Потом мы выходили из своего трамвая и садились в трамвай другого маршрута. Снова ехали до конечной или выходили по пути у какого-нибудь парка или сквера. Если неподалеку был магазинчик с игрушками, бабушка обязательно покупала мне что-нибудь недорогое, но памятное. Потом ехали назад.

Такой вояж занимал с остановками в парках весь день.

Чаю хватало часа на два. После того, как бутылка пустела, мы не пропускали ни одного автомата с газировкой, ни одной бочки с квасом или морсом. Заключительный этап путешествия самый критический. Трамвай из центра шел около часа. Бабушка устала. Внук извертелся. Морс вышел с потом…

Возле нашей остановки все жаркое время года стояла желтая бочка с пивом. Приехавшие с работы мужики обступали оазис и шумно поглощали пенный напиток. К бочке длинный хвост из желающих. Процесс идет медленно. Народ требует отстоя пены.

– Ба, я пить хочу, – ною я, проходя мимо бочки.

– Потерпи, мой хороший. До дома уже недалеко, – уговаривает меня бабушка. – Придем, я тебе холодненького молочка налью.

– Налей внуку пива, не дойдет парень по такой жаре! – громогласно советует очередь.

– Да где же нам очередь выстоять? – осторожно защищается бабушка.

– А кто сказал, что стоять надо? Эй впереди, пропустите женщину с ребенком!

– Путь знает, что мужчины пьют, а то «Молочко-о-о холо-о-одненькое»!

Действительно, стакан холодного пива приводит меня в чувство. Усталости как не бывало.

– Вот видишь, ожил ребенок. А то уморила бы его по жаре-то.

– Но-но! Без вас знаю, как с детьми обращаться! Ишь, поучают! Спасибо, без очереди пропустили, а советов ваших мне не надо.

– Ну бабы пошли! Слова не скажи…

В июле 1968 года мои папа и мама взяли меня в очередное путешествие в Адлер. Я уже вовсю отдыхал у бабушки. Но в один из дней из Ангрена приехали родители и сообщили, что завтра утром едем в аэропорт, а оттуда на самолете летим на Черное море.

Ил-18 из Ташкента до Адлера летел часов шесть. Я сидел у иллюминатора в районе крыла, сосал кислые карамельки «Взлетные», рассматривал слегка закопченные капоты двигателей и очень медленно (ну очень-очень медленно!) уползавшие под крыло желтые пейзажи Ставрополья. Потом заложило уши и самолет, развернувшись над морем, пошел на посадку. Мелькнул пляж, осталось позади скопление маленьких серых крыш. Самолет тряхнуло на бетоне и двигатели громко заорали «Ууу-Аааааа!!!»

Место нашего отдыха было уже хорошо знакомо моим родителям. Домик располагался на улице Красная Горка метрах в двухстах от входа в парк «Южные культуры». Родители туда приехали в третий раз. Меня туда однажды тоже привозили, но тогда я был мал и ничего не запомнил.

Хозяйка дома выделила нам веранду, в которой помещались две кровати и малюсенький столик. Наши чемоданы места не занимали, так как поместились под кроватями.

В одной из комнатушек проживала сама хозяйка, а в другой семья из четырех человек. В той семье отец был военным моряком из Мурманска. Его жена мне не запомнилась, а двое мальчишек изредка составляли мне компанию в играх. У младшего был отличный велосипед с надувными толстенькими шинами и главное, с возможностью ехать накатом под быстрое тиканье трещотки в задней ступице. Велик был уже мал мне и приходилось ездить с коленками враскоряку, но мой «Школьник» еще не был куплен, и я наслаждался общением с современной техникой.

Старший мальчик был уже подростком. Высокий и тощий, немного циганистый лицом и темными волосами. Он был, как и полагается подростку, несколько колюч с родителями, но при этом никогда не переходил черту, за которой начиналась бы демонстрация неуважения. Мальчик учился в художественной школе и рисовал замечательные скетчи. У меня сохранились его рисунки поля битвы, усеянного павшими латниками и мастерски выполненный рисунок мексиканского мачо в пончо, сомбреро и щегольских сапожках на каблуках и при шпорах. Мачо с картинки смотрел на зрителя, то есть на меня, снисходительно и немного отстраненно. Я восхищался и тихо завидовал художнику.

Отдых наш был весьма насыщен впечатлениями. Мы ходили на пляж через парк, стараясь посетить все его удивительные уголки. Собирали с земли недоподобранные другими туристами большие кедровые шишки, плутали по бамбуковой роще и, огибая кактусы, залезали на песчаные тропинки «Мексиканской горки».

А еще я ел просто неограниченно много мороженого «Эскимо» по одиннадцать копеек. В мой маленький желудок легко влезало четыре-пять порций, съеденных с интервалом, необходимым для обнаружения очередного мороженщика и покупки новой порции.

Мама тоже лакомилась эскимо, а папа предпочитал шашлык с вином или пивом. Иногда мы обедали в столовке на углу парка, недалеко от пляжа. Отец называл столовку «рыгаловкой», но еду там подавали вполне вкусную. Я помню, что там меня кормили борщом и сосиской с картофельным пюре.

В один из дней с утра мы поехали в Сочи. Туда нас донесла «Ракета» на подводных крыльях. Когда мы вошли в салон, я сразу «узнал» знакомый Ил-18. Были похожи и качка сразу после взлета, и знакомый полет на маршруте и даже запах в салоне был какой-то самолетный. Но у «Ракеты», в отличие от Ила, была возможность во время полета над волнами постоять на открытой корме и, прячась от брызг и шума, смотреть на белый бурун, постепенно растекающийся по растревоженной поверхности моря позади судна.

Потоптавшись немного по набережной у Морского вокзала, мы взяли обратный билет. На этот раз плыть нам предстояло на небольшом теплоходе. В море его нещадно, с моей точки зрения, качало на волнах. Меня тошнило, и никакой прелести от этого морского путешествия я не заметил.

Еще мы ездили на Ахун, постояли в беседке, купили на память застывшего в эпоксидной смоле скорпиона. Тогда на гору туристов возили на автобусах без крыши. Пассажиры сидели как в корыте, вертя головами во все стороны. Скорость процессу обозревания красот не мешала, так как автобус по узкой извилистой дороге полз и вверх, и вниз одинаково медленно. Помню, на одном из поворотов водители долго препирались, кто же должен уступить путь, в итоге разъехались под крики «Давай!». «Проходит!», «Левее крути, правее!». Автобусы слегка шоркнулись бортами и разошлись.

А в один из дней мы из Адлерского аэропорта на вертолете Ми-4 полетели на Красную поляну. В полете было очень шумно и интересно. Никаких хайвеев и «Ласточек» тогда даже писатели-фантасты не предполагали и внизу петлял узенький серпантин дороги, а по бокам медленно уходили назад зеленые горы. Серпантином меня было не удивить, но вот обилие зелени в горах воспринималось как нечто избыточно шикарное. В отличие от суровых Ангренских гор, местные выглядели зелеными плюшевыми холмами.

Вместо Красной поляны нам предстала для обозрения деревушка и зеленая полянка вертодрома. Отец попробовал было уговорить нас с мамой на поход до канатки и продолжение восхождения. Но канатка в тот день почему-то не работала и нам порекомендовали ехать назад в Адлер и поторопиться, а то либо билетов на автобус не будет, либо сами автобусы кончатся.

Вниз я ехал в хорошо знакомом мне ПАЗике. Водитель разрешил мне сидеть на капоте на ватном стеганом одеяле и я, пользуясь такой привилегией смотрел вперед и болтал с шофером о том, какой я искушенный спец в поездках на ПАЗиках по горным серпантинам.

Как-то раз, возвращаясь домой из кинотеатра, после в который уже раз просмотренного боевика про индейцев с Гойко Митичем, на площади перед входом в парк, я увидел художника. Он установил треногу с этюдником прямо на обочине дороги. На этюднике закрепил кусок картона и, отрешившись от зевак, набрасывал маслом этюд: В солнечный день, петляя по холмам, к близким горам убегает дорога. Вдоль дороги сочными пятнами оттенков зеленого разбросаны сады. Сквозь зелень садов проглядывают серые и красные крыши. Небо над дорогой, садами и ближними холмами там и сям протыкают темные остроконечные пики кипарисов.

Я зачарованно наблюдал рождение шедевра. Живописец в заляпанном разноцветными пятнами переднике долго смешивал на палитре оттенки зеленого, подбирая нужный. Наконец он удовлетворенно кивал, как будто соглашаясь сам с собой, брал кистью краску и клал аккуратный мазок на картон. Дальнее дерево, до этого просто темное пятно, оживало. На него упал солнечный свет.

– Похоже, – сказал кто-то из случайных зрителей.

Художник слегка обернулся на зрителей и чуть заметно улыбнулся.

С закатом солнца на Красную Горку опускалась влажная беспокойная южная ночь и над темной листвой кустов живой изгороди появлялись светляки. Они как маленькие светящиеся атомы в черноте космоса вили свои замысловатые петли, то вспыхивая ярче, то угасая и становясь почти полностью невидимыми. В темноте мягкий фосфорический свет светляков и неосязаемое легкое свечение космоса сливались воедино, размывая границу неба и земли.

Если поймать светлячка, то на поверку это окажется невзрачный коричневатый маленький жучок. Брюшко, которое только что светилось волшебным светом, уже не светится. Чудо живого броуновского движения исчезло.

Пока мальчишки ловят светлячков, взрослые сидят за столом под виноградом, пьют вечернее красное и делятся воспоминаниями о своих малых родинах и о новых впечатлениях от отдыха.

Мой отец никогда не был замечен в пристрастии к рыбалке. Он был в этом вопросе подкован лишь теоретически. В Челябинске с братом Виктором и друзьями иногда лавливал на озере Смольное чебаков. Но основной интерес в той рыбалке заключался в последующем пикнике.

В Ангрене рыбного озера не оказалось, а ловить рыбу в реке что-то не тянуло. Коллеги, знающие местную фауну, ловить рыбу не советовали. Мол, в Ангрене водятся только «маринки», а их лучше не ловить вообще.

Маринки красивые, стремительные под стать горной воде. У них блестящее серое тельце и прозрачные плавники. Ловят их на хлеб, на червя, на все съедобное. Но рыбачат на них только самые смелые и, главное, знающие любители рыбы. Маринка при неосторожной чистке перед приготовлением, если задет желчный пузырь, становится абсолютно несъедобной. Ядовитая желчь из малюсенького пузыря моментально растекается по мясу. Отравиться такой рыбой проще простого. Такая вот защита от рыбаков.

С вечера мы приготовили удочки, наживку, еду. Решили взять с собой маму, чтобы было кому охранять пойманную рыбу. Вероятно, это я упросил потратить выходной на необычное развлечение. Родители, скорее всего, и не собирались есть будущий обильный улов. Ну, или может быть, думали скормить его нашей кошке Пуське.

Полдня мы с отцом прыгали по мокрым камням, выбирая место с достаточно голодными и глупыми маринками. К счастью для рыбы и рыбаков, клева не было. Все остались живы!

В одну из поездок в Ташкент меня с отцом пригласил его коллега и товарищ Лонгин Шестеряков. Кем работал Лонгин я не знаю. Но до того, как стал жить в Ангрене, какое-то время проработал в Алжире инженером на стройке. Алжирская жизнь подарила ему двух прекрасных сыновей, а тамошняя работа вылилась в замечательную, песчаного цвета, «Волгу ГАЗ-21». Шестеряковы в Ангрене проживали в Старом городе в доме неподалеку от того дома-гостиницы, в котором мы провели первое время по приезду в Ангрен. Дом Шестеряковых был большой, трехкомнатный и с большой круглой печью, бока которой выходили секторами в каждую комнату. Двор, как и в нашей гостинице был полностью заасфальтирован и по периметру засажен большими плодовыми деревьями.