Небо и море

В мае-июне урюк (как мы на узбекский манер называли абрикосы) оформлялся уже во вполне съедобные кислые плоды с мягким прозрачным зародышем косточки. В это опасное время урюки страдали от набегов малолетних любителей кислого, а сами любители нередко страдали от расстройства желудков. Правда, иногда еще попадало от хозяев урюка (в основном словесно), но это не в счет, это издержки, они входят в комплекс услуг.

– Я знаю дерево, – похвастался однажды Женька, – Урюк – Во! – он показал пальцами величину, будто это уже спелые плоды. – Мы с матерью в больницу ходили. Там растет. И никто не охраняет.

– А чего же его те, кто живет рядом, не съели? – справедливо заметила Лариска.

– Не знают, – ставя точку, сказал Женька.

– Интересненько… А кто-нибудь соленый урюк пробовал? – спросила Лариска с видом гурмана, интересующегося у папуасов вкусом местных трюфелей.

– Да ну, дрянь, урюк должен быть сладкий, – убежденно заявили мы с Женькой.

– Не пробовали, а говорите.

– Гадость не едим…

Поход за урюком назначили на вечер, когда посетители и персонал из больницы уйдет.

Дыра в заборе оказалась неудобной и заросшей шиповником, дерево слишком высоким и липким от смолы, урюк пришлось собирать в сумерках почти на ощупь. Зато не соврал Женька. Действительно – Во!

Но Лариска и здесь оказалась на высоте! Она взяла с собой два спичечных коробка. Один с солью, другой с сахаром.

Оказалось, что зеленый кислючий свежесорванный урюк хорош и с солью, и с сахаром.

В одном из детских садов, пока он был садиком и не переведен в статус больницы росло просто на выбор разных вкусностей! Стояло несколько высоченных деревьев шпанки, а в углу раскинулось относительно невысокое дерево с персиками.

За шпанкой надо было лезть опасно высоко. А потом, объев ближние веточки, тянуться, балансируя как макака на канате, чтобы сорвать теплую от солнца темно-бордовую шпанку. Дома такой же шпанки, урюка, персиков – ведра! Летом базар дешев. Но все равно, с макушки дерева теплая, слегка припыленная и такая душистая вишня лучше всех базарных!

А вот тот персик в углу привлекал еще и приятной возможностью покурить на сытый желудок и перекинуться в картишки на ближайшей веранде, пока детки спят свой дневной сон.

Кстати, о картах. Почему-то мы почти не играли в банального дурачка. У нас были популярны бура, сека, еще какие-то простецкие игры. Лариска пыталась нас с Женькой научить играть в преферанс, но нам тогдашним одиннадцати-двенадцатилетним охламонам такие сложности были не по зубам.

Вспомню хоть немного о родной школе.

Учился я привычно на отлично и на удивление почти ничего из процесса учебы не помню. Правда, сам материал по всем предметам все еще сидит, отлитый в граните на подкорке. До сих пор могу запросто дать правильный совет своим учащимся в начальной и средней школе дочерям и не бываю при этом смешон. Но вот процесс или фамилии, имена-отчества учителей постепенно за полвека улетучились. Несправедливо, но вот так.

Запомнилась ритмика в третьем классе и пение в школьном хоре.

На ритмику класс приходил в актовый зал, в котором стулья были составлены вдоль стен. Выстраивались в колонну по-два. Попарно мальчики с девочками. И под пианино скакали по кругу изображая какие-то мазурки. В Ангренской школе тоже была ритмика, но там запомнился только один танец – Летка-Енка. Мы прыгали, дергали ногами и толкали впередистоящих в спину. Получалось задорно и весело.

Здесь же к ритмике относились несколько более серьезно. Обязательно, как на физкультуру, нужна была специальная танцевальная обувь – чешки. Все бы ничего, но чешки бывали в продаже только летом, а если потерял их зимой, или у тебя не было их изначально (я пошел в эту школу в январе), то родителям стоило больших трудов обуть свое чадо в соответствии со школьными требованиями. Правда ритмику вскоре отменили, заменив ее пением в школьном хоре.

Вероятно, это был период, когда школа все еще не разобралась в своем уклоне и ее кидало как корабль в шторм из крена в крен. От песен и танцев к баскетболу и стрельбе.

Зато школьный хор был по-настоящему хорош! На уроках пения каждый класс разучивал в актовом зале на сцене песню, а потом, на большом общешкольном собрании или по случаю праздника эту песню исполнял хор из трех или четырех классов. Даже если учесть, что в общий хор отбирали только лучших певцов, все равно на сцене разом пели человек сто.

Солиста для школьного хора подобрать – нет сложнее задачи. Мальчики стесняются, у тех, кто не стесняются, голоса ломаются, у кого пока голос не ломается, тот спортом занимается. Такие вот невеселые стишки.

В наших классах со слухом и высоким звонким голосом нашелся всего один мальчик, достойный быть солистом. Им оказался я. Я пел первым голосом (это, наверно, сопрано). Получалось красиво, и руководитель хора прочил меня в звезды общегородского, а может и республиканского масштаба. Но неожиданно, в пятом классе хор был распущен и вместо его уроки пения стали проходить по старой скучной схеме в классе. Пели, конечно, не выходя из-за парт, и это было совсем не то ощущение, когда ты поешь на сцене.

Мой одноклассник Витька Зверев поначалу тоже пел в хоре, но за свой ростик и необычайную худобу стоял у самого края хора, наверно, чтобы не смешить слушателей. В школу он ходил в маленьком сереньком костюмчике, отчего был издалека похож на пожилого лилипутика.

Однажды хор разучивал песню «Широка страна моя родная». Учитель требовал, чтобы в начале песни чувствовалась именно ширь страны, чтобы хор пел: «Широка-а-а страна моя родна-а-а-я-я-я!» Но все как-то не выходило. Страна получалась какая-то не широкая. И тут, он случайно, каким-то боковым слухом услышал Витькино пение.

– Зверев, это ты там у стенки басом поешь? – неуверенно спросил учитель.

– Я больше не буду, – сконфузился Витька.

– Ты не стесняйся, мне кажется, так даже здорово. Ну-ка, иди на середину. Давай, как будто ты на сцене Большого театра солируешь. Послушаем тебя.

Витька в своем мешковатом костюмчике вышел на середину перед хором. Девчонки в углу прыснули, может и не в Витькин адрес, но Витька покраснел.

– Эй, там, спокойно постоять не можете? – как можно серьезнее сказал учитель. – Давай Витя – Широка страна моя родная. С начала.

Витька вдохнул поглубже, выпрямился, костюмчик расправил складки. С первыми звуками «Широка-а-а-а…» правая рука пошла от сердца по дуге, показывая, какая же действительно широкая страна СССР! Витька запел сочным басом, громко и правильно, не перевирая ни одной нотки. Учитель, непроизвольно приподнялся со стула, слушая это необычайное пение.

– Все! Ты тоже будешь солистом. Теперь-то школа займет первое место! Витя, у тебя что было по пению до этого? Витя, ты спортом не занимаешься? – будто прорвало учителя.

С возрастом Витька не поправился и особенно не вырос, но, когда выходил на сцену исполнять «Страну», будто вдвое прибавлял в росте и шири плеч.

У меня лет в двенадцать голос сломался, как ему и положено природой. А Витя пел в Ташкентском оперном театре и в церковном хоре в Успенском соборе. К несчастью, когда Виктор служил певцом в оперном театре, его обманули на деньги. Сумма была в долларах,

и в общем-то, несущественная. Но Виктор сильно переживал обман. У него на этой почве случился инсульт, и он умер еще далеко не старым.

Сразу, как только я разобрался кто есть кто в новом классе, я по уши влюбился в отличницу Наташку Пивень.

Я сидел за второй партой, а она сидела позади меня за третьей. Отличница – рыжая веснушчатая Наташка. Необычайная задавала. Мало кто в классе мог похвастаться дружбой с ней. Она была занята весь день. Школа, музыка, уроки. На дружбу времени не оставалось. Да и как с ней дружить? С мальчишками Наташка разговаривала надменно, как царица с рабами.

Угораздило же меня влюбиться в такую недотрогу! Я все уроки смотрел на нее украдкой в малюсенькое зеркальце. Наташкины веснушки и курносый нос казались мне самыми красивыми на свете. Рыжие косички были заплетены в два просто очаровательных бублика! Она всегда правильно отвечала и презрительно фыркала, когда кто-нибудь не знал урока или просто говорил глупости.

Наташка на меня внимания не обращала, и я страдал от неразделенной любви.

Но однажды, за Наташку я пребольно и преобидно получил в нос.

В классе у нас, как и положено, присутствовал классный хулиган по фамилии Щедров. Имя его не запомнилось потому, что его по имени никто никогда не называл. И вот однажды он что-то обидное сказал в Наташкин адрес. Я взбеленился и наговорил ему грозных глупостей и пообещал набить рыло, после уроков.

Моя ошибка заключалась в том, что я не заручился поддержкой друзей. Даже Геру не стал привлекать к созданию агрессивного блока. В итоге, когда я вышел из школы, меня уже поджидала шайка. Щедров жался к какому-то долговязому мальчишке. Тот подозвал меня. Спросил у Щедрова; «Этот, что-ли?» Щедров утвердительно вякнул. Долговязый мальчишка, не готовясь и не петушась, как было принято в мальчишеских разборках, просто двинул мне в нос, развернулся и пошел. Шайка двинулась за ним.

Из школы вышел Гера. Увидел меня с расквашенным носом. Спросил кто это меня так. Я сказал, что да так, мол, какие-то пацаны-хулиганы. Гера проводил меня до дома, охраняя меня от возможного рецидива агрессии неведомых хулиганов.

Наташке я тоже не стал рассказывать про свое поражение. Пострадал еще годик про себя, а потом любовь сама прошла.

Все мальчишки лазают на деревья. Чаще за фруктами или застрявшими воздушными змеями, но иногда и из спортивного интереса, за риском и новыми ощущениями.

Я побывал почти на всех деревьях в округе, представляющих интерес. Добывал шпанку, персики, орехи. На некоторых деревьях, использовавшихся в качестве «штабов» существовали даже мои персональные развилки, сидеть в которых допускалось только мне.

Однажды захотелось рекорда, этакого полета в космос, в неизведанное.

Во дворе соседнего детского сада росла высоченная чинара. Забраться на нее с земли было невозможно, толстый гладкий ствол без единого сучка не позволял зацепиться. Но под чинарой, почти вплотную стояла детская веранда для выгуливания воспитанников. Забраться с ее крыши на дерево было уже не очень сложно.