Мой лавандовый мир
– Разве кого-то ненавидят больше, чем ненавидят меня? – Марсель стал медленно развязывать ленту на коробке, чтобы достать эклеры. – Мне кажется, я один такой… Не видел, чтобы кого-то еще ненавидели так сильно.
– Фотографов. Почти всех фотографов не любят эти старые преподаватели. А еще… Я видел, как на лекции по истории древнегреческого искусства мистер Буше унижал девушку, что пришла на занятие в брюках. И еще что-то говорил про ее прическу и красный чокер.
– Девушка с короткой стрижкой гарсон? А это же Франсуаза! Она на курс старше нас. И она безумно талантливая. Я был на выставке ее картин год назад. Но так и не познакомился… Побоялся тогда подходить.
Марсель взял один эклер и посмотрел на чашку с кофе. Она была очень необычной для парижской моды: белая, с характерным рисунком в виде синих волн и очень изящной маленькой ручкой. Этот сервис точно был привезен из Америки, что еще больше удивило юного француза.
– Я слышал, что она ходит на демонстрации суфражисток и активно борется за право женщин голосовать. Поэтому ее не любят многие педагоги… Да и студенты тоже… – Марсель отпил кофе и ощутил приятный вкус самого напитка и специй. В букете четко угадывались нотки корицы и кардамона. Что было необычно. Ведь во Франции кофе пили либо в чистом виде, либо со сливками.
– Бедная девушка. А мне она показалась очень красивой. Я хотел ее пригласить в мастерскую, но больше не видел…
Миха заметно расстроился, но взял эклер, чтобы поднять себе настроение, а сам стал ждать, когда Марсель оценит снимки. Тот, в свою очередь, медленно перебирал фотографии и разглядывал их, удивляюсь умению ловить хорошие моменты и запечатлеть их. Но особое внимание Марселя привлек кадр с солнцем, на котором юный француз выглядел очень необычно и органично, на фоне из картин, что стояли за его спиной.
– Миха, скажи, а есть возможность раскрасить фотографию?
Фотограф не ожидал такого вопроса и сначала даже поперхнулся эклером, а потом закашлялся и посмотрел на кадр, что оказался перед ним. Да, это был тот самый кадр с зеленым солнцем, которое было случайным реквизитом. Но при этом оно очень органично вписалась в кадр, который стал выглядеть не как портрет или привычное для Михи движение, а как самая настоящая картина 17 века. Времен так Людовика XIV.
– Ну вообще ходят слухи, что разрабатывают технологию цветной фотографии. Да и фильмы такие имеются. Но все же это пока что единичное явлением. Так как кадр нужно красить вручную… Красками.
– Мне кажется это солнце нужно раскрасит в тот цвет, которым оно было изначально. Это будет выделят это фото на выставке. А еще создавать прецедент. Чтобы люди увидели, как фотография может быть новым искусством.
Марсель улыбнулся, смотря на фото и сам представил, как бы выглядел этот кадр, будь он и правда цветным. Ведь мощь картин прошлого заключалась как раз в передаче цвета и умение художника либо показать мир реалистично, либо заставить человеческий глаз ловить красивые мгновения. А вот фотография была монохромной, почему и не воспринималась так же, как и живопись. При этом встречала много критики в свой счет.
– А еще можно попробовать создавать с помощью фотографий другие картины. Еслил вырезать из них элементы и попробовать составить их… Так, чтобы картинка выглядела случайной, но гармоничной. Как музыка, которую играют в кабаре "Крю."Там иногда устраивают свои вечера футуристы и среди них есть интересные представители. Они играют музыку на случайных вещах: кастрюлях, банках, разбитых фарфоровых сервизах и отрицают правила гармонии в музыки, случайно отыгрывая концерт по клавишам и почти ломая пианино. И именно поэтому принципу Марсель решил использовать фотографию.
– Что? Резать ножницами? – Миха удивленно посмотрел на художника.
Фотограф был иного мнения. Он считал снимки священными не понимал, как их можно уничтожать ножницами и переклеивать. Хотя… Это и укладывалась в концепцию их революции, где границы стирались и правил больше не существовало.
– Я не переживу этого… – Миха откусил эклер и стал его активно жевать. – Хочешь резать… Режь не при мне. В своей мастерской… А я посмотрю на результат.
– Понял… Миха, скажи, а ты был когда-нибудь в Версале?
– Версале? Нет, не был.
Миха правда не посещал другие места во Франции. Он вообще еще не катался по этой земле. Но о Версале был наслышан. И даже читал как-то журнал, где писалось об этом удивительном дворце.
– У меня появилась идея для выставки. Версаль – это самый красивый и величественный дворец Франции. Он в чем-то даже красивее Лувра. И там много возможностей сделать необычное фото. Наподобие этого, – Марсель указал пальцем на снимок с солнцем и улыбнулся. – Смотря на этот снимок, я вспоминаю Версаль. И представляю свой портрет на фоне его интерьеров.
– Ты вошел в кураж? Тебе понравилось фотографироваться? – Миха улыбнулся в ответ и сразу понял, к чему клонит Марсель.
– Мне понравилось ощущать себя окрыленным. Не более… А еще… Я хочу предложить тебе сделку. Как художник предлагает ее фотографу. Я буду придумывать необычные художественные образы. Ты запечатлеть их. Я буду писать картины – ты из фотографировать. Чтобы искусство стало доступным массам. Столетиями оно было доступно лишь верхушке общества. Лишь они были покупателями, ценителями главными потребителями. А теперь, в 20 веке мы можем сделать его… Безграничным не только в плане художественных средств. Но и в плане демонстрации.
– По рукам.
Миха не раздумывал долго, понимая, что эта сделка имеет историческую ценность. Ведь еще нигде и никто не решался на нее. Никогда еще не было такого прецедента, чтобы художник и фотограф стали работать вместе над одной целью и помогать друг другу. И это был самый настоящий прецедент. Первый прецедент.
Маленькие шаги рождают большее будущее
Можно бежать галопом и прийти последним, а можно двигаться медленно, маленькими шагами и стать чемпионом.В Лувре было безлюдно. Как и всегда в утрненний будний час, когда все горожане были либо на работе, либо отсыпались после вечернего променада. И только двое студентов. Один в белой рубашке с красным гастуком и широких коричневых брюках, которые держались только на серых подтяжках, котоыре к тому же были росшиты красными витеватывми узорами. А второй был в шелковой рубашке с характерными старомодными кружевными воланами у запястья. Шею на этот раз украшал галстук – пластрон яркого красного цвета с золотым рисунком. Это был последний писк Парижской моды, за которой Марсель следил. Хотя и относился критечески, понимая, что создание своего стиля куда важнее глупого следования советам из журналов.
Марсель сидел в зале Кариатид и пересиовывал в свой альбом римские статуи, старясь передать их позы в точности до штриха, чтобы затем опместит в свою работу, которая должна была отражать торжество человеческого тела и движения, которое вызывало у него восторг. Ведь "замершое"искусство выглядело старомодно, по его мнению.
А Миха медленно обходил залу и разглядывал каждый элемент интереьера и каждую статую, которая смотрелась органично в этом удивительном месте. Но вскоре он повернулся к Марселю, который сидел на полу прямо напротив статуи Дианы Версальской и старательно перерисовал позу изображенной богини. Эта сцена выглядела настолько правильнйо и красивой, что Миха тоже сел на пол и достал свой фотоаппрат, чтобы сделать нужный кадр. Но на этот раз он не стал предупреждать Марселя, чтобы получить живой кадр. После вспышки художник резко повернулся в сторону и удивленно посомтрел на фотографа, который на этот раз не сказал ему, что объектив направлен на него. Но Миха же моргнул глазом и лишь посомтрел вниз, делая вид, что он сделал кадр случайно и ему тепреь стыдно.
– А ты не думал примерить парик для прогулки по Версалю. Чтобы выглядеть более органично в тех интерьерах? – фотограф решил спросить именно в момент, когда Марсель уже собирался спросить его о внезапном снимке.
– Я хотел примерить кимоно и взять свою шпагу… Но парик… Можно примерить. У меня есть светлый парик, сделанный по моде времен Людовика XIV. Светлый, с холотыми кудрями… Это был парик для бала маскарада прошлой осенью.
– Аристократы Франции до сих устраивают балы?
– Да, но они отвратительны. Это светское и лживое мероприятие, где все должны подчинятся правилам. Это ужасно. И это еще одна причина, почему я ненавижу свое происхождение.
Миха молча кивнул и поднялся с пола, чтобы сделать еще один снимок. На этот раз он зател запечатлеть статуи, что стояли в зале, как экспонаты. Они были тоже совершенными и невероятно эстетичными. И их можно было использвовать как раз для тех самых "Склееных картин,"которые и предлагал делать Марсель накануне вечером.
– В Версале много портретов королей, герцегов и других великих людей… Не затеряюсь ли я там в парике? – Марсель улыбнулся и сделал еще несколько штрихов.
– В кимоно не потеряешься… А будешь выглядеть как настоящий революционер Дадаист… Мы же не имеем правил и границ. Поэтому наше виденье искусство может другим казаться странным. А еще я думаю, что нам нужно написать манифест. Революция без манифеста просто провакация. Поэтому надо подумать над текстом.
– Текст это правило. Может стоит уйти от него? – Марсель закончил набросок и захлопнул свой альбом с пожелтевшими листьями и посмотрел на Миху, что уже прогуливался между статуями.
– Манифест позволит нам заявить о себе. И позволит людям узнать, кто мы такие. Да, мы против правил… Но все же им придется следовать иногда. Чтобы затем разрушить эти нормы прошлого. Да и полностью отрицать прошлое не выйдет. Любое искусство – это результат переработки опыта художников прошлого.
Марсель на секунду задумаля над словами Михи и мысленно согласился с ним. Да, если отрицать все и вся, то у них ничего не выйдет, кроме того, что их назовут сумасшедшими и дальше галереи они выйдут и так и застрянут в качестве психов, которых упекут в больницу если те будут слишком вызывающе в своих идеях. Либо станут Парижскими сумасшедшими. А с манифестом они докажут, что являются настоящими революционерами.
– Манифест требует публикации… – Марсель подняся с пола и отряхнул свои брюки от пыли. – У меня нет связей с газетами.
– У меня есть… Суфражисткий журнал "Корсет и Шляпа". У меня там знакомая работает… Много лет назад она приехела в Нью-Йорк на учебу и пришла в саллон. Там у нас завязался роман, но вскоре любовь закончилась. А хорошее общение осталось. Хотя и тепреь я старонюсь старых знакомых.
– Ого, не знал, что у тебя есть связи с суфражистками! – Марсель заметно оживился.
Он вообще любил таких дам, которые были сильны характером и не боялись отстаивать права и имели свое мнение. Ведь с ними было интересно общаться. Они были настоящими людьми нового столетия, которые могли совершить революцию. И революционерок Масрель тоже любил. Но побаивался с ними общаться, ведь боялся, что его сочтут не интересным или вообще отвернутся от него из-за приосхождения. Ведь аристократов они не любили. Как и тех, кто имел кровыные связи с мерией Парижа.
– Решено, мы пишем Манифест. Ты идешь к той даме… А я зачитаю его в одном из баре среди футуристов. Конечно, меня там не часто видят. Но все же… У меня есть возможность пробраться на сцену.
– ЗАплатить за выход? – Миха ехидно улыбнулся, понимая, о какой возможности идет речь.
– Ну и это тоже.
Марсель отмахнулся и опять громко расмелся, чем навлек на себя гнев смотрителя музея, который замтеил двух студентов в большой зале и пошел выгонять их, чтобы те не сломали древние реликвии.
– Опять вы пришли! Я же сказал, что не потерплю вашего присутсвия в этом зале! Вы решили исптыать свою удачу? У вас ничего не вышло! Вы неудачники и невежды! Вы портите внешний вид Лувра! Вам не место в его стенах! Пошли вон!
– Вы нас с кем-то перепутали, – Марсель не мог терпеть такие наговоры в свою сторону и поэтому незамедлительно ответил, но тут же получил грубый ответ в свою сторону.
– Перепутал? Вы за кого меня держите? Я всех вас засранцев в лицо знаю. И тебя знаю, Густав!
– Я Марсель! – обиженно возразил Марсель и почувстовал хлопок по своему плечу.
Миха уже собрал вещи и собирался покинуть зал, чтобы не встервать в еще больший скандал. И чтобы не стать участником плохой истории, что скорее всего разошлаь бы следующим утром по газетам.
– Да хоть король Хернель! Пошел вон отсюда!
Марсель уже хотел обиженно ответить этому хаму, но Миха его потянул в сторону выхода. Это охладило пыл француза, но он все равно выкинул неприличный жест и споткнулся о порог, из-за чего упал, но быстро поднялся и зашагал в сторону выхода.
Версаль – колыбель искусства
Искусству не чуждо быть странным.В Версале было как всегда прохладно, солнечно и невероятно роскошно. Стены буквально блестели, а многочисленные зеркала отражали лучи, заполняя большие залы светом самой яркой звезды во вселенной. Пол был до блеска натерт, от чего казался скользким, но это было далеко не так. Ведь Марсель шел по нему в старомодных туфлях на золотых каблуках и с большими пряжками, которые украшали шелковые банты. Каркас этой обуви был обшит зеленым бархатом, а вот на пятке можно было заметить золотой стеклярус, что добавлял шика и блеска в эту, уже не модную, модель.
В последний раз по этому полу в подобных туфлях ходил только сам король Людовик XIV, который и построил этот величественный дворец. Ну а сейчас это был музей, где находилось не так много посетителей. Еще меньше, чем в Лувре, ведь до Версаля надо было добраться, что тоже вышло забавным приключением для двух студентов, которые теперь ходили по залам и искали нужный фон для фотографий.
– А этот король был великим, раз построил такое великолепие, – Миха ходил по дворцу и разглядывал каждый элемент интерьера, подмечая его великолепие. – Стой, а может тут сделаем несколько кадров?
Они остановились в зеркальной галерее, которая сразу поражала своим великолепием. Высокие потолки были украшены барельефами и картинами эпохи Барокко. Они созданы рукой известного художника Шарля Лебрена, который и руководил художественным оформлением дворца. Солнечные лучи проникали в большие окна и отражались от зеркальных панелей на стенах, отчего помещение вмиг становилось светлее. Хрусталь, стекло, золото и дорогая древесина в оформление паркета – все выглядело так величественно, что Марсель даже раскинул руки в стороны и тихо сказал:
– Я бывал тут и раньше… Но сейчас ощущаю все великолепие этого места. Всю его роскошь. И ощущаю неземное блаженство, понимая, сколько историй видали эти стены. Сколько они пережили. И что даже спустя 2 столетия – они сохранили свое величие и эстетику.
Марсель достал из рукава кимоно веер и раскрыл его, деонстрируя роскошный аксессуар, сделанный из слоновей кости, бумаги и позолоченной краски. Юноша поправил парик и стал медленно двигаться в центр зала, пританцовывая и иногда плавно двигая руками на манер бальных танцев. На секунду могло показаться, что он пытался встать на носочки, но громоздкие и тяжелые туфли не дали ему это сделать и юноша грохнулся на пол, запутавшихся в длинном кимоно.
– Вот дерьмо… – прошипел он и, преодолевая боль в ноге, поднялся, опираясь на руку фотографа, который успел запечатлеть падение и при этом решил помочь подняться герою снимка.
Марсель с трудом поднялся и ощутил сильную боль в колене, на которое он приземлился. Но все равно выпрямился и сделал шаг, чтобы пойти дальше:
– Давай на лестницу.
– Только не танцуй. Иначе шею свернешь, – Миха на всякий случай вытянул руку, чтобы на этот раз не дать упасть Марселю.
Только вот на лестнице у них не получилось сделать красивого кадра из-за спящего прямо на красном ковре работнике, который явно не горел желанием обходить владения. Поэтому студенты поспешили относительно тихо подняться наверх, чтобы найти зал с портретами либо чью-то спальню. Ведь именно в личных покоях были самые богатые интерьеры и красивая мебель.
– Я слышал, что спальня Короля всегда поражала великолепием. Думаю в ней можно сделать самые красивые кадры, – Марсель шел по залам и немного прихрамывал, но делал вид, что не испытывал боль от каждого шага. Он лишь улыбался и иногда, когда Миха отворачивался, опирался на стены и предметы интерьера.
– А я вижу кадр в портретной галереи, где много великих лиц. И среди них лицо человека из 20 века.
– Я родился в 19, – Марсель убрал одну прядь со своего лица и после достал расческу для парика, чтобы уложить непослушный локон обратно в прическу.
– Но живешь же в 20, – Миха улыбнулся и зашел в галерею, что его поразила с первого взгляда.
Особенно сильно его впечатлил портрет какого-то герцога или же вельможи, который висел прямо в центре залы над камином. Здесь не было зеркал, а все стены обиты красным бархатом, местами потертым, а местами ободранным, что указывало на следы революции. Столетие назад она почти уничтожила это место. Но кажется, что даже такое разрушительное событие не смогло испортить величие и красоту этого дворца. Ведь теперь каждый мог побывать там.
– Версаль обещали восстановить еще 20 лет назад. Но это коснулось лишь самых разрушенных залов и салонов. А многие так и остались со следами революции… Увы, революция – это новый этап развития человечества. Но она не проходит без жертв, – Марсель подошел к портрету и тяжело вздохнул. – Но я хочу сделать революцию без жертв.
– Это возможно? Мне кажется, что жертвой станет наша репутация, в худшем случае, – Миха заметил интересный кадр и сфотографировал Марселя со спины, опустившись на колено, чтобы композиция выглядела величественно.
– У нас ее итак нет. Ты американский фотограф. Я художник изгой. Художественное сообщество о нас не знает. В академии итак презирают. Куда хуже? Репутация это то, что мы сами сделаем себе сегодня. Но плоды будет пожинать лишь завтра.
Марсель повернулся и посмотрел прямо в камеру, которая оказалась ниже, чем обычно снимал Миха. Это удивило художника и тот повторил позу изображенную на портрете. Вспышка и француз уже пошел прямо ко окну, чтобы взглянуть на сад. Осень уже успела покрасить деревья в яркие золотые цвета, отчего казалось, что само солнце вышло на прогулку за пределы дворца. Либо сам Король-Солнце решил устроить бал вне этих величественных стен.
– А чей это портрет? – Миха подошел к Марселю и решил спросить, чей портрет все же висел над камином.
– Филипп I герцог Орлеанский… Брат короля Людовика XIV. Говорят, он не любил этот дворец за интриги и напыщенный лоск. Хотя сам в своем дворце приказывал украшать интерьеры живыми цветами. Мне кажется… Он просто не любил брата, как это обычно бывает. И завидовал ему.
– Ну… Не всегда так бывает. Я люблю своих братьев… – Миха заулыбался смотря на сад. Действительно, он выглядел красиво.
– Сколько у тебя братьев? – Марсель не отводил взгляда от парка и продолжал им любоваться, вспоминая уже свое прошлое.
– Два младших. Они близнецы. Я их обычно нарочно путал, а они злились. Они на 5 младше. Такие забавные. Но у нас не было зависти или злобы между собой. Мать любила всех одинаково. А мы были дружны и росли в счастливой семье.
– А у меня ужасные отношения со старшим братом. Он вечно задирал меня. Моей отдушиной был младший. Родился на год позже. Но он умер от оспы… Вместе с ним умерла моя вера в то, что в семье можно дружить с кем-то, кроме сестер. Но сестру маман любила потому что она девочка. И я всегда завидовал ей. Потому что ей было все внимание. А мне… Только упреки и пинки от старшего брата… Я никогда не ощущал себя там на своем месте. Будто я лишний в их семье.
Марсель заметно помрачнел, а после достал веер и стал им обмахиваться, чтобы не заплакать. Ведь слезы могли смыть слой густых китайских белил, которые скрывали все несовершенства его кожи. А веер помогал осушить глаза.
– Тебе с рождения не повезло с окружением. Но сейчас ты можешь все исправить, – Миха опять развернулся и пошел дальше в другую залу, где висел портрет самого короля.
Вся зала была вновь украшена зеркалами и золотом. но еще на стенах можно было заметить изображения солнца – символа Людовика XIV. Заметив это, Марсель тут же подошел к портрету и встал на фоне него, после немного подумал и подвинул ближе небольшой кофейный столик, что стоял возле диванчика. Это была музыкальная гостиная, которая отличалась особой акустикой, поэтому голос прекрасного молодого юноши буквально зазвенел в этом помещении:
– Я похож на сияющее солнце? Похож ли я на лицо революции?
– Ты похож на короля. Только одет в кимоно. Скажи, а твой предок не у тебя за спиной? – Миха сразу обратил внимание на схожесть правильных черт лица у Марселя и короля на портрете. Хотя, это и можно было объяснить тем, что все аристократы имели высокие лбы, ровные носы и овальные лица. но все же сходство было большое. Даже причёска, с учетом того, что его французский знакомый был в парике.
– Нет, мой предок не король. Он был всего лишь Маршалом. Поэтому у меня такая фамилия.
– Но вы чертовски похожи. – Миха поднял камеру вышел и сделал кадр. – А еще тебе идут длинные волосы. Ты реально похож на аристократа. Такого возвышенного. Которому плевать на весь этот мир, потому он в центре него. Люди для него планеты. А он сам – солнце.
– То есть с короткими я похож на простолюдина? Я им и пытаюсь казаться вообще-то, – слегка обиженно сказал Марсель.
– Казаться, а не быть. Тебя выдают привычки: походка, речь, манера картавить, хотя у тебя нет речевых изъянов. Выдает манера пить кофе или чай, почерк и даже то, как ты держишь карандаш. Все говорит о твоем происхождении… И это великолепно, – Миха показал жестом, чтобы Марсель замер и сделал еще один кадр.
– Может это и вызывает ненависть людей ко мне? Я ведь… Хочу быть как они… Но при этом быть ярким и выделяться.
– Ты можешь быть как они: скучным и простым, но они не примут тебя из-за манер. Ты же даже ешь двумя пальчиками. И не замечаешь этого. Либо… Ты можешь стать символом революции, которая отрицает каноны прошлого, но не гнушается пользоваться его благами… Что если построить внешний образ на контрапункте? Ты будешь совершить провокацию в самом ярком наряде. И твой образ сразу будет вписываться в головы людей?
Марсель слушал эти слова и пытался представить, как о выходит перед людьми в желтом сюртуке и начинает читать манифест. А после обливает себя краской и уходит, оставив толпу в шоке.
– Ты прав… Миха… А откуда ты столько знаешь?
– Читал много книг… и имел опыт работы в редакции, чтобы заработать деньги на жизнь. Я же на французском только говорю плохо. Пишу и читаю хорошо. Поэтому переводил статьи. И учился опыту у журналистов.
Марсель кивнул и набравшись смелости залез прямо на столик, перед этим встав ногами на старинный стул 17 века, который слегка пошатнулся от его веса и заметно заскрипел.
– Кажется без помощи я не слезу. Но зато кадр выйдет шикарный. Подай мне канделябр, – Марсель выпрямился и уже стал примерять нужную позу для кадра.
Миха подал ему нужный атрибут и сам стал примерять кадр, чтобы получить нужный снимок. Только вот важный для искусства момент нарушил сотрудник музея, который до этого тихо спал на лестнице, но вдруг решил обойти свои владения. От него сильно пахло алкоголем и сыром, который тот носил в кармане ради закуски, поэтому присутствие стороннего человека сразу было ощутимо. Но на него никто не обратил внимание, ведь Миха был увлечен поиском нужного ракурса, а Марсель стоял и не двигался на шатком столе.
Только вот сотрудник не ожидал, что один из посетителей великого дворца окажется точной копией короля – солнце. И что он будет стоять в самой значимой зале и позировать на фоне своего же портрета с золотым канделябром.
– Святая Мария-Антуанетта! Он вернулся в Версаль! Людовик XIV вернулся в свой дворец!
От шока мужчина тут же упал в обморок после сказанных слов и перестал дышать на мгновение. Так сильно его поразило сходство. Ну а Марсель лишь удивленно посмотрел на этого странного человека и шепотом спросил у Михи:
– Он умер?
Миха же отвлекся от камеры и посмотрел на лежащего на полу мужчину и повел плечами:
– Я не хочу проверять.
Фотограф вернулся к своей работе, а Марель снова принял нужную позу. После еще трех вспышек он решил все же слезть со стола и попросил Миху помочь ему это сделать. Тот подошел ближе и подал руку, надеясь, что художник не получит еще одну травму в стенах этого дворца. Но случилось непредвиденное. Стул, на который Марсель поставил ногу, вмиг развалился от старости и Марсель все же рухнул на пол, хватаясь за штору, что висела рядом. Послышался характерный треск ткани, а юноша свалился на пол, утягивая за собой фотографа, который успел только поднять камеру выше, чтобы ее не разбить.
– Вот дерьмо… – простонал француз и попытался подняться, ощущая теперь боль в лодыжке, локте и плече, на которое он упал.
