Кривые зеркала

Глава 6 Поиграй со мной

От неё исходило мягкое сияние, словно вся она была соткана из чистого света. Светилось буквально всё: и тонкие нежные руки, и шелковистые складки одежды. Этот свет оказался настолько ярок, что в его сиянии я не мог разглядеть какие-то детали, лишь силуэт, но при этом он был таким мягким, что не слепил и не причинял никакой боли или беспокойства. Напротив, этот свет и её скользившие по моим волосам руки вселяли покой и умиротворение. Так, пожалуй, может выглядеть ангел, а ещё она. Ведь для меня она поистине подобна светлому спасающему ангелу. Какое это странное состояние. Хоть я по-прежнему ничего не помнил, откуда-то у меня была абсолютная убеждённость, что это именно она. Быть может, из-за касавшихся моего лица длинных шелковистых локонов? Очень хотелось увидеть её лицо. Снова. Я точно знаю, что уже когда-то видел её, но почему-то забыл. Я даже не помню, почему и как такое вообще возможно, но сейчас это было уже не важно, ведь она была рядом. Живое воплощение любви и всего самого лучшего и светлого. Только это имело значение. Ещё мне очень хотелось снова заглянуть в её глаза. Полные любви, тепла и понимания. Я с абсолютной точностью знал, что можно провести целую вечность, вглядываясь в них. Но я лежал на её коленях таким образом, что не мог видеть лица. Оно пряталось от меня за густыми волнами светящихся волос. Я боялся пошевелиться, чтобы не нарушить это волшебное мгновение, но желание вновь заглянуть в её глаза было таким сильным, и так овладело мной, что, не выдержав, я немного приподнялся с её коленей, выворачивая шею. Источаемый ею свет стал сильнее, скрыв даже различимый прежде силуэт, а потом и вовсе затопил всё видимое пространство, окутав меня теплом и нежностью…

Я лежал на внушительной куче песка, насыпанной посреди небольшого дворика. Прямо надо мной нависала бетонная стена со множеством заколоченных окон, одно из который щерилось острыми зубьями обломанных досок, обрамлявших чёрный проём. Мозг с явной неохотой возвращался к окружающей действительности. Я зажмурил глаза, надеясь таким образом вернуться к оборвавшемуся видению, вернуться к ней. Но ничего не произошло. Видение улетучилось, растворилось. Я снова был в треклятом Лабиринте. Приняв сидячее положение и отряхиваясь от налипшего повсюду песка, я с тоской оглядывал серые облезлые стены домов и такой же уныло-серый булыжник брусчатки с зеленеющим между камнями мхом. Вся эта «красота» рождала во мне чувство исключительной признательности к тому неизвестному, который догадался насыпать здесь эту песочницу. На минуточку, окно, из которого я выпал, находилось аж на четвёртом этаже. Оказывается, катакомбные коридоры могут заканчиваться не только арками подземных переходов и могильными склепами, но даже окнами жилых (или не очень жилых) домов. Начинаю подозревать, что у затеявших эту игру шулеров (кем бы они ни были) вообще нет ни одной одинаковой карты, а вся колода набита сплошными джокерами, один из которых, кстати, как раз зарулил во двор и неспешно катился в мою сторону. Я так и замер с правой рукой в волосах в безуспешной попытке вытряхнуть оттуда белый, словно с морского побережья, песок, который никак не соглашался покидать мою взъерошенную голову.

Мальчишке на вид было годика три, одет в сиреневый комбинезончик на пуговках, похожий на ползунки в какие обычно одевают новорожденных, с таким же сиреневым галстуком-бабочкой и вышитой на груди серебристой короной. Больше всего в его внешности изумляла широкая марлевая повязка, туго обмотанная вокруг головы в несколько слоёв так, что полностью скрывала глаза. Я усердно моргал, пытаясь избавиться от наваждения, даже больно ущипнул себя за руку, но маленький велосипедист даже и не думал никуда исчезать. Он остановил свой трёхколёсный чопер в нескольких метрах от меня и стал сосредоточенно прислушиваться. Похоже, из-за повязки на голове он ничего не видел.

– Привет. – Наверное, я бы мог сказать что-то лучше, но слово само слетело с языка прежде, чем я успел об этом подумать.

Мальчишка от неожиданности подскочил на своём кресле и стал спешно выворачивать руль с явным намерением поскорее уехать.

– Подожди, – я растерялся, не зная, что сказать, – не бойся.

– А я и не боюсь. – Мальчуган выпятил грудь колесом, голос испуганный, но ножки на педалях замерли. Он напряжённо смотрел на меня своими невидящими глазами. – А ты, ты кто?

– Я? Я Костя.

– Костя. – Он задумчиво почесал щёку. – А что, что значит Костя?

– Ну, это я. Это моё имя, так меня зовут. – Моя растерянность росла в геометрической прогрессии. – А как твоё имя? Тебя же как-то зовут?

– Неее. Меня никто, никто не зовёт. Я ведь потерялся. – Малышу видимо было скучно просто стоять на одном месте, и он начал крутить педали вперёд-назад. – А кто тебя зовёт?

– Люди. – Его вопросы были до боли простыми и до невозможности сложными. – Разные люди. Наверно.

– А зачем? Зачем они тебя зовут? – На это мне уже совершенно нечего было ответить. Я смотрел на его маленькие, прятавшиеся в штанишках комбинезончика ножки, на пухлые розовые пальчики, обхватившие руль, на странную повязку на голове, которая почему-то не имела никаких узелков, за которые её можно было бы развязать. Малыш выглядел таким беззащитным, но почему-то рядом с ним я сам казался себе ещё более слабым и уязвимым. Я никогда ещё не ощущал себя таким никчёмным и беспомощным.

– А ты, ты поиграешь со мной?

– Как же я с тобой поиграю, если ты не видишь?

– А кто, кто такой видишь? – в голове нарастал странный гул, словно что-то там готово вот-вот взорваться.

– Ну, это не кто… Это когда… – Я так и не смог подобрать слов, лишь беспомощно размахивая руками. – А давно ты здесь?

– Я же только, только что приехал. – Сложно сказать, кто из нас удивлялся больше, он моим вопросам или я его ответам. Мои мысли бешеной каруселью вращались в голове, завязываясь множеством узлов и запутываясь похлеще рыболовной снасти. Мне становилось всё труднее подбирать слова, ведь каждый его ответ озадачивал даже больше, чем сам вопрос. Похоже, этот мальчуган и не знает другой жизни, кроме слепого катания по Лабиринту. У него нет имени, и он никогда ничего не видел. Разум отказывался признавать такую реальность. Этого не могло быть! Просто не могло быть. И точка! Даже в этом царстве хаоса, абсурда и безумия. Такого. Быть. Не могло! Но было. Я вскочил и стал бродить из стороны в сторону. Сидеть на песке на одном уровне с ним и смотреть в непроницаемую марлю повязки казалось какой-то изощрённой пыткой, от которой мягкий, прохладный песок превращался в раскалённую сковородку. Как такое возможно?! Ведь у каждого есть имя! В конце концов, даже у животных есть клички, а у растений –названия! Откуда вообще в этом проклятом месте могли взяться дети?! Кто умудрился их тут потерять? Именно дети, а не один ребёнок, потому что во двор, окончательно лишив меня дара речи, только что въехали ещё два чопера с такими же карапузами в креслах и в таких же комбинезончиках-ползунках нежно-розового и салатового цветов. У малыша в розовом комбинезоне в левой ручке был зажат маленький латунный колокольчик на палочке, которым он тут же замахал, наполнив двор оглушительным звоном.

– Я тута! Тута! Сюда! – Было очень странно видеть, как мальчуган зовёт своих друзей, даже не пытаясь помахать им рукой, хотя всё тут же встало на свои места. Зачем ему махать, если ни он, ни его товарищи ничего не видят. Двор начинал медленно вращаться перед глазами. Малыши шустро крутили педали, в нашу сторону, и я даже испугался, что они могут врезаться друг в друга, но, несмотря на ослеплявшие их повязки, они похоже отлично ориентировались на слух. А что если есть и другие? Неожиданная мысль пронзила голову раскалённой спицей. Сколько же их таких катается вслепую по этому городу? – У меня новый друг! Он Костя, и он обещал поиграть со мной! – Мальчуган в сиреневом взахлёб рассказывал о нашем знакомстве.

– Это, это мои друзья. – Мой знакомый (если так можно сказать) гордо представил мне новых велосипедистов. – Они тоже потеряшки.

– А со мной! – Поддержал его обладатель колокольчика.

– И, и, и со мной тоже поиграй! – Они обступили меня, голося наперебой и аккомпанируя этому хору радостным перезвоном.

Горло сдавило тугой удавкой. Хотя, что я вообще мог им сказать? Я даже не понимал, как они общаются между собой, если у них нет имён. Не находя себе места, я просто схватился за торчавшую позади сиденья перекладину и принялся быстро катать велосипед со всадником вокруг песочницы. Малыш радостно смеялся, вцепившись в руль и подняв ножки над педалями. Потом второго. Третьего. Я катал их по двору и не мог остановиться, пока окончательно не выбился из сил. Плюхнувшись на холодный камень брусчатки, я смотрел на них снизу вверх и чувствовал, как по лицу текут жгучие слёзы, уже давно текут, но заметил я их только сейчас.

– А с тобой весело играть! – Мальчуган с колокольчиком подъехал вплотную, так, что касался моего бедра пластмассовой педалькой. – Тебе больно? Мне кажется, что ты грустный.

– Нет, мне не больно, я просто плачу.

– А я думал, ты Костя. – Он почесал голову свободной ручкой. От этих слов внутри потеплело, а губы невольно растянулись в слабой улыбке.

– Да, я Костя… Костя я… И я плачу. – Мне кажется, раньше я бы ни за что в таком не признался, но сейчас всё было иначе. Я сидел и смотрел сквозь слёзы на слепого трёхлетнего малыша без имени, который не понимал моих слов, и сам чувствовал себя маленьким ребёнком. Мне чудилось, что это я тут маленький и слепой, что это я на самом деле ничего не понимаю.

– Странный ты, Костя плачу. – Колокольчик вздрагивал от каждого движения маленькой ручонки. – А может ты тоже потерялся?

– Да, малыш, всё верно, я очень потерялся. А ещё я потерял друга и никак не могу его найти. Мы шли домой, но я потерял его, а потом и вовсе заблудился, и не знаю теперь куда мне идти, в какую дверь стучаться.

– В дверь? – Его пухлые губки округлились в большую букву О. – Значит, ты можешь входить в двери и выходить из них? Здорово! – Он аж надулся от восхищения и какой-то детской гордости. Словно в одно мгновение я стал для него настоящим супергероем.

– Ты знаешь, что такое двери? – Наверное глупый вопрос, но и я не чувствовал себя сейчас особенно умным, смирившись с тем, что какие-то вещи возможно так и останутся за пределами моего понимания. Двое других ребят тем временем затеяли игру в догонялки.

– Мы знаем, что они есть. – Колокольчик звякнул, описав широкую дугу. – Нам про них куколки рассказывали и ещё тот дядя, который подарил мне колокольчик, чтобы мы всегда могли находить друг друга. – Он наклонился вперёд и перешёл на громкий шёпот. – А иногда мы даже слышим, как они открываются и закрываются. Но мы не можем входить в двери, мы только по улице можем кататься.

– Но почему? – Словно мутная плёнка медленно сползала с глаз, позволяя увидеть окружающее яснее и шире. Постепенно до моего сознания стала доходить вся абсурдная и вместе с тем фатальная безысходность их положения. Привратник говорил, что для каждого в этом Лабиринте есть свой выход, но если эти дети не могут воспользоваться ни одной дверью, то для них никакого выхода не существует? Но тогда получается, что этот уродливый нумизмат бессовестно соврал мне. Может тогда прав был господин мэр? Может, отсюда действительно нет никакого выхода, и всё, что нам остаётся – это лишь выбрать то, чего нам больше всего хочется и, отдавшись выбранному желанию, стать частью Лабиринта? Но эти мальчишки! Они ведь и частью Лабиринта не являются! Сомневаюсь, что у таких крошек вообще есть какие-то конкретные желания, тем более, настолько сильные, чтобы называться страстями. Разве только чтобы кто-то поиграл с ними. А это значит, что они здесь как пленники. Заложники Лабиринта, не принадлежащие ему и не имеющие никакой возможности из него выбраться. Погружённые в темноту бесприютные странники.

– А я не знаю. – Он пожал розовыми плечиками. – Просто не можем. Вот. – Вот так вот. Всё просто и понятно. – А кто твой друг, которого ты ищешь? Он тоже Костя плачу? – Гонявшиеся друг за дружкой малыши, теперь встали поближе и внимательно прислушивались к разговору.

– Мой друг – чудесный и очень добрый щенок. А ещё он так звонко гавкает, прям как твой колокольчик. – Молчавший до этого велосипедист в салатовом ползунке что-то радостно зашептал на ухо моему первому знакомому, энергично ёрзая в своём креслице.

– Он говорит. Говорит, что слышал такие звуки, как колокольчик, из домика куколок. – Мой знакомый подъехал ближе.

– Гав! Тяв! Гав! – Подтвердил малыш в салатовом, старательно изображая услышанное.

– Он сначала подумал, что это наш колокольчик, но когда услышал, что он доносится из-за двери, тогда, тогда он понял, что это кто-то другой.

– Я раньше не был в этом городе и не знаю, где этот домик куколок находится.

– Там же где и куколки. – Его голос словно говорил мне – ну это же так просто, ты чего? Колокольчик звякнул, вытянувшись в сторону просвета между домами, откуда приехали малыши. – А мы можем сходить туда с тобой, если хочешь.

– Это было бы чудесно! – Я вновь увидел себя со стороны. Взрослый, зрячий мужчина, окружённый маленькими потерявшимися детками, которых никто не ищет. Осознание собственной беспомощности захлёстывало сознание, порождая чувство вины перед этими малышами. Я ничем не мог им помочь, даже не видел никакого способа избавить их от этих намертво приросших к детским головкам тугих повязок. А они, маленькие, слепые, не знающие, где находятся, и многого не понимающие. Они могли мне помочь, делали это. Не раздумывая и не сомневаясь, они уже поворачивали туда, куда указал их колокольчик. – Вы очень добрые. – Голос был чужим, сиплым. Не уверен, что сказал это вслух.

– Пойдём, пойдём скорее, мы познакомим тебя с куколками! – Малыш в сиреневом катился впереди всех.

– Гав! Тяв! Мы, мы, мы едем к куколкам! – Радостно заливался их друг, который слышал голос Дружка. – Гав! Тяв! Гав! Ура! – Вот бы их познакомить с Дружком. Уверен, что щенок с радостью поиграл бы с ними.

– А ты тоже добрый, Костя плачу. – Всё-таки я сказал это вслух. Прижатый к рулю колокольчик ласково позвякивал на неровностях брусчатки. – Ты им понравишься!

***

Надо признать, что вид города изнутри оказался ещё более унылым, чем снаружи, когда я лицезрел его издалека, шлёпая по шпалам. Нависавшие над головой линии крыш на однообразно-чёрном фоне, вымощенные брусчаткой улочки в обрамлении серых обшарпанных стен. Столбы с прилепившимися к ним ошмётками старых выцветших объявлений и мигающими фонарями, половина которых не светила вовсе, чернея разбитыми стёклами в ржавой оправе. Однако, в отличие от непроглядных пустошей, расстилавшихся за пределами города, здесь текла жизнь, если это можно было так назвать. Своеобразная, нелепая, немного жутковатая. Скорее даже некая пародия на жизнь. Больше всего это походило на какой-то спектакль абсурда, в котором похожие на чучела актёры усердно старались имитировать подсмотренные где-то сцены. Причём каждый из них смог запомнить только одну небольшую роль, которую и повторял раз за разом, словно заевшую пластинку. Мимо меня широкими шагами стремительно прошествовал всклокоченный мужчина в явно маленьком ему костюме, огромных очках и длинном галстуке, который почему-то свисал по спине. Волоча за собой помятый дипломат и останавливаясь у каждой прилепившейся к стене или столбу бумажки, он внимательно их разглядывал, часто посматривая на разбитый циферблат наручных часов, бормоча что-то про важную работу, нехватку времени, из-за которой ничего не успевает, и какие-то платежи по кредиту. Несколько усевшихся прямо посреди улицы зомбяков с тёмными провалами глаз, как близкие родственники пропитого трамвайщика, погромыхивали жестяными кружками, пытаясь что-то цедить в них из насквозь проржавевшего и явно пустого бидона. Один из них хотел было что-то крикнуть проезжавшим мимо малышам, но, увидев с ними меня, передумал и, уставившись на висевший над головою фонарь, стал грозить ему костлявым синюшным кулаком, бормоча что-то про дорогое электричество и воров-чиновников…

Домик куколок, к которому мы направлялись, возвышался посреди широкой круглой площади. Двухэтажное, такое же серое, как и всё в этом городе, здание с треугольной крышей и покосившейся надписью «Театр» обрамляли по периметру несколько рядов высоких круглых колонн, облепленных ободранными лоскутами старых афиш. Вокруг колонн действительно валялось множество различных кукол, были даже тряпичные куклы-перчатки, какие используют в детских театрах, а ещё отдельные куски поломанных манекенов и кукол-марионеток. Моё внимание привлёк огромный плюшевый медведь с облезлой шкурой и оторванной лапой, из которого торчали свалявшиеся грязные ошмётки ваты-наполнителя. Он так печально смотрел на меня чёрными бусинками глаз, что казалось ещё немного, и из них потекут настоящие слёзки.

– Куколки говорят. Говорят, что ты не можешь их слышать, потому что ты уже большой и взрослый, Костя плачу. – Увлечённый разглядыванием достопримечательностей, я даже не заметил, что малыши что-то тихонько шептали приютившимся у оснований колонн куклам. – Но ты им нравишься.

– А они случайно не видели моего щенка?

– Нет, но они, они тоже слышали его голос из домика.

– Спасибо вам, ребята. Огромное спасибо. И куколкам вашим тоже. – Я положил руку на плечо маленького велосипедиста с колокольчиком, не зная, каким ещё образом выразить свою признательность.

– А тебе обязательно туда идти? – Малыш выглядел несколько встревоженным. – Сейчас твоего друга не слышно, он ведь мог уйти в другое место? – В голосе читалась слабая надежда, что я передумаю и, возможно, останусь с ними. – А куколки говорят, что этот домик очень плохое место.

– Мне кажется, в этом городе вообще нет хороших мест. – Мне тоже было грустно прощаться. – А если даже Дружок и ушёл оттуда, то только там я смогу понять куда именно. – Я пожал плечами. Мне и самому не особенно хотелось идти в этот жутковатый театр, но других вариантов всё равно не было, а сидеть без дела и ждать, когда всё как-нибудь само разрешится, меня не устраивало. Я покосился на распахнутые двери театра, из-за которых на меня смотрела всё та же непроницаемая до времени чернота.

– Но ты, ты же ещё вернёшься? – Малыш в сиреневом всё также нетерпеливо прокручивал педали взад-вперёд. – И мы, мы снова поиграем?

– Мне бы очень этого хотелось. – Я говорил совершенно искренно и лишь надеялся, что в голосе не промелькнёт закравшееся в сердце то ли сомнение, то ли предчувствие, которое нашёптывало, что больше мы с ними не увидимся.

– А если снова потеряешься, иди на звон колокольчика – Радостно воскликнул мальчуган в розовом, взмахнув рукой и огласив пустую площадь ярким переливом.

– Хорошо. – Опустившись на колено, я крепко обнял его. Кажется, ещё немного и я уже не смогу уйти. Решительно поднявшись, я повернулся ко входу в театр и едва удержался от сильного желания опять отвернуться от этого распахнутого жадным ртом провала, словно только и ждавшего возможности поглотить меня. Надо идти. Непонятно только, кому это всё блин надо, но раз надо, ничего с этим не поделаешь. Как там говорится? Где только наша не пропадала! Ну, а поскольку наша ещё нигде не пропадала, то может и тут не пропадёт.

Глава 7 Твой мир – твои правила

Фойе театра представляло собой прямое продолжение того, что творилось снаружи. Тусклый свет, исходивший от редких, прилепившихся к стенам шарообразных светильников, как-то вынужденно и очень неохотно выхватывал из темноты всё те же разбросанные повсюду куклы, разве что здесь их было гораздо больше. Большие и маленькие, целые и по частям, изображавшие людей, животных и всяких сказочных персонажей. Даже несколько бутафорских рыцарей в латах тускло поблескивали у стены рядом со входом. Они валялись под ногами, стояли на подставках и подпирали такие же, как и снаружи, только без афиш, колонны. Безучастно и как-то обречённо вглядывались в видимую только ими одними даль своими нарисованными глазами. С потолка на тоненьких тросиках свисали несколько полноразмерных кукол-манекенов, облачённых в просторные балахоны, а огромная, словно из прошлого века, хрустальная люстра валялась на полу в груде собственных осколков. Пустая гардеробная с несколькими забытыми кем-то костюмами и парой полуистлевших пальто. Огромный рыжий клоун с жёлтыми глазами и злобной усмешкой багрово-чёрных губ возвышался над заваленной пластиковыми стаканчиками и грязными салфетками мраморной стойкой буфета, приютившейся возле противоположной от входа стены. Он прислонился спиной к выраставшим прямо из стены пустым полкам, упёршись в стойку буфета своей единственной рукой в красную и белую полоску. Просторный вестибюль расходился по сторонам двумя тёмными коридорами. Было непросто справиться с пугающим чувством, что сейчас какая-нибудь из этих жутких кукол оживёт и набросится на заявившегося к ним незваного гостя. Особенно этот однорукий клоун с его мерзкой ухмылкой, словно следивший за каждым моим шагом.

– Дружок?! – Наверное, глупо рассчитывать на то, что он просто выскочит мне навстречу с радостным тявканьем. Если Дружок и был тут, то вероятно уже ушёл. Я ещё несколько раз позвал его, опасливо поглядывая на местных обитателей, но ответом мне было только приглушённое эхо моих же слов. Да и мог ли он надеяться, что я буду искать его здесь. На его месте я тоже не стал бы задерживаться в этом театре.

В коридоры идти совсем не хотелось, а значит остаётся только вперёд. Борясь с тошнотой и постоянно озираясь, я осторожно пробрался через это кукольное кладбище к располагавшемуся рядом с буфетом огромному арочному проёму с массивной гардиной, на одной стороне которой свисала тяжёлая тёмно-синяя портьера. Вторая такая же валялась на полу по другую сторону арки. Приблизившись к ним и удивляясь тому, что никто не схватил меня за ногу, не набросился со спины и не вцепился деревянными или пластиковыми пальцами в шею, я поспешил поскорее проскочить в эту разинутую пасть, пока клоун-буфетчик не решил вдруг, что я пришел разнообразить собой его небогатое меню.

Надо признать, что открывшееся зрелище разительно отличалось от того, что творилось в фойе, и оказалось действительно впечатляющим. Внутри театр оказался значительно больше, чем можно было предположить глядя на него снаружи. Огромный круглый зал представлял собою что-то похожее на колизей в миниатюре. Кольцевые ряды деревянных, обитых красным кожзамом кресел со складывающимися сиденьями крутыми ступенями спускались вниз к расположившейся прямо в центре театра круглой сцене. Металлические фермы под потолком были, как гирляндами, увешаны множеством фонарей, прожекторов и каких-то пушек. Некоторые из них даже работали, выхватывая из общего мрака и окрашивая центральную часть зала желтовато-оранжевым цветом. Всё в этом амфитеатре было устроено так, чтобы приковать внимание присутствующих к этой круглой площадке внизу. Даже сейчас, в полной тишине, пустая, без актёров и декораций, она манила к себе, притягивала словно магнитом. Возле передних (или правильнее сказать нижних) рядов теснились металлические рамки стоек, на которых висело огромное количество разнообразных костюмов. В отличие от вестибюля, в амфитеатре царил относительный порядок, даже костюмы на вешалках выглядели как новенькие. По крайней мере, здесь не было никаких кукол, что радовало уже само по себе. Отсутствие этих жутких местных обитателей успокаивало и даже придавало уверенности.

– Привет, сладкий. – Я вздрогнул от неожиданности, резко обернувшись на голос. – А со мной поиграешь? – В глаза бросилась ярко-фиолетовая шляпа-цилиндр, дополнявшая облегавший стройную фигурку, и такой же фиолетовый фрак. Её наряд был похож на костюм циркового фокусника, даже тонкая чёрная трость с белым кончиком в обтянутых белыми перчатками руках смотрелась неотъемлемой частью костюма. Высокий воротник белой накрахмаленной сорочки поднимался до самого подбородка, скрывая шею. Удивительно, но даже в таком, казалось бы, нелепом костюме она умудрялась выглядеть очень сексуально. Я только сейчас заметил, что стою посреди круглой сцены, а на месте нескольких кресел в третьем ряду расположился широкий стол, всю поверхность которого занимал здоровенный пульт с огромным количеством кнопок и ручек. От пульта стекали вниз и прятались в истёртом паркете пола десятки проводов. Наверное, он использовался для того, чтобы управлять всеми этими разноцветными светильниками наверху. Лика непринуждённо сидела верхом на этом пульте, на самой границе льющегося сверху света, закинув ногу на ногу и вертя в руках свою похожую на волшебную палочку трость.