Ангелы-хранители

Перестав жевать, пес тяжело сглотнул и пристально уставился на Трэвиса.

– В последнее время моя депрессия стала чернее самой черной ночи. Псина, а ты знаешь, что такое депрессия?

Забыв о печенье, ретривер поднялся, подошел к Трэвису и посмотрел ему в глаза тем пугающе пронзительным взглядом, который уже демонстрировал ранее.

– Нет, я и не помышлял о самоубийстве, – поймав пристальный взгляд собаки, сказал Трэвис. – Во-первых, меня воспитали в католической вере. Да, я уже много лет не посещал мессы, но по-прежнему вроде бы верю в Бога. А для католика самоубийство – смертный грех. Как и убийство. А кроме того, я слишком упертый и твердолобый, чтобы просто так сдаться, несмотря на затянувшуюся черную полосу.

Ретривер моргнул, но глаз не отвел.

– Я искал в этом лесу счастье, которое когда-то знавал. Ну а потом встретил тебя.

В ответ ретривер отрывисто гавкнул, словно желая сказать: «Хорошо».

Сжав обеими руками голову пса, Трэвис наклонился поближе:

– Депрессия. Такое ощущение, будто жизнь прошла мимо. Но откуда собаке знать о таких вещах?! Ведь собаки не склонны к рефлексии. Каждый новый день для нее уже праздник. Малыш, ты действительно понимаешь, о чем я говорю? Ей-богу, мне сдается, что да. Но может, я наделяю тебя слишком глубоким умом и, более того, мудростью, даже для чудо-собаки. А? Да, я знаю, ты умеешь делать удивительные трюки, что отнюдь не значит, будто ты способен меня понять.

Ретривер отошел от Трэвиса и вернулся к пакету с «Милк-боун». После чего, взяв зубами пакет, вытряс на линолеум двадцать-тридцать печенюшек.

– Ну вот снова-здорово, – огорчился Трэвис. – Тебя не понять. То ты демонстрируешь почти человеческий интеллект, то становишься типичной собакой с обычными собачьими радостями.

Однако пес рассыпал лакомство вовсе не для того, чтобы им угоститься. Своим черным кожаным носом он принялся толкать печенюшки, по одной штуке зараз, на середину кухни, аккуратно выстраивая их в ряд.

– Какого черта?!

Собака выложила из пяти печений линию, чуть загибавшуюся вправо. Затем поставила на место шестое, подчеркнув изгиб.

Трэвис, на удивленных глазах которого происходили все эти манипуляции, поспешно прикончил первую банку пива и открыл вторую. У него возникло странное чувство, что она ему точно понадобится.

Ретривер уставился на уложенное в ряд печенье, словно не понимая, что собирается делать. Несколько минут он, явно сомневаясь, курсировал туда-сюда. Затем добавил еще два печенья. Посмотрел на Трэвиса, потом – на выстроенную на полу линию и ткнул носом в девятую печенюшку.

Трэвис прихлебывал пиво и напряженно ждал продолжения.

Недовольно фыркнув, ретривер отбежал в дальний конец комнаты и, низко опустив голову, уткнулся мордой в угол. Трэвис терялся в догадках, но тут до него дошло, что пес собирается с мыслями. Через некоторое время ретривер вернулся, чтобы поставить десятое и одиннадцатое печенье, тем самым увеличив картинку.

У Трэвиса снова возникло предчувствие, что сейчас должно произойти нечто важное. От волнения руки покрылись гусиной кожей.

И на этот раз он не был разочарован. Золотистый ретривер с помощью девятнадцати печений составил на кухонном полу грубый, но вполне узнаваемый вопросительный знак, после чего поднял на Трэвиса свои выразительные глаза.

Знак вопроса.

Означавший: Почему? Что тебя так угнетало? Почему ты потерял смысл жизни?

Собака, без сомнения, поняла все, что говорил ей Трэвис. Ну ладно, допустим, она не поняла его речь абсолютно точно, то есть дословно, но тем не менее каким-то образом уловила суть сказанного или по крайней мере бо?льшую часть, и этого оказалось достаточно, чтобы пробудить ее любопытство и интерес.

Господь свидетель, если собака поняла назначение вопросительного знака, следовательно, она способна мыслить абстрактно! Само понятие простых символов вроде букв алфавита, цифр, вопросительного и восклицательного знаков, служащих для передачи сложных идей, – все это требует наличия абстрактного мышления. А абстрактное мышление присуще только одному виду на земле: человеческому. Этот золотистый ретривер явно не относился к данному виду, однако ему каким-то чудом удалось овладеть интеллектуальными навыками, недоступными для всех остальных представителей животного мира.

Трэвис был ошеломлен. Но знак вопроса был изображен явно не случайно. Грубо, но не случайно. Собака наверняка уже где-то видела этот символ и была обучена понимать его значение. Согласно теории вероятностей, имеется шанс, что бесконечное число обезьян, снабженных бесконечным числом пишущих машинок, способно со временем воссоздать каждую строку великой английской литературы. Однако, по прикидкам Трэвиса, шанс, что собака могла чисто случайно за две минуты сложить из печенья знак вопроса, еще менее вероятен, чем способность этих чертовых обезьян воссоздать пьесы Шекспира.

Собака выжидающе смотрела на Трэвиса.

Встав со стула, Трэвис обнаружил, что у него слегка дрожат ноги. Он подошел к тщательно составленной фигуре, раскидал по полу печенье и снова сел.

Ретривер оглядел разбросанное печенье и, с озадаченным видом обнюхав его, вопросительно посмотрел на Трэвиса.

Трэвис ждал.

В доме стало неестественно тихо, как будто для всех живых существ и неодушевленных вещей на земле ход времени внезапно остановился, но только не для Трэвиса и ретривера.

Наконец ретривер принялся еще раз передвигать печенье носом. Через минуту-другую на полу вновь появился вопросительный знак.

Трэвис жадно глотнул пива. Сердце бешено стучало. Ладони стали потными. Душу переполняли смешанные чувства: изумление и тревога, ликование и страх неизведанного. Священный трепет и растерянность. Трэвису хотелось смеяться. Ему никогда не приходилось встречать такого восхитительного создания, как эта собака. А еще ему хотелось плакать, потому что всего несколько часов назад жизнь казалась беспросветной, унылой и бессмысленной. Только сейчас он понял, что жизнь при всей ее жестокости тем не менее бесценна. Трэвис буквально чувствовал: эта собака послана ему Богом, чтобы заинтриговать его, напомнить, что мир полон сюрпризов и не стоит впадать в отчаяние, не осознав цель – и неведомые возможности – своего существования. Трэвису хотелось хохотать, но смех вдруг превратился в истерические всхлипывания. Он попытался встать, но ноги подкашивались еще сильнее, чем прежде, поэтому он сделал единственно возможную вещь: остался сидеть и пить пиво.

Собака, настороженно наклонившая голову сперва на один бок, затем – на другой, смотрела на Трэвиса так, будто решила, что он сошел с ума. Он действительно сошел с ума. Много месяцев назад. Но сейчас уже шел на поправку.

Поставив на стол банку с пивом, Трэвис ребром ладони смахнул слезы:

– Иди сюда, мохнатая морда.

Ретривер нерешительно потоптался на месте, но потом все-таки подошел.

Трэвис взъерошил ему шерсть, почесал за ушами:

– Ты удивляешь и пугаешь меня. Я не знаю, откуда ты взялся и почему стал таким, каким есть, но ты появился очень вовремя. Вопросительный знак, а? Господи Иисусе! Ну ладно. Ты хочешь знать, из-за чего я потерял радость и смысл жизни? Я тебе расскажу. Богом клянусь, обязательно расскажу! Я возьму себе еще пива и буду рассказывать собаке историю своей жизни. Но сперва… Сперва я должен дать тебе имя.

Ретривер фыркнул, словно желая сказать: «Что ж, самое время».

Взяв собаку за голову, Трэвис заглянул ей прямо в глаза:

– Эйнштейн. Отныне, мохнатая морда, тебя будут звать Эйнштейн.

4

Стрек снова позвонил в 21:10.

Нора схватила трубку после первого звонка, Она была настроена дать Стреку решительный отпор и сказать ему, чтобы оставил ее в покое, но по какой-то непонятной причине в очередной раз словно проглотила язык.

Он произнес отвратительно интимным тоном:

– Ты по мне соскучилась, куколка? А? Хочешь, я прямо сейчас к тебе приду и буду твоим мужчиной?

Нора повесила трубку.

Что со мной не так? – думала она. Почему я не могу сказать ему, чтобы больше не смел мне досаждать?

Быть может, ее немота объяснялась тайным желанием, чтобы мужчина – любой мужчина, даже такой отвратительный, как Стрек, – назвал ее хорошенькой. И хотя Стрек был явно не из тех, кто способен на любовь и нежность, слушая его, Нора могла представить, каково это – слышать ласковые слова из уст хорошего человека.

– Нет, ты вовсе не хорошенькая, – сказала она себе. – И никогда такой не будешь, так что кончай маяться дурью. В следующий раз, когда он позвонит, пошли его к черту.