Обычное дело

«Прекратите! Прекратите!» – запоздало призывал отец Владимир, выбежав на линию огня и размахивая руками. Он обреченно опустился на землю у тела полковника и перевернул его на спину. С первого взгляда было понятно, что помочь уже нельзя. Пуля вошла в спину и вылетела, разворотив грудь. Даже после смерти лицо полковника было спокойно и сосредоточенно. Две морщинки на переносице придавали ему серьезное выражение. Отцу Владимиру ничего не оставалось, кроме как перекрестить этот упрямый лоб и закрыть глаза навсегда. Постепенно вокруг тела Николая Петровича собралась молчаливая растерянная толпа. Произошло именно то, чего все боялись – кровопролитие. Как ни странно, именно оно, будто жертвоприношение остудило пыл присутствующих. Переминаясь с ноги на ногу люди опускали взгляд, стыдливо и смущенно пряча глаза друг от друга, словно это каждый из них лично застрелил полковника Матвиенко и нестерпимо стыдно было, что все окружающие об этом знают.

«А стрелял то в него кто?» – робко поинтересовался кто-то из толпы.

Множество голов разом повернулись в сторону убитого стрелка, а двое в защитных костюмах пошли посмотреть. «Женщина, лет 45, вроде не из наших, по крайней мере, мы ее не знаем,» – резюмировали они вернувшись. Тело Николая Петровича погрузили в грузовик, и уже в полной темноте безрадостной толпой отправились домой. Незнакомку трогать не стали.

***

Сан Саныч напряженно вслушивался в оглушающую тишину, расстегнув защитный костюм. Во время шквала автоматных выстрелов он буквально растекся по полу, пытаясь забиться своим грузным телом в каждую щелку деревянного пола и поминая нехорошими словами дражайшую половину, по чьему настоянию он тут оказался. Но уже очень продолжительное время он не слышал ничего, кроме бесстрашно стрекочущих цикад. Набравшись, наконец, смелости, Сан Саныч на четвереньках подполз к окну и выглянул наружу. Ворота так и были распахнуты настежь, грузовика не было, впрочем, как и охранника на ближайшей вышке. Полная луна хорошо освещала окрестности обманчивым мерцающим светом, и ничего подозрительного Сан Саныч не заметил. Благоразумно решив убраться отсюда подобру-поздорову как можно скорее, он залпом выпил из термоса поостывший чай, промочив пересохшее от волнений сегодняшнего вечера горло; стянул защитный костюм, в котором вспотел, как свинья, видимо, опять же от волнения и, покидав в сумку свои пожитки, отворил дверь, совершенно неожиданно оказавшись нос к носу с двумя мальчишками.

«Тоха, бежим, он нас ща пристрелит,» – быстро сориентировался младший из них и изо всех сил боднул Сан Саныча головой в живот. После чего пронырливая парочка, топоча, как слонята, умчалась в темноту. Ошалевший Сан Саныч плюхнулся на мягкое место, да так и остался сидеть на полу, раскрывая рот, но не в силах произнести ни слова. «Дурак, какой я дурак! Защитный костюм, скорее надеть костюм. Зачем я его снял?» – мысленно ругая себя, он вскочил, снова запер дверь, подпер ее стулом и, путаясь в рукавах, снова натянул провонявший потом костюм. «Может быть, мальчишки не из-за забора, а наши, деревенские? В таком возрасте у них шило в одном месте, так и норовят попасть в неприятности. Вот и эти приехали на великах колонию посмотреть, хотя это строго-настрого запрещено. Выпороть бы их, чтоб неповадно было,» – успокаивал себя Сан Саныч, отрицая очевидное. Но ужас липкой волной расползался по телу холодя пальцы, щекоча в животе, заливая потом глаза. – «Ну даже если они оттуда, не мог же я вот так сразу заболеть? И минуты не прошло, как мальчишки убежали. А чувствую я себя хорошо». И тут же предательски что-то закололо в боку, защипало в носу, запершило в горле, хрустнуло в коленях.

В дверь громко постучали: «Здесь есть кто-нибудь?»

«Уходите, я буду стрелять. Убирайтесь,» – не слишком уверенно принялся угрожать неизвестным Сан Саныч.

«Саныч, это ты, что ли?» – чуть помедлив спросили из-за двери. – «Это я – Ларионов».

***

Вторая записка, найденная Ларионовым в машине, содержала чуть больше конкретики. День Х намечался через неделю, в день следующей доставки продуктов, вечером. От них требовалось находиться в помещении и ни в коем случае не пытаться покинуть территорию колонии, пока все не кончится, чтобы ненароком не заразить своих освободителей. Транспорт и припасы, необходимые в дороге, будут ждать их неподалеку от ворот колонии. Отец Владимир (а записку писал именно он) просил их уехать в Краснодарский край. Это почти в 1000 км от поселения, достаточно далеко, чтобы жить, не пересекаясь друг с другом. Да и места благодатные, плодородные. Там их маленькая община сможет выжить без труда, надеялся с присущей ему деликатностью отец Владимир. Волна теплых дружеских чувств захлестнула Сергея, комок подступил к горлу, а на глаза едва не навернулись слезы.

Самым сложным было бездействие. Задолго до наступления темноты все заключенные собрались в корпусе, из окон которого хорошо были видны въездные ворота. Напряженную тишину изредка прерывали негромкие переговоры, сопровождаемые озабоченными взглядами. Грохот снесенных грузовиком ворот заставил всех прильнуть к окнам и затаить дыхание. Надежда вспыхнула, словно мощный маяк для затерявшегося в штормящем море корабля. И сменилась отчаянием при звуках автоматных выстрелов. После того, как Петрович выгнал свой грузовик из проема ворот, а с вышек исчезли автоматчики, они выждали еще около часа прежде, чем выйти за ворота робкой растерянной толпой. Было уже совсем темно. В неверном лунном свете поблескивал чисто вымытыми боками желтый автобус, чернело пятно подсыхающей крови на асфальте, позвякивая, перекатывались под ногами гильзы. К счастью, разглядеть в лунном свете можно было далеко не все. Скрюченное на боку тело Ирины в некотором отдалении на остановке осталось незамеченным даже вездесущими мальчишками.

И никто не заметил, как беззвучной тенью растворился в темноте Гарик. Вдыхая полной грудью воздух свободы и пьянея на бегу, он сверзился в открытый канализационный колодец, крышку которого нехорошие люди украли и сдали на металлолом еще в прошлой жизни. Нерадивые коммунальщики огородили открытый люк лишь колышками с протянутой между ними оградительной лентой, которую давно истрепал и унес ветер. Сломав спину о край люка, Гарик мягко шлепнулся на кучу прошлогодних листьев, веток и прочего мусора, нападавшего сюда за прошедшие два года. И еще какое-то время пытался вскочить, бежать, дергаясь нелепо, словно опрокинутая на спину черепаха, не в силах осознать масштаб постигшей его катастрофы. А потом взвыл: отчаянно и безнадежно, будто зверь, попавший в капкан. И не было в этом вопле уже ничего человеческого.

Сергей же в это время убеждал Сан Саныча, многократно повторяя одно и тоже на разный лад: «Сан Саныч, ты сам все прекрасно понимаешь. Ты не можешь вернуться в поселение потому, что скорее всего заражен. Едем с нами. Хоть не сдохнешь под забором, как собака». Но окончательно впавший в панику мужик на контакт не пошел, закончив бесплодный диалог выстрелом в дверь. Чудом не задетый пулей Ларионов плюнул на все и направился к автобусу.

«Ну что?» – встретили его вопросом.

«Бесполезно,» – махнул рукой Сергей.

«Надо уезжать,» – поторопил его Михаил. – «Боюсь, они могут передумать нас отпускать».

Светало. Автобус был полон. Мужчины пристроились на ступенях у двери. Глядя на уползающий назад забор колонии с толстой гусеницей колючей проволоки поверху, каждый молчал о своем. Одинаковые глубокие морщины прорезали нахмуренные лбы. Озабоченность, усталость и застарелая обреченность прятались во взглядах, расползаясь лучиками мелких морщинок вокруг потухших глаз. Нужно снова начинать жить сначала на новом месте. Как это будет? Смогут ли? Выживут ли? Или двум группам людей всегда будет тесно даже в новом, пустом и огромном мире, и они рано или поздно поубивают друг друга? Все, как всегда. Ничего не меняется. Обычное дело.