Дьявольский коктейль

– Нет, – отрезал я.

Венкинс нервно рассмеялся:

– Нет? Ну да, понимаю… э-э… в смысле, да…

Он еще немного побулькал и умолк. Глаза у него так и шмыгали, руки все время что-то беспокойно теребили, на губах играла бессмысленная улыбочка, он переминался с ноги на ногу… Нет, обычно я людей в такой страх не вгоняю. Господи, что ж такого наговорил ему мой агент, что его аж трясет?

Наконец Венкинс кое-как выполз из «Игуана-Рок», сел в машину и укатил. Слава тебе господи! Однако через час он позвонил мне по телефону.

– Завтра – в смысле утром – вас устроит? То есть эта, пресс-конференция?

– Да, – ответил я.

– Тогда… э-э… не попросите ли вы вашего… э-э… шофера привезти вас… э-э… к дому Рандфонтейна, в зал Деттрика… Понимаете, это вроде как гостиная, которую мы сняли, ну, понимаете, для такого случая…

– Во сколько?

– А… о… ну, скажем, в одиннадцать тридцать. Вы можете… э-э… подъехать к одиннадцати тридцати?

– Да, – коротко ответил я. После еще нескольких беканий и меканий Венкинс сказал, что будет… э-э… рад меня видеть.

Я повесил трубку, закончил распаковывать вещи, выпил кофе, вызвал машину и рванул на скачки.

Глава 4

Гладкие скачки в ЮАР проходят по средам и субботам круглый год. В другие дни тоже бывают, но изредка. Так что я счел удобным приехать в Йоханнесбург в среду утром и отправиться на единственные скачки, проходившие в тот день, – в Ньюмаркет.

Я заплатил за вход и купил программку. Один из Нериссиных неудачников должен был участвовать в одной из скачек того дня.

Ньюмаркет – он и в Африке Ньюмаркет. Трибуны, программки, лошади, букмекеры; деловитая суета; атмосфера традиций и порядка. Почти все как у нас. Я вышел в паддок, где уже вываживали участников первой скачки. Все те же кучки исполненных надежд тренеров и владельцев посреди паддока. Все те же серьезные игроки, стоящие, облокотясь на ограду, и изучающие фаворитов.

Различий было не так много. Вот разве что лошади по сравнению с английскими выглядели несколько мелковатыми, с чересчур прямыми бабками, и выводили их не белые конюхи в темных куртках, а черные конюхи в длинных белых плащах.

Ставок я делать не стал – я ставлю только на тех лошадей, о которых что-то знаю. В паддок вышли жокеи в ярких шелковых камзолах и сели в седла, лошади двинулись на скаковую дорожку, направляясь к кабинкам, – сухая и твердая, точно кость, земля звенела под копытами, – а я стал спускаться с трибун, собираясь пойти поискать тренера Нериссы, Гревилла Аркнольда. Его лошадь участвовала в следующей скачке, так что сейчас он должен был ее седлать.

Но оказалось, что искать мне никого не придется. По дороге к денникам, где седлают участников, моей руки коснулся молодой человек:

– Гляди-ка! Вы, случаем, не Эдвард Линкольн?

Я кивнул, слегка улыбнулся и пошел дальше.

– Мне, наверное, стоит представиться. Данило Кейвси. Вы, кажется, знакомы с моей тетей?

Я, естественно, остановился. Протянул руку. Молодой человек тепло пожал ее.

– Я, конечно, знал, что вы приезжаете. Тетя Нерисса прислала Гревиллу телеграмму, что вы собираетесь сюда на какую-то премьеру, и просила позаботиться о вас, когда вы будете на скачках. Так что я вроде как вас ждал.

Он говорил с тягучим калифорнийским выговором, теплым и ленивым. Я сразу понял, почему он так понравился Нериссе. Загорелое славное лицо с открытым, дружелюбным выражением, чистые непослушные светло-русые волосы – короче, все в лучших традициях американской молодежи.

– Она не говорила, что вы здесь, в ЮАР, – удивленно заметил я.

– Ну да. – Он обаятельно наморщил нос. – Наверно, она и не знает. Я прилетел сюда всего несколько дней назад, на каникулы. Ну, как там наша старушка? В последний раз, когда я ее видел, выглядела она не блестяще.

Данило весело улыбался. Он ничего не знает…

– Боюсь, она очень тяжело больна.

– Что, правда? Надо же, как жалко… Надо будет ей написать, сообщить, что я тут, и сказать, что я приехал разобраться с состоянием лошадей.

– С состоянием лошадей? – переспросил я.

– Ну да. Здешние лошади тети Нериссы выступают не сказать чтоб блестяще. Точнее, хуже некуда.

Он снова весело улыбнулся:

– На вашем месте я не стал бы ставить на номер восьмой в четвертой скачке, если хотите умереть богатым.

– Спасибо, – сказал я. – Она мне говорила, что они показывают не очень хорошие результаты.

– Ну еще бы! Честно говоря, они не пришли бы первыми, даже если бы вы дали им десять минут форы и стреножили всех соперников.

– А вы, случайно, не знаете, в чем причина?

– Понятия не имею! – Данило пожал плечами. – Гревилл просто сам не свой из-за этого. Говорит, с ним такого отродясь не бывало.

– А это не может быть вирус какой-нибудь? – предположил я.

– Не может. Иначе бы все прочие лошади тоже заболели, не только тети Нериссы. Мы это уже сто раз обсуждали, понимаете? Гревилл только руками разводит.

– Я хотел бы с ним встретиться, – заметил я как бы между прочим.

– Ага. То есть да, конечно. Только, слушайте, чего мы тут стоим на ветру? Давайте куда-нибудь прогуляемся и выпьем по кружечке пивка или чего-нибудь такого. Сейчас у Гревилла скачка, но потом он с удовольствием с нами встретится.

– Ладно, – согласился я, и мы пошли пить пиво. Данило был прав: дул холодный южный ветер, а до весны было еще далеко.

Данило было на вид лет двадцать. Ярко-голубые глаза, светло-русые ресницы, безупречные калифорнийские зубы. У него был вид мальчишки, которого еще не затронули тяготы жизни; необязательно испорченного, но привыкшего получать от жизни слишком много.

Данило сказал, что учится в университете Беркли, изучает политологию, и ему остался год до выпуска.

– На следующее лето покончу с учебой…

– А что вы собираетесь делать потом? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

Голубые глаза задорно блеснули.

– А, не знаю! Наверно, надо найти себе какое-нибудь занятие, но пока как-то ничего не придумывается…

«Ну да, – подумал я, – что-нибудь да подвернется… Хотя золотым мальчикам вроде Данило обычно подворачивается что-нибудь приличное».