Лёд и Серебро

Глава 15. Похороны и рябина

Красное дерево гладкое и прохладное на ощупь. Она рисует указательным пальцем неровную линию на стенке гроба и, собравшись с духом, наклоняется. Губами она чуть касается кожи на лбу бабушки, и ей она кажется теплой. Хэвен отстраняется.

Конечно, ей кажется.

Мама стоит рядом с ней всю церемонию прощания, несколько раз в Хэвен пробуждается желание взять ее за руку, но тут же это желание исчезает. Она бросает взгляд на ее лицо, и не видит на щеках ни слезинки. Мама надела маску беспристрастия и до конца дня ее не снимет. Когда она делает так, Хэвен будто видит перед собой чужого человека. Ей должно было быть тяжело из-за этого, но справа от нее стоит Камилла, и она не отпускает ее руку. Пальцы девушки, влажные и горячие, крепко обвились вокруг ее запястья, и сейчас это единственный источник тепла для нее.

Церемония прощания долгая и утомительная, но усталости она не чувствует. Погода сегодня, не свойственная Стрэнджфоресту, – ни пронизывающего до костей ветра, ни снега, – все вокруг будто застыло, и даже воздух застыл, обволакивая тело Хэвен холодной пленкой. Голос священника – единственный источник шума – тихий и монотонный, и Хэвен кажется, что она впала в какое-то подобие транса. Раньше она до жути боялась кладбищ, но сейчас она ощущает некое подобие умиротворения. Будто то, что сейчас происходит, должно было произойти. Будто все происходящее было предрешено.

Внимание ее вдруг привлекает невысокое дерево рябины, затаившееся между черными костлявыми ветками в конце кладбища. Странное спокойствие отступает, она будто приходит в себя после обморока. Голос священника сразу начинает звучать громче. Они стоят на этом кладбище почти час, и этой рябины она не замечала. На мгновение у нее появляется желание сейчас же идти в конец кладбища, к рябине, но она тут же одергивает себя.

"Твоя бабушка умерла", – мрачно размышляет она. – "Ты должна была заплакать, но твои глаза сухие, как у твоей мамы. Скоро и твое сердце будет таким же черствым, как и у нее, верно?"

Клавдия умерла три дня назад, и за все это время Хэвен не проронила ни слезинки. После смерти Джеймса она задыхалась от рыданий. Когда родители сообщили ей о его смерти, этими словами они вставили нож в ее сердце. И каждый раз, стоило ей вспомнить о нем или услышать его имя, рукоятка ножа медленно поворачивалась вокруг своей оси. Сейчас же все было по-другому. Внутри нее не было пустоты. Нож остался, но он ассоциировался лишь с Джеймсом. Значит ли это то, что она до сих пор настолько сильно скорбит по нему, что в ее душе просто нет места для еще одного человека? Еще одной смерти?

Хэвен делает вдох.

Ее взгляд сам собой устремляется к рябине.

***

– Мне очень жаль, – в голосе Иви ни намека на жалость. – Что так произошло с твоей бабушкой.

Хэвен не особо заботит, жаль Иви или нет. Она улыбается уголками губ.

В отличие от Иви она пытается быть искренней.

– Все в порядке. Спасибо.

Молчание затягивается, Иви и Кэсси обмениваются многозначительными взглядами и…

– Мы хотели спросить, – Иви продолжает смотреть на Кэсси, будто заручаясь ее негласной поддержкой.

– Ты же теперь так близко общаешься с Камиллой, – она делает ударение на слово "близко". Фраза звучит насмешливо, и девушка даже не пытается это скрыть. – Вот мы и хотели… Ты не подумай ничего такого… Мы не собираемся распускать сплетни…

– Да брось! – отмахивается Кэсси. – Все и так знают.

Иви кивает.

– Да. И мы… Я повторяю, ничего плохого делать не хотим. Нам просто интересно, вот и все.

Она замолкает, и девушки смотрят на Хэвен выжидающе.

Хэвен вдруг ощущает внутри себя неприятное расширяющееся чувство… омерзение. Ее начинает мутить.

– Что Вы имеете в виду? – холодно спрашивает она.

Девушки недоуменно переглядываются.

– Подожди, – удивление в голосе Иви неподдельное. – Ты хочешь сказать, ты не знаешь, о чем мы говорим? Что она сделала?

В горле у Хэвен застревает ком.

– А что она сделала? – бросает она грубо.

Девушки снова переглядываются. На лице Кэсси играет самодовольная ухмылка. Она говорит жестко, отделяя каждое слово нарочито длинными паузами.

– Если честно, мы до сих пор не можем понять, как Тайлер может с ней встречаться после такого.

Тошнота поднимается вверх, к горлу. Слова даются Хэвен с трудом.

– Вы не знаете, о чем говорите.

– Прости, что?! – Кэсси смеется. – Это ты не знаешь, о чем говоришь. Твоя любимая Камилла не такая уж хорошая, как ты думаешь.

– Она шлюха.

Хэвен вскидывает на Иви возмущенный взгляд. Она растеряна. От нее она такого не ожидала.

– Это не так, – яростно возражает она.

– Да? Тогда спроси Камиллу. Спроси её про лето.

Хэвен никогда не любила заводить друзей, и сейчас она глубоко сожалеет о том, что нарушила свои принципы и подружилась с Иви. Она встает из-за стола и поспешно покидает обеденный зал.

Холодный воздух заполняет легкие. Она пытается отдышаться, как после пробежки, и взгляд сам собой устремляется к темно-зеленым вершинам сосен… Она снова чувствует это. Невероятно сильное желание быть там. Прямо сейчас. Почему каждый раз, когда ей тяжело, ее так тянет в лес?..

Она с трудом переводит взгляд на школьный двор. Ее некогда хорошие подруги тоже вышли на улицу и сейчас тихо перешептываются около главного входа. У Хэвен ноет в груди, когда она думает о том, что ей придется еще три урока терпеть их взгляды и перешептывания. Камилла заболела, и она сегодня совсем одна. Перед ее глазами неожиданно всплывает картинка: ее бледная рука с ободранным черным лаком и набухшими голубыми венами на багровой стенке гроба. Жизнь такая короткая… Она не собирается тратить ни секунды на переживания о людях, которые того не заслуживают.

Нет, с уроков она не ушла. С чего бы? В конце концов, то, что у Иви и Кэсси не хватает такта не ее проблема, и не ей из-за этого страдать, верно? Но все же на химии она никак не может сосредоточиться на теме, и весь урок не сводит глаз с Тайлера. Хэвен до крови закусывает губу.

Что сделала Ками?

Глава 16. Дневник

Мама была бы недовольна. Она посмотрела бы на нее самым своим строгим взглядом и сказала, понизив голос до шепота для большего эффекта: «не твое – не трогай».

"Смотря, с какой стороны посмотреть", – ответила бы Хэвен.

Она не считает, что делает что-то неправильное. Скорее, с самых похорон она уверена, что должна это сделать. Бабушка была бы не против, она знает. Она долго стоит в дверях, размышляя над тем, с чего начать, но в голову ничего не приходит. Все, что она знает, так это то, что она хочет узнать о ней больше. О Клавдии. О своей родной бабушке. Возможно, так она найдет ответы хотя бы на некоторые из своих вопросов. Хэвен оглядывает комнату. Кажется, она совсем не изменилась за одиннадцать лет, также как и сама Клавдия. Выкрашенные потускневшей от времени молочной краской деревянные стены, высокий платяной шкаф с диковинными птицами в углу, огромная кровать из дуба с большим количеством цветных подушек и масляные картины на стенах: кувшинки – желтые, белые, бледно-розовые. Как же нужно было любить кувшинки, чтобы украсить ими всю свою комнату?! На тумбочке возле кровати Хэвен видит наполовину засохший белоснежный цветок и размышляет о том, где бы раздобыть свежую кувшинку. Бабушке бы это понравилось. Только вот где?.. Где Клавдия вообще умудрилась купить кувшинку в конце января? Не раздумывая, она ложится на кровать, и тело сразу тонет в мягкой перине. Хэвен закрывает глаза и потягивается на постели, и вдруг в ее бок упирается что-то жесткое. Она шарит рукой по атласному покрывалу и выуживает из-под горы подушек черный прямоугольный предмет.

Книга.

Она с интересом рассматривает находку.

Книга очень старая. Толстый черный переплет, страницы пожелтели и помялись, оборваны по краям. Она аккуратно открывает книгу, боясь испортить. Бабушка оставила ее здесь, значит, она имела для нее большое значение. На первой странице, в левом нижнем уголке мелким красивым почерком выведено: «дневник».

Так это дневник! Хэвен переполняет восторг и нетерпение – если это дневник бабушки…

Но стоит ей перелистнуть страницу, приятное предчувствие сменяется разочарованием – первая запись начинается со слов: "13 мая, 1654". Она с раздражением захлопывает дневник, потеряв к нему всякий интерес. Клавдия всю жизнь посвятила изучению истории и раскопкам в Стрэнджфоресте, ее дом был завален различным древним хламом, она буквально расставляла его повсюду… Но не это. Хэвен снова открывает дневник. Это она не выставила напоказ, а держала поближе к себе.

Хэвен пробует наощупь тонкие хрустящие страницы. Она хотела бы иметь такой же красивый почерк. Не то, что ее каракули. Ее вдруг охватывает ощущение дежавю. В детстве их любимой игрой с Ками было расследование. Они изображали детективов, бродили по дому, искали улики… Про себя она улыбается. Почему она раньше никогда об этом не вспоминала?

Закрыв дверь в комнату, она забирается на высокую кровать, удобно устраивается среди подушек и открывает первую страницу.

13 мая 1654

Не могу поверить, что сегодня мне уже двенадцать! Мама говорит, что я достаточно выросла, чтобы больше помогать ей с моими младшими братьями и сестрой. Мои подруги ненавидят сидеть с детьми, а я очень люблю Стивена, Малкольма и Ивонн. Играть с ними для меня намного веселее, чем общаться с соседскими девочками. Они только и могут, что говорить о мальчиках, да о своих волосах.

16 мая 1654

Сегодня произошло кое-что, что так меня расстроило, что я почти ничего не смогла съесть за ужином несмотря на то, что мама приготовила мой любимый пирог. До сегодняшнего дня я думала, что у меня есть лучшая подруга. А сегодня утром оказалось, что все секреты, которые я ей рассказываю, она говорила другим девочкам. Не могу понять, как Вера могла так со мной поступить. Наверно, я никогда больше не смогу доверять кому-то…

Хэвен падает на кровать, не сдержав раздраженный смешок. Серьезно? Бабушка так тщательно хранила вот это? Дневник какой-то глупой девчонки с ее скучными детскими рассуждениями?

Не может быть такого! Она возвращается к чтению.

…Вера извинилась. Нужно иногда прощать людей, я так думаю. Мы снова друзья, я этому очень рада…

…Малкольм заболел, всю ночь он плохо спал и был такой горячий! Мама качала его на руках, но ему лучше не стало. Тогда отец позвал Вейлу, она заварила много разных трав в большом котле и приготовила отвар. Мама дала Малкольму выпить его с ложечки, не знаю, как он это выпил, оно очень неприятно пахло… Но сейчас утро, и ему стало намного лучше. Вейла настоящая волшебница!..

…Я сказала ему, что не хочу, но он все равно поцеловал меня. Фу, это было так противно! Никогда больше не буду целоваться с мальчиками…

Хэвен перелистывает страницу за страницей. Читать это больше не в ее силах. Но она все же надеется найти нечто стоящее. Неизвестной девочке исполняется тринадцать, а стиль написания все тот же, детский, и ничего интересного в ее жизни не происходит. Она доходит до середины и останавливается. Дальше идут желтые пустые листы. Видимо, дневник вести ей надоело.

«И Слава Богу, – с сарказмом размышляет Хэвен, – писать мемуары не самая сильная твоя сторона…»

Она перелистывает один лист, второй, третий и....

Почерк такой же аккуратный, но буквы больше, края немного заострены.

3 июля 1659

Сегодня мой день рождения. Мне семнадцать, мне подарили столько подарков мама и друзья, что и не сосчитать! Но, если честно, мне они не нужны. Из них мне дорог лишь один. Я пообещала, что он всегда будет со мной, и так я и сделаю.

Он такой красивый. Серебряная роза, а вокруг нее шипы. Это самое красивое украшение, которое когда-либо у меня было. А еще на нем выгравировано мое имя.

20 июля

…с Верой я больше не заговорю. Я знаю, то, что она сказала, говорят все. Да она, вероятно, в полной мере и не осознает значения своих слов. Я знаю, на самом деле ей просто страшно. Но ее страх не оправдывает ее поведения. Ее слова не оправданы тем, что все говорят также. Потому что я знаю: все не правы. Он этого не заслуживает…

2 октября

…мы еще никогда не заходили так далеко в Лес. Я бы никогда не пошла туда одна, но с ним мне не страшно заблудиться. Мы нашли огромную поляну, полную красивых цветов. Прости, мой Дневник, но я не хотела возвращаться…

7 ноября

Скоро наша свадьба с Бьерном… Всего через четыре месяца. Каждое утро я молюсь о том, чтобы этот день никогда не настал. Я не стану его женой, не стану ему принадлежать. Он сказал, что сделает все, чтобы это предотвратить. И я ему верю…

14 ноября

…мне не нравится слово "любовь". Оно неверно истолковывает то, что я хочу сказать тебе, мой дорогой Дневник. Я люблю маму, Стивена, Ивонн, люблю Малкольма, хоть его больше нет после той ужасной болезни. Я люблю Веру, хоть и изредка злюсь на нее. А его… Нет, его я не люблю. То, что я чувствую… Это слишком… Я не могу подобрать слов… Подходящих слов я не знаю. А, может быть, их и вовсе не существует.

27 декабря

Сегодня ночью мне снился ужасный сон. Словно я стою на краю Озера… Стою и не могу пошевелиться. Я так боюсь упасть вниз, в холодную воду… И тут я слышу его голос, он зовет меня, я оборачиваюсь и вижу его… Но я вдруг понимаю, он слишком далеко. Я не могу дотянуться до его руки. Я падаю. Кричу, но крика своего не слышу. Я знаю, сон этот вещий, верно? Может, и наяву я упаду…

15 января

Я люблю его. Я люблю его. Люблю, люблю, я дышать без него не могу. Я тону каждый раз, стоит мне заснуть. Я каждый раз успеваю вынырнуть на поверхность и вдохнуть воздух в самый последний миг… Но так не будет всегда. Когда-нибудь я не успею вынырнуть. И тогда я задохнусь.

Хэвен делает глубокий вдох и поворачивается к окну, но там ничего нельзя рассмотреть за белым столпом снега. Она снова переводит взгляд на дневник. Это не конец. Она трогает сухие заостренные концы оборванной бумаги. В некоторых местах страницы дневника вырваны. Сделала ли это сама девушка? Или же кто-то другой? Кто бы это ни был, он явно не хотел, чтобы дневник дочитали до конца.

Хэвен откидывается на гору бабушкиных подушек. На выкрашенном молочно-белой краской потолке, прямо над ее головой, змеей ползет тонкая ломаная трещина. Хэвен по непонятной причине становится интересно происхождение трещины. Ей в голову приходят различные мысли, и одна из них – что недолгая жизнь неизвестной ей девочки в какой-то момент внезапно треснула так же, как и потолок в комнате Клавдии. Так же внезапно, как оборвалась жизнь бабушки. Хэвен снова чувствует подступающий к горлу ком и затягивающийся узел в животе, как на кладбище, когда она не могла оторвать глаз от одинокой рябины, как в больнице у постели Клавдии, как когда папа стоял около нее, парализованной после наркоза, но ему не было до нее никакого дела, как когда человек в лесу обернулся и она встретилась взглядом с зелеными глазами Джеймса…

Она сворачивается клубочком на кровати Клавдии и заворачивается в пушистое одеяло как зародыш в животе матери. Ком в горле поднимается выше, но Хэвен делает глубокий вдох, и вроде бы все проходит. Она думает о том, что хотела бы узнать, что произошло с этой девочкой. Потому что… Ей стало ее жалко? Она закрывает глаза. Или же она просто жалеет саму себя.

Глава 17. Старик у аптеки

Камилла осторожно спускается по ступенькам крутой лестницы, стараясь двигаться аккуратно, чтобы не разбудить задремавшую в гостиной перед телевизором мать и не вызвать у себя очередной приступ головной боли. Отвечать на вопросы о том, куда она собралась поздно вечером в такую непогоду не входит в ее план. А план состоит в том, чтобы как можно быстрее преодолеть два квартала до аптеки, купить аспирин и еще что-то, чтобы пережить простуду, вернуться домой, закутаться в два пледа и проспать до весны. Вроде все отлично продумано. С минуту Камилла колеблется, выбирая между элегантным темно-синим пальто, которое в прошлом году она привезла из Милана и теплой старой черной курткой, в которой она обычно ходит снимать Паулса с очередного дерева, на которое он не побоялся забраться, но для спуска не нашел храбрости. Она все же останавливается на выборе куртки – вряд ли она встретит кого-то из знакомых, а еще больше разболеться она не хочет. Заперев дверь, Камилла не сдерживает разочарованного всхлипа. Она все же надеялась, что сможет поехать на машине, но снегопад превратился в белую стену, а ее сразу сдуло с крыльца порывом ледяного ветра.

Дорогу до аптеки она преодолевает почти удачно, если не считать окоченевших кончиков пальцев ног. Прямо перед входом в аптеку туда-сюда ходит старик. Его сгорбившееся тело и длинный крючковатый нос в совокупности напоминают вопросительный знак. Камилла присматривается к нему и замечает, что одежда старика старая и местами порвана. Она напрягает память, пытаясь вспомнить, видела ли его где-то раньше. Стрэнджфорест является премиальным городом, с практически нулевым уровнем преступности, и попрошаек Камилла здесь никогда не замечала. Хотя, возможно, она просто не обращала на них внимания? Она подходит ближе к аптеке, но старик вдруг останавливается и замирает прямо перед входом. Камилла чувствует, как холод щупальцами пробирается под ее одежду и обволакивает тело. Только сейчас она замечает, что кроме черных лохмотьев на старике больше ничего нет. Взгляд ее замирает на его посиневших от холода голых ногах, оставляющих глубокие следы на белом снегу, и внутри у нее все цепенеет. Машинально Камилла засовывает руку в карман куртки, но кроме нескольких долларов на лекарства там ничего не находит. Старик, будто почувствовав ее замешательство, отходит от входа. Перед тем, как взяться за ручку двери, Камилла поворачивается к нему.

– Извините. Я не взяла денег из дома.

Почему-то она чувствует себя по-настоящему виноватой. Старик кривит рот в неровной улыбке, и Камилла почти заставляет себя улыбнуться ему в ответ, но тут их глаза встречаются. Она физически ощущает, как щупальца холода просачиваются сквозь ее кожу под этим взглядом.

"Он сумасшедший", мелькает у нее в голове мысль, но подсознательно она понимает, что нет. Дело не в этом. Что-то другое с ним было не так. Зайдя в аптеку и стряхнув с куртки хлопья снега, Камилла нащупывает в другом кармане кошелек.

– Подождите!

В лицо ей ударяет холодная волна зимнего воздуха, когда она вылетает на улицу, но ни старика, ни глубоких следов на снегу от его голых ног там больше нет, будто их унесло с очередным порывом ветра.

Дорога обратно занимает у нее в два раза больше времени из-за усилившегося снегопада. Белая стена теперь стала непроницаемой, и Камилла не видела дальше своей вытянутой руки. Но, подходя к дому, она все же заметила пушистый серый хвост на голой черной ветке старого вишневого дерева у входа в их фамильный особняк. Этот хвост она заметила бы при любых обстоятельствах.

– Паулс!

Она подходит ближе.

– Ну и высоко же ты забрался на этот раз!

Камилла обхватывает руками ствол; но он недостаточно толстый, и ее вес он точно не выдержит.

– Знаешь, Паулс, один раз было бы неплохо оставить тебя там, и разбирайся сам, как хочешь. В конце концов, я не виновата, что ты стал таким старым, ленивым и начал бояться высоты.

Снегопад внезапно уменьшился, как если бы кто-то нажал кнопку и переключил скорость, тут же темное покрывало облаков порвалось и бледный свет луны, проскользнув между тонкими ветками вишневого дерева, отразился от застывших зеленых кошачьих глаз. В первый миг Камилла подумала, что сможет сдержать крик, пока не услышала его, разрывающего застывшую ночную тишину.

***

– Поиграем?

- Во что?

- В прятки.

- Где будем играть?

- Разве это так важно?

Она думает. В ее маленькой головке разворачивается целый процесс. Важно ли это для нее? Наверняка. Ведь в прятки они играют только в лесу, в который ей ходить строго-настрого запретили. Некоторое время Хэвен сомневается. Это ведь может быть опасно, не просто так бабушка была так напугана в прошлый раз… Она уже собирается отказаться, но он смотрит прямо на нее своими невообразимыми синими глазами. В них чувствуется эта сила, уверенность и все то, что заставляет ее верить ему. Не прерывая их зрительный контакт, он берет ее за руку. Так нежно, но она все равно невольно вздрагивает. И ежится от холода. Она мерзнет, как и всегда, когда он рядом. Его рука на мгновение сильнее сжимает ее ладонь, будто он чувствует ее сомнение, а потом он обхватывает ее запястье. Теперь их руки скреплены так же сильно, как и нерушимая связь между ними. То, что невозможно увидеть, можно лишь прочувствовать.

– Ну же, Хэвен. Никто не узнает.

Ноги сами делают шаг навстречу ему, и Хэвен сдается.

Из мягкого, как облако, сна ее вырывает громкий звон прямо у ее уха. Несколько секунд Хэвен отчаянно моргает, фокусируясь на крутящемся молочно-белом потолке и пытаясь собрать несколько пляшущих змеевидных трещин в одну. Где-то глубоко в подсознании она все еще видит зеленые ветви сосен и синие глаза. Рука нашаривает телефон.

Мгновение она таращится на светящиеся цифры номера.

– Да, кто это?

Она слышит всхлипы и, не подумав, выпаливает:

– Ками?

Глава 18. Ночь

Снегопада будто и не было. Небо, темное и чистое, давит на Стрэнджфорест тяжелым свинцовым куполом. Воздух на улице застыл, как ледовая корка на лужах. Оголенной кожей на руках, лице и шее она чувствует холод, но ей не холодно. Бег успокаивает бешено бьющееся сердце. Хэвен думает о том, почему она никогда раньше не занималась бегом? Ведь он действует лучше любого антидепрессанта. Ей стоило начать бегать сразу после смерти Джеймса. Где-то в глубине ее сознания снова, как после недавнего пробуждения, возникают кадры – она бежит, перебирая ножками в красных туфельках по ослепительно сочной, зеленой траве. Хэвен останавливается у высокого трехэтажного особняка из такого же, как и у ее дома, кроваво-красного кирпича.

Красный и зеленый – не лучшее сочетание, думается ей.

Она стучит по вырезанной в форме львиной лапы ручке, но дверь открывается сама.

Длинный холл освещается одним высоким канделябром, а конец его пропадает в темноте, и Хэвен невольно вспоминает коридор больницы, в которой она навещала Клавдию.

– Вошла без спроса?

Хэвен вздрагивает от неожиданности и оборачивается.

Женщину, которую она видит перед собой, она точно знает, но не может вспомнить откуда.

– Я шучу, можешь расслабиться.

Женщина подносит к губам сигарету, и тут Хэвен вспоминает ее. Красная матовая помада, оранжево-желтый халат из тончайшего шелка и слегка растрепанные кудри каштановых волос. Ванесса Лэнгдон мало изменилась с момента их последней встречи, только под ее глазами залегли темные круги.