Мертвая авеню

– Я пытался ей объяснить… – между тем продолжил он, будто бы не замечая моего сарказма. Сарказм был моим официальным языком, когда дело касалось раздражающих людей.

– В этом-то и вся твоя проблема, – заметил я. – Вечно оправдываешься, выкручиваешься, как змея на сковородке. Лучше просто соври, что не разобрал в кого стреляешь. И тогда, возможно, когда рассудок вернется к ней и она начнет оценивать ситуацию трезво, а не придерживаясь аргументов: «он был моим отцом», «он убил моего отца», «как он посмел убить моего отца», она не будет думать, что ты ублюдок. И будет неправа.

– Я-то ублюдок? – переспросил Квентин, взглянув на меня таким взглядом, мол: «что ты там вякнул, сопляк?».

– Умоляю, избавь меня от своей исповеди, – взмолился я.

– Обоснуй, что я ублюдок.

– Ну, ты убил ее отца. – Я знал, что в этой ситуации он был прав, но этот парень так сильно меня раздражал все это время, что я не упускал возможности поиграть с его чувствами.

– Я сказал, докажи, что я ублюдок, а не напомни, что я сделал сегодня.

– Я с первого раза отлично услышал, что ты сказал. И да, это аксиома.

Поначалу я планировал отделаться парой колких фразочек, а потом вошел во вкус. Я бы не стал так много язвить, если бы не обнаружил, какое удовольствие мог получать, когда выводил из себя того, кто меня раздражал.

– Сколько тебе лет-то, щенок? – Квентин с отвращением взглянул на меня.

– Восемнадцать, старик. Собаки вообще редко доживают до столь почетного возраста. Если бы я и был хвостатым, то считался бы старожилом, а не ребенком.

Да уж, когда я был ребенком, уровень сарказма точно был пониже.

– Засунь свое мнение себе в задницу. Видимо, тебя не учили уважать старших?

– Я очень трепетно отношусь к себе любимому, – зевнул я, устраиваясь в спальном мешке, – и свое мнение считаю восьмым чудом света, поэтому без причины я не засуну его даже в свой очаровательный зад. Тот факт, что когда я родился, ты уже перестал ходить на горшок, причиной не считается. Доброй ночи. – Довольный, я закрыл глаза, но сна у меня не было ни в одном глазу.

Я пролежал так примерно полчаса, когда Мия вскочила, бросила на меня быстрый взгляд и скрылась за дверью.

Я бросился за ней. Зачем? Я понятия не имел.

Мия наворачивала круги вокруг здания аэропорта, а я неустанно следовал за ней по пятам. Не прятался. Не скрывал свое присутствие от нее. Пусть знает, что я преследую ее и не дам совершить необдуманного поступка.

Она остановилась, когда под подошвой ее ботинок захрустело битое стекло. Напротив нее – окно. Разбитое: на земле сверкало множество острых осколков.

Мия протянула руку и осторожно провела ладонью по оставшемуся в раме стеклу, вздрогнув от холода, который ощутили ее пальцы.

– Мия?

Она не ответила, но я точно знал – Мия услышала.

– Ты в порядке?

Наконец, она повернулась. Ее красные глаза блестели от подступающих слез. В темноте я видел, как ее нижняя губа подрагивала. Мия вскинула голову, невидящими от слез глазами глядя на меня, и начала говорить горячо и раздраженно, как обычно говорят, высказывая долго сдержанную обиду.

– Нет, Джейсон, я не в порядке, черт возьми! Сейчас вообще никто и ничего не в порядке, если уж тебе так хочется знать.

Замолкла. Она тяжело дышала, как после долгого, быстрого бега по горячему песку. Ее плечи и грудь синхронно вздымались, когда она вдыхала прохладный воздух, и одновременно опускались, когда выдыхала. Я по-прежнему стоял столбом, боясь сделать что-то такое, что лишь все усугубит.

– Не Джейсон, – поправил я. Это все, что я смог родить для ответа на ее крик души. – а Феникс.

– Мне плевать!

Теперь Мия действительно сорвалась на крик.

– Тихо, – я медленно приблизился к ней, вытянув правую руку вперед. – Мия, успокойся.

– Не подходи! – завопила она и что есть силы ударила кулаком в живот.

Удар выбил из меня дыхание, но я все-таки удержался на ногах. Отшатнувшись назад, я поднял глаза на нее и покачал головой. Этот толчок выбил из меня весь дух, но не разозлил.

– Могу я задать тебе вопрос? – спросил я осторожно и тихо.

В ситуации, где один сорвался, второй должен держаться. Это было худшее время для экзистенциального кризиса[1 - Экзистенциальный кризис – состояние тревоги, чувство глубокого психологического дискомфорта при вопросе о смысле существования.].

– Нет, – холодно ответила Мия.

– Ты надеялась, что он все еще был жив? – проигнорировал я ее ответ. Она поняла, что я спрашивал об ее отце.

Последовала минута неловкого молчания, и наконец ее ответ:

– Я надеялась, что он уже был мертв.

Я сочувственно и понимающе кивнул. Нет ничего хуже, чем увидеть, как самый близкий тебе человек превращается в чудовище, забывает тебя и собирается убить.

И тогда она просто развернулась и ушла. Но перед этим сделала кое-что еще.

Мия подошла ко мне почти вплотную и, встав на цыпочки, поцеловала в уголок губ. Она не сказала ничего. Прощальный взгляд и поцелуй – все, что я получил от нее перед тем, как она скрылась у меня из глаз.

Я не стал ее догонять. Это безопасный город, а Мия из тех девушек, кто может с лихвой за себя постоять, но я знал, что утром об этом пожалею. Я дал себе обещание найти ее, чего бы это не стоило. Пытаться вернуть ее сейчас – мартышкин труд. Мия разозлится еще сильнее, если я попробую остановить ее.

Этой ночью я так и не уснул. Мысли о Мии не позволяли расслабиться даже после всего, через что я прошел.

За месяцы тяжелого пути я успел убедить себя в том, что в Нью-Йорке все изменится. Город казался чем-то вроде спасительной соломинки, чем-то надежным, способным вытянуть нас всех из этого мрака. Как только мы ступили на его землю, я впервые вздохнул спокойно. Я почувствовал, что камень с души упал.

Я решил, что теперь все будет по-другому.

Я думал, что теперь беспокоиться не о чем.

Я расслабился.

И я ошибся.

Нью-Йорк может и защитит нас от внешней опасности, но точно не от нас самих.

Глава 5. «Начало моего конца»

Помню, я в детстве боялся темноты. И дед спросил меня: «Знаешь, в чем сила Солнца?» Разумеется, я не знал. Тогда он улыбнулся и прошептал одними губами: «Потому что Оно всегда заглядывает в темноту».