Захватывающие деяния искрометного гения

Неизвестность

Мать = Смертность

Мать = Любовь

Мать = Рак

Бет = Прошлое

Джон = Отец

Шалини = Обещание

Скай = Обещание

Я = Мать

Примечание: в использовании песни группы Journey “Any Way You Want It”[23 - Journey (англ. Путешествие) – американская рок-группа, образованная в 1973 г. Песня Any Way You Want It (англ. Как ты захочешь) выпущена в 1980 г.] не подразумевается никакого символизма.

Также автор хотел бы признаться в склонности к преувеличениям. И в склонности приврать, если все это позволяет ему выглядеть лучше, чем он есть на самом деле, или хуже, – в зависимости от того, что ему в данный момент нужно. Он также хотел признать тот факт, что нет, он не единственный, кому случилось потерять родителей, и он не единственный, кому случилось потерять родителей и остаться с младшим братом на руках. В то же время он хотел бы подчеркнуть, что возможно он единственный среди таких людей, кто имеет договор на книгу. Он хотел бы признать заслуги почтенного сенатора от штата Массачусетс. И факт, что Палестина – независимое государство. И внутреннюю логику правила немедленного повтора моментов матчей. И что он тоже прекрасно видит недостатки и просчеты книги, в чем бы они, по вашему мнению, ни заключались, и снимает шляпу перед теми, кто обратил на них внимание. И если хорошенько подумать, то в конечном итоге он хотел бы выразить признательность и своему брату Биллу, ведь его брат Билл – такой хороший человек. И достойному и преданному редактору этой книги Джеффу Клоске, и помощнице мистера Клоске Николь Грэв, которая путает гласные, но во всем остальном чудесная женщина. Спасибо, К. Лейсон, А. Куинн, Дж. Летем, В. Вида – они избавляли автора от страхов и комплексов, не говоря уж об Адрианн Миллер, Джоне Уорнере, Марни Рекуа и Саре Вауэлл, прочитавших эту книгу еще до того, как она приобрела удобочитаемый вид (пусть даже, если вспомнить, автор подбросил Уорнеру сотню, так что благодарить его вроде как не обязательно). И еще раз – всем тем, кто стал персонажами этой книги, особенно мистеру С.М.Э. – он поймет, что речь о нем. Наконец, автор хотел бы выразить признательность мужчинам и женщинам – работникам Почтовой службы Соединенных Штатов Америки – за их неблагодарный порой труд, за то, что дело свое они делали с большим достоинством и, учитывая его масштабы и объем, с поразительным профессионализмом.

А вот рисунок степлера:

I.

Через узкое высокое окно ванной декабрьский двор выглядит серым и неуютным, ветви деревьев – словно линии на чертеже. Пар из сушилки тянется из дома наружу и рассеивается, уходя вверх, в белое небо.

Этот дом – целая фабрика.

Я натягиваю штаны и возвращаюсь к матери. Иду через прихожую, мимо прачечной, в общую комнату. Закрываю за собой дверь, чтобы не было слышно, как в сушилке громыхают маленькие кроссовки.

– Ты где был? – спрашивает мать.

– В ванной, – отвечаю.

– Хм…

– Что?

– Пятнадцать минут?

– Ну, не так долго.

– Даже дольше. Что-нибудь разбил?

– Нет.

– Провалился в унитаз?

– Нет.

– Играл сам с собой?

– Я стриг волосы.

– Пупок изучал?

– Ну да. Как скажешь.

– Убрал за собой?

– Да.

Ничего я не убрал, оставил клочки спутанных каштановых волос в раковине, но мать ничего не узнает. Она не может встать и проверить.

Она лежит на диване. К этому моменту она с дивана уже не поднимается. Было время, каких-то несколько месяцев назад, когда она бодро передвигалась, ходила гулять и ездила на машине, занималась делами. Потом наступил период, когда она большую часть дня сидела в кресле у дивана, но время от времени чем-то занималась и выходила из дома. В конце концов она переместилась на диван, но даже тогда, проводя большую часть дня на диване, примерно в одиннадцать вечера вставала и босиком – даже к ноябрю с ее ног еще не сошел загар – медленно, осторожно шагая по зеленому ковру, поднималась наверх, в старую спальню моей сестры. Она спала там уже много лет – комната была выдержана в розовых тонах, чисто убрана, кровать с балдахином; и уже давно мать решила, что не может спать в одной комнате с отцом, когда тот так кашляет.

Но вот уже несколько недель как ходить наверх она перестала. Теперь она лежит на диване, не встает, сидит, откинувшись на спинку днем, и спит ночью, в ночной рубашке, с включенным до рассвета телевизором, укрытая с головы до ног теплым ватным одеялом. Тут всё понятно.

Сидя, откинувшись на спинку дивана, большую часть дня и ночи, мама поворачивает голову в сторону телевизора, и отворачивает, чтобы выплюнуть зеленую слизь в пластиковый контейнер. Контейнер – новшество. Много недель до этого она сплевывала зеленую слизь в полотенце, не одно и то же полотенце, она их регулярно меняла, всегда держа одно наготове – на груди. Но как мы с сестрой Бет вскоре обнаружили, полотенце на груди – не лучший слизеприемник, потому что, как выяснилось, зеленая слизь ужасно воняет, даже более резко, чем можно было ожидать (точно можно ожидать какого-то запаха, но не такого же). Словом, оставлять зеленую слизь, расплывающуюся и постепенно застывающую, на махровых полотенцах было нельзя. (Потому что зеленая слизь превращалась на них в корку, и отстирать их было практически невозможно. Так что полотенца были одноразовыми, и даже если использовать каждый уголок, сворачивать и переворачивать, переворачивать и сворачивать, запасы быстро истощились, хоть мы и опустошили все ванные, шкафы и гараж.) В конце концов Бет нашла выход, и мать стала сплевывать зеленую слизь в маленькую кювету, выглядевшую как попавшаяся под руку деталь от кондиционера, но на самом деле ее дали в больнице, и она, насколько нам было известно, специально предназначена для людей, сплевывающих большое количество зеленой слизи. Это пластмассовый приемник кремового цвета в форме полумесяца, который всегда можно держать под рукой и в который удобно сплевывать. Его можно приставить к подбородку и прижать ко рту полулежащего человека так, чтобы производитель зеленой жидкости мог либо приподнять голову и выплюнуть ее, либо дать жидкости стечь по его (или ее) подбородку и попасть прямо в цель. Это было важной находкой – пластиковая кювета в форме полумесяца.

– Удобная штука, правда? – спросил я, проходя мимо матери на кухню.

– Да, первый сорт, – сказала она.

Я взял в холодильнике стаканчик с фруктовым мороженым и вернулся в общую комнату.

Желудок вытащили из матери около полугода назад. Тогда уж и удалять мало чего осталось – примерно за год до того из нее уже вытащили [я бы употребил тут медицинские термины, если бы знал] все остальное. Затем соединили [что-то с чем-то] в надежде изолировать пораженную часть и назначили химиотерапию. Но, естественно, удалили не все. Кое-что осталось, и это кое-что выросло, вернулось, отложило яйца и зайцем пробралось на борт космического корабля. Какое-то время мать выглядела вполне неплохо: прошла курс химии, купила парик, потом волосы снова отросли, став более темными и ломкими. Но шесть месяцев спустя боли возобновились – что это было, расстройство желудка? Конечно, может быть, просто расстройство, отрыжка и боли, – вдруг согнется над столом во время ужина; бывает же у людей расстройство; многие принимают «Тамс»[24 - «Тамс» – популярное в США средство от изжоги и расстройства желудка, отпускаемое без рецепта.]; Слушай, ма, может, я схожу за «Тамсом»? – но когда она снова легла в больницу и ее «вскрыли» – выражение врачей – и заглянули внутрь, оно уставилось на них, на врачей, словно тысяча червей из-под камня – извивающихся, блестящих, мокрых и склизких – О господи! – а может, не червей, может, это были миллионы раковых клеточек, каждая – свой собственный раковый городок, с беспорядочно разбросанным и беззаботным по части окружающей среды населением, живущим по своим законам. Когда врач вскрыл ее и на этот мир раковых клеточек внезапно обрушился ослепительный свет, они пришли в большое раздражение и были явно возмущены подобным вторжением. Выключите. Гребаный. Свет. Они пялились на врача, каждая клеточка по отдельности, хотя у этого города был единственный глаз, единственный слепой, исполненный злобы глаз посредине, и он повелительно, как способен это делать только слепой глаз, взирал на врача. Убирайся. К гребаной. Матери. Врачи сделали все от них зависящее, вырезали весь желудок, стянули все оставшееся воедино, один конец к другому, затем зашили, оставив город нетронутым, – колонистов вместе с их явным предначертанием[25 - Явное предначертание (англ. Manifest Destiny) – выражение, возникшее во время военного конфликта между США и Мексикой (1846–1848) и призванное оправдать претензии США на весь материк: от Атлантического до Тихого океана. Впоследствии термин использовался, чтобы придать теоретическое обоснование зарубежной экспансии США и американской «миссии» по продвижению демократии во всем мире.], их нефтью, торговыми центрами и разрастающимся пригородом, – заменили желудок трубкой и пакетом для внутреннего вливания. Занятная это штука – пакет для внутреннего вливания. Мать носила его с собой в сером рюкзаке – вид у него совершенно футуристический: смесь упаковки синтетического льда и паучей с жидкой едой, предназначенной для космических полетов. Мы придумали ему имя. Мы называем его «мешок».

Мы с матерью смотрим телевизор. Показывают передачу про то, как молодые спортсмены-любители, работающие маркетологами и инженерами, состязаются в силе и ловкости с профессиональными атлетами – мужчинами и женщинами. Эти спортсмены по преимуществу светловолосы и с удивительно ровным загаром. Выглядят потрясающе. Их имена звучат уверенно и неотразимо, похоже на марки американских автомобилей и электроники, вроде Файрстар, Меркьюри или Зенит[26 - Речь идет о популярном ТВ-шоу «Американские гладиаторы».]. Классное шоу.

– Что это такое? – спрашивает мать, наклоняясь поближе к телевизору. Ее глаза – некогда маленькие, острые, угрожающие – ныне потускнели, пожелтели и запали, а постоянное сплевывание придало им неизменно раздраженное выражение.

– Шоу с боями, – говорю.

– Ага. – Она поворачивается и поднимает голову, собираясь сплюнуть.

– Кровь все идет? – спрашиваю я, облизывая мороженое.

– Да.

У нас идет кровь носом. Пока я был в ванной, мать зажимала нос, но недостаточно крепко, и сейчас я прихожу ей на помощь, сдавливая ноздри свободной рукой. Кожа у нее гладкая, маслянистая.

– Крепче, – говорит она.

– Хорошо, – говорю я и еще крепче сжимаю пальцы. Кожа у нее горячая.

Кроссовки Тофа продолжают громыхать.