Сфера

Энни первой зашагала наверх – три лестничных марша, все отделаны прихотливыми мозаиками – репродукциями мозаик византийской эпохи, решила Мэй. Рука скользила по латунным перилам – без единого отпечатка пальца, без малейшего пятнышка. Вокруг бухгалтерские зеленые лампы для чтения и блестящие медью и золотом скрещения телескопов, уставленных в фацетированные окна.

– Ты наверх глянь, – велела Энни, и Мэй послушалась, а потолок оказался витражом, горячечной панорамой с хороводами бесконечных ангелов. – Это из какой-то римской церкви.

На верхнем этаже Энни повела ее узкими коридорами меж округлых книжных корешков, временами ростом с Мэй – Библии, атласы, иллюстрированные истории войн и восстаний, давно исчезнувшие страны и народы.

– Так, ладно. Смотри, – сказала Энни. – Не, погоди. Сначала дай мне устное согласие о неразглашении.

– Ладно.

– Серьезно.

– Я серьезно. Я к этому серьезно.

– Хорошо. А теперь я вынимаю эту книгу… – Энни вынула большой том под названием «Лучшие годы нашей жизни». – Гляди, – сказала она и попятилась. Стена с сотней книг медленно отползла, и открылась тайная комната. – Нерды на марше, скажи? – И они шагнули внутрь. Сферическая комната, по стенам сплошь книги, а в центре композиции – дыра в полу, обнесенная латунными перилами; вниз, сквозь пол и в неведомые недра уходил шест.

– Он что, пожары тушит? – спросила Мэй.

– Да хрен его знает, – сказала Энни.

– А шест куда ведет?

– Видимо, на парковку.

Уместных эпитетов Мэй не подобрала.

– Сама-то спускалась?

– Не-а. Даже показывать это мне – уже был риск. Это он зря. Сам сказал. А теперь я показала тебе, что тоже глупо. Но сразу ясно, что у этого человека в голове. Может заполучить все на свете, а хочет пожарный шест с седьмого этажа в гараж.

Наушник Энни капнул звуком, и тому, кто звонил, она ответила «ладно». Пора было уходить.

* * *

– Короче, – сказала Энни в лифте по дороге вниз. – Мне надо поработать. Планктон просеять.

– Что сделать?

– Ну, знаешь, мелкие стартапы. Надеются, что здоровый кит – это мы – на них облизнется и сожрет. Раз в неделю у нас смотр этих недоделанных Тау, и они нас уговаривают их купить. Довольно грустно, они теперь даже не прикидываются, будто у них есть доход или хоть потенциал. Но ты это, слышишь? Я тебя передаю двум корпоративным послам. Оба к работе подходят очень серьезно. Я бы даже советовала поостеречься – вот до чего маньяки. Они покажут остаток кампуса, а потом я тебя отведу на праздник солнцестояния, ага? В семь.

Двери раздвинулись на втором этаже, у «Стеклянной кормушки», и Энни познакомила Мэй с Джосией и Дениз – обоим ближе к тридцати, оба взирают невозмутимо и искренне, оба в простеньких рубашках приятных расцветок. Тот и другая обеими руками сжали ладони Мэй и едва не поклонились.

– Проследите, чтоб она сегодня не работала, – таковы были последние слова Энни, а затем ее поглотил лифт.

Джосия, тощий и ужасно веснушчатый, вперил в Мэй голубые немигающие глаза:

– Мы так рады с тобой познакомиться.

Дениз, высокая и худая азиатка, улыбнулась Мэй и прикрыла глаза, словно смаковала этот миг.

– Энни нам рассказала, как давно вы дружите. Энни – душа и сердце компании, нам очень повезло, что ты теперь с нами.

– Энни все любят, – прибавил Джосия.

Их почтение конфузило Мэй. Они же старше ее, а ведут себя так, будто она заезжая звезда.

– Я понимаю, что это, может, отчасти излишне, – сказал Джосия, – но если ты не против, мы бы провели тебе полную экскурсию для новичков. Ничего? Обещаем, что тоскливо не будет.

Мэй рассмеялась, поддакнула, зашагала следом.

Остаток дня пронесся чередой стеклянных офисов и кратких, невероятно пылких знакомств. Все, с кем Мэй повстречалась, были заняты, едва ли не перегружены, и однако ужасно ей радовались, были так счастливы, что она здесь, друзья Энни – их друзья… Мэй показали медицинский центр и познакомили с доктором Хэмптоном, главврачом с дредами. Показали травмпункт и шотландскую медсестру в регистратуре. Экскурсия по органическим садам, сотня квадратных ярдов, где два фермера на ставке читали лекцию толпе сфероидов, пока те дегустировали морковку, помидоры и капусту. Экскурсия на поле для мини-гольфа, в кинотеатр, в боулинг, в универсам. Наконец, в дальнем, судя по всему, углу кампуса – Мэй разглядела ограду и крыши гостиниц Сан-Винченцо, где останавливались гости «Сферы», – они осмотрели общежитие. Мэй о нем слыхала, Энни говорила, что иногда падает спать прямо на территории и теперь предпочитает общагу собственному дому. Шагая по коридорам, осматривая эти опрятные комнаты – в каждой блистающая кухонька, рабочий стол, мягкий диван и кровать, – Мэй не могла не согласиться, что их обаяние интуитивно ясно любому.

– Сейчас у нас 180 комнат, но мы быстро растем, – сказал Джосия. – Народу в кампусе – тысяч десять, вечно кто-нибудь сидит до ночи или хочет днем подремать. Всегда бесплатно, всегда чисто – надо только проверить онлайн, какие комнаты свободны. Сейчас тут все быстро заполняется, но в ближайшие годы мы планируем еще минимум несколько тысяч комнат.

– Вечером праздник – после праздников тут всегда битком, – прибавила Дениз, подмигнув как бы заговорщицки.

Экскурсия затянулась до вечера; между делом зашли попробовать, что готовят в кулинарной студии, где сегодня преподавала знаменитая молодая шеф-повариха, известная тем, что умеет пустить в дело любое животное без остатка. Она накормила Мэй жареным свиным рылом – выяснилось, что на вкус оно как бекон пожирнее, и Мэй ужасно понравилось. По дороге им повстречались другие экскурсанты, студенческие группы, стада разносчиков и, похоже, сенатор со свитой. Они миновали аркаду, заставленную винтажными пинболами, и крытый бадминтонный корт, где, по словам Энни, держали на зарплате бывшего чемпиона мира. Когда Дениз и Джосия привели Мэй назад, в центр кампуса, уже смеркалось и сотрудники расставляли в траве и зажигали бамбуковые факелы тики. В полутьме сюда стекались несколько тысяч сфероидов, и в этой толпе Мэй поняла, что в жизни не хочет работать – не хочет быть – нигде больше. Ее родной город и вся прочая Калифорния, вся прочая Америка – словно бардачный хаос развивающейся страны. За оградой «Сферы» – только грохот и бои, неудачи и нечистоты. Но здесь – здесь все отточено. Лучшие на свете люди разрабатывают лучшие на свете системы, а лучшие на свете системы приносят деньги, неисчислимые средства, и на них создано все это – лучшее рабочее место на земле. И это естественно, решила Мэй. Кому и строить утопии, как не утопистам?

* * *

– Вот эта тусовка – это так, мелочи, – заверила ее Энни, когда они брели вдоль сорокафутового фуршетного стола. Уже стемнело, вечерний воздух остывал, но в кампусе было необъяснимо тепло и все заливал янтарный свет сотен пылающих факелов. – Это Бейли придумал. Не то чтобы он поклонялся Матери-Земле, но в звездах и временах года сечет, так что солнцестояние – это его фишка. Он рано или поздно появится и со всеми поздоровается – обычно он так делает. В том году пришел в майке-алкоголичке. Очень гордится, что у него руки сильные.

На зеленой лужайке они обе нагрузили себе тарелки, а затем отыскали свободные места в каменном амфитеатре на высокой травянистой берме. Энни подливала Мэй в бокал рислинга из бутылки – рислинг, пояснила она, тоже делали в кампусе, какое-то новое варево, калорий меньше, алкоголя больше. Мэй поглядела на лужайку, на цепочки шипящих факелов: каждая приводила гуляк к всевозможным забавам – лимбо, кикбол, электробуги, – не имевшим ни малейшего отношения к солнцестоянию. Все вроде бы случайно, обязательной программы нет – в результате от вечеринки никто ничего не ждал, но она превосходила любые ожидания. Все быстренько набубенились, и вскоре Мэй потеряла Энни, а затем потерялась сама, выбралась на площадки для бочче, где группка сфероидов постарше, минимум лет тридцати, мускусными дынями сбивали кегли. Мэй возвратилась на лужайку и вступила в игру, которую сфероиды называли «Ха»: делать ничего не надо, только лежать, скрестив с соседями руки-ноги. Едва сосед произносит «Ха», ты за ним повторяешь. Игра ужасная, но сейчас пришлась кстати – у Мэй кружилась голова, а горизонтальное положение помогало.

– Ты посмотри на нее. Так тихо дремлет.

Реплика прозвучала где-то поблизости. Мэй сообразила, что голос – мужской – говорит о ней, и открыла глаза. Над собой никого не увидела. Только небо – в основном ясное, лишь клочья серых облачков проносились над кампусом к морю. Веки у Мэй отяжелели, но она понимала, что час еще ранний, вряд ли десять, и не хотела поступать, как поступала нередко, а именно заснуть после пары-тройки бокалов, поэтому встала и пошла искать Энни, рислинг или то и другое. Отыскала она фуршетный стол – в руинах; на этот пир как будто наведались дикие звери или викинги – и пошла к ближайшему бару, где рислинг закончился, а поили теперь какой-то гремучей смесью водки с энергетиком. Мэй направилась дальше, интересуясь у случайных прохожих, не встречался ли им рислинг, и наконец перед ней мелькнула чья-то тень.

– Вон там еще есть, – сообщила тень.

Мэй обернулась и узрела очки, отражавшие синеву, а под ними смутные очертания мужчины. Он повернулся и шагнул прочь.

– Я иду за тобой? – спросила Мэй.

– Пока нет. Ты стоишь и никуда не идешь. Но если хочешь еще вина, лучше пойти.

Она пошла за тенью через лужайку под высокие кроны, пробитые сотнями серебряных лунных стрел. Теперь Мэй лучше различала тень – на нем была песочная футболка, а сверху, кажется, жилет, кожаный или замшевый; такого ансамбля ей давно не попадалось. Тень остановился и присел на корточки у подножия водопада – искусственного водопада, что тек по стене «Промышленной Революции».

– Я тут бутылки припрятал, – сказал он, шаря в озерце под водопадом. Ничего не найдя, опустился на колени, погрузив руки в озерцо по плечи, выудил две блестящие зеленые бутылки, встал и повернулся к Мэй.

Она наконец его разглядела. Размытый треугольник лица, подбородок с такой нежной ямочкой, что Мэй только сейчас заметила. Младенческая кожа, стариковские глаза, выдающийся нос, крючковатый и кривой, но отчего-то придававший лицу прочность, как лодочный киль. Густые тире бровей убегали к ушам – круглым, крупным, девчачье-розовым.

– Хочешь обратно на праздник или?.. – Очевидно, он намекал, что это «или» способно переплюнуть любой праздник.

– Конечно, – ответила она, сообразив, что не знакома с этим человеком, ничегошеньки о нем не знает. Но поскольку у него эти бутылки, Энни потерялась, а в стенах «Сферы» Мэй доверяла всем – в эту минуту ее переполняла любовь к обитателям этих стен, где все ново и все дозволено, – она пошла за ним на праздник, во всяком случае на окраины праздника, и они сели на высокое кольцо скамей над лужайкой и стали смотреть, как внизу бегают, визжат и падают силуэты.

Он открыл обе бутылки, одну отдал Мэй, глотнул из своей и сообщил, что зовут его Фрэнсис.

– Не Фрэнк? – спросила Мэй. Взяла бутылку и налила в рот карамельно-сладкого вина.