Сон № 9

Андзю фыркает:

– Это просто утес. Он даже не похож на кита. Вот как мы с тобой пойдем на тайный пляж, я доплыву до камня-кита, заберусь на него и буду над тобой смеяться.

Паром на Кагосиму уползает за горизонт.

– Завтра в это время… – начинаю я.

– Да-да, завтра в это время ты будешь в Кагосиме. Встанешь очень рано, чтобы успеть на паром и приехать в тамошнюю школу к десяти утра. Первые две игры проведут команды старшеклассников, а потом ваш матч. Потом вы пойдете ужинать в ресторан при девятиэтажном отеле и будете слушать, как господин Икэда объясняет, почему вы проиграли. А в воскресенье утром вернетесь обратно. Ты мне уже миллион раз говорил, Эйдзи.

– Что ж поделать, если ты завидуешь.

– Завидую? Тому, как одиннадцать вонючих мальчишек гоняют по грязи пустой мешок?

– Раньше футбол тебе нравился.

– Раньше ты прудил на наш футон.

Ох.

– Ты завидуешь, что я еду в Кагосиму, а ты – нет.

Андзю высокомерно молчит.

Дерево поскрипывает. Я не ожидал, что Андзю так быстро потеряет интерес к нашему спору.

– Смотри, – говорит она.

Андзю поднимается во весь рост, расставляет ноги, встает поустойчивей, отпускает руки…

– Прекрати, – говорю я.

Сестра прыгает в пустоту

Из моей груди вырывается крик

Андзю проносится мимо

и со смехом приземляется на ветку внизу, а потом снова ныряет еще ниже – к следующей ветке. Андзю исчезает в листве, но смех ее слышится еще долго.

«Фудзифильм» утверждает, что уже больше двух часов ночи. Каждая ночь набита минутами, но они сочатся из нее одна за другой. Моя капсула набита Хламом. Если отыскать слово «хлам» в словаре, то обнаружится точное описание моей капсулы над «Падающей звездой». Убогая колония в империи Хлама. Старый телевизор, старенький свалявшийся футон, складной столик, поднос с разрозненной кухонной утварью – спасибо жене Бунтаро, – чашки с грибковыми культурами, ревущий холодильник с хромированными нашлепками. Вентилятор. Стопка журналов «Экран», которую всучил мне Бунтаро. С Якусимы я привез только рюкзак с одеждой, «Дискмен»[35 - «Дискмен» – мини-плеер фирмы «Сони» для компакт-дисков, выпускавшийся с 1984 г., впоследствии переименованный в «Уокмен CD», по аналогии с кассетным плеером.], диски с альбомами Джона Леннона и гитару. В день моего приезда Бунтаро опасливо посмотрел на нее:

– Ты ведь не собираешься эту штуку подключать?

– Нет, – ответил я.

– Так и быть, акустический звук разрешаю, – сказал он. – А если подключишь электричество, вылетишь на улицу. В договоре все прописано.

Я не собираюсь ей отвечать. Ни за что. Она попытается отговорить меня от поисков отца. Интересно, сколько времени нужно таракану, чтобы умереть? Клеевая ловушка называется «тараканий мотель», на стенках коробочки нарисованы окна, двери и цветы. Предатели-тараканы радостно машут всеми шестью лапками: «Заходите, заходите!» Приманка – пахнущий луком пакетик; в любом токийском супермаркете продаются ловушки с запахом карри, креветок и вяленой говядины. Когда я поселился в капсуле, Таракан поприветствовал меня первым. Даже не потрудился изобразить испуг. Усмехался. И кто же смеется последним? Я! Нет. Он. Я не могу уснуть. По ночам на Якусиме спят. Все равно больше заняться нечем. В Токио по ночам не спят. Панки гоняют по торговым пассажам на скейтах. Хостессы[36 - Хостесса – женщина, развлекающая посетителей в ночных барах; партнерша в платных танцах.] подавляют зевоту и поглядывают на «ролексы» клиентов. Бандиты якудза чинят разборки на опустевших строительных площадках. Школьники помладше меня устраивают турниры по секс-гимнастике в отелях любви. Где-то наверху мой собрат по бессоннице спускает в туалете воду. В стене за моей головой урчит труба.

Прошлая среда, мой второй день в качестве трутня на вокзале Уэно. В обеденный перерыв сижу в туалетной кабинке, сру, покуривая «Салем». Вдруг слышу, как открывается дверь, скрипит молния, струя мочи ударяет по фаянсу писсуара. Потом раздается голос – это Суга, нерд-компьютерщик, чье место я займу в конце недели, когда он вернется в колледж. Очевидно, думает, что он здесь один.

– Извините, вы – Суга? Это из-за вас произошло?

Он говорит не своим обычным голосом, а голосом мультяшного персонажа – такие упражнения наверняка здорово дерут связки.

– Не хочу вспоминать, не хочу вспоминать, не хочу вспоминать. Не заставляйте. Не надо меня заставлять. Не заставите. Забудь! Забудь! Забудь!

Его голос становится обычным – спокойным, гнусавым:

– Я не виноват. Такое со всяким могло случиться. С кем угодно. Не слушай их.

Я влип. Если сейчас выйти из кабинки, то нам обоим будет стыдно до дрожи. Такое ощущение, будто я подслушал, как он во сне выболтал какой-то секрет. А если не выйти, то мало ли, что он еще скажет. Вдруг он расчленил труп у себя в ванной и по кускам выбросил в мусорку? Если он меня увидит, то решит, что я подслушивал. Громко хмыкаю, спускаю воду и долго-долго натягиваю брюки. Потом выхожу из кабинки, но Суги уже нет. Мою руки и возвращаюсь в офис кружным путем, мимо журнальных киосков. Госпожа Сасаки разбирается с посетителем. Суга сидит в подсобке, обедает; я предлагаю ему «Салем». Он говорит, что не курит. Он еще вчера мне это сказал, а я забыл. Подхожу к зеркалу, притворяясь, будто что-то попало в глаз. Если обращаться с Сугой дружелюбнее, он сообразит, что это я слышал, как его терзают воспоминания.

Суга возвращается за стойку, усаживается на табурет и раскрывает журнал «МастерХакер». У Суги странное телосложение: излишек веса сосредоточен вокруг живота, а задница совсем плоская. Длинные руки болтаются, как у инопланетянина. Он страдает экземой. На коже лица лекарственные препараты справляются с болезнью, но тыльная сторона ладоней шелушится, и даже в жару он носит рубашки с длинным рукавом. В подсобке меня дожидается тележка с вещами, забытыми в послеполуденных поездах.

Суга ухмыляется:

– Ну что, пообщался с господином Аоямой, заместителем начальника вокзала?

Я киваю. Суга откладывает журнал.

– Ты его не бойся. Он не такой великий человек, каким себя мнит. Имхо, у него крыша едет. А на прошлой неделе госпожа Сасаки говорила, что грядут большие перемены. Ну, меня это не волнует. С понедельника я начинаю интернатуру в Ай-би-эм. А еще через неделю – опять в универ, в аспирантуру. Мне дали отдельный кабинет для работы над диссертацией. Заходи как-нибудь. Императорский универ, девятый этаж. Это рядом с Отяномидзу. Я нарисую, как добраться, а там позвонишь с проходной. Я пишу магистерскую по системному программированию, но, строго между нами и забытыми вещами, все это академическое дерьмо – лишь прикрытие вот для чего. – Он помахивает «МастерХакером». – Я один из пяти лучших хакеров Японии. Мы все знаем друг друга. Обмениваемся информацией. Взламываем системы и оставляем свои метки. Как те, кто рисует граффити. В Японии нет такого компьютера, который я не мог бы взломать, вот. В Пентагоне – ты ведь знаешь, что такое Пентагон, да? мозговой центр американской обороны – есть секретный сайт под названием «Священный Грааль». Защиту для него разрабатывают лучшие компьютерщики, вот. Если сумеешь взломать «Священный Грааль», значит ты лучше, чем они, и тогда появляются люди в черном и предлагают тебе работу. Вот чем я хочу заняться. В Императорском универе стоят самые скоростные модемы по эту сторону двадцать пятого века. Вот получу доступ к этим малюткам – и сразу в дамки. И тогда, у-у-ух, как рвану я из этой помойки под названием Токио, так пыль столбом полетит. Только вы меня и видели.

Принимаюсь за работу, смотрю, как Суга читает «МастерХакер». Каждый раз, дочитав очередную колонку текста, он вздергивает брови. Интересно, а что для него не помойка? Что осчастливит Сугу? Странно, но, когда я вспоминаю, что буду жить здесь лишь до тех пор, пока не найду отца, Токио мне почти нравится. Такое чувство, будто я прохлаждаюсь на другой планете, выдаю себя за местного жителя. Может, я даже задержусь здесь подольше. Мне нравится показывать проездной сотрудника ЯЖД контролеру у турникета. Нравится, что никто не сует нос в чужие дела. Нравится, что рекламные плакаты меняют раз в неделю – на Якусиме их меняют раз в десять лет. Нравится каждый день ездить на метро от Кита-Сэндзю до Уэно, нравится тот отрезок пути, когда поезд идет под уклон, ныряет под землю и превращается в подлодку. Нравится смотреть, как мимо на разной скорости проносятся другие подлодки, и можно представить, что едешь в обратную сторону. Нравится ловить взгляды пассажиров в параллельных окнах – будто одновременно вспоминаются две истории. По утрам поезда из Кита-Сэндзю до Уэно набиты битком. Когда поезд меняет скорость, мы, трутни, осоловело раскачиваемся и пошатываемся в унисон. Обычно только влюбленные и близнецы стоят так близко друг к другу. Мне нравится, что в подлодке не нужно ничего решать. Нравится приглушенный лязг и перестук. Токио – это огромный механизм, состоящий из деталей помельче. Трутням известно предназначение лишь их собственных крохотных винтиков. Интересно, каково предназначение Токио? Для чего он? Я уже выучил названия станций между своим жилищем и Уэно. Я знаю, где встать, чтобы сойти как можно ближе к выходу в город. «Никогда не садись в первый вагон, – говорит дядя Асфальт. – Если поезд с чем-нибудь столкнется, его раздавит всмятку. А когда поезд подходит к платформе, будь предельно внимателен, чтобы тебя не столкнули под колеса». Мне нравится смесь запахов пота, духов, раздавленной еды, копоти, косметики. Нравится вглядываться в отраженные лица так пристально, что можно листать их воспоминания. В подлодках – трутни, а в черепах – воспоминания, и то, что для одного – помойка, для другого – рай.

– Эйдзи!

Андзю, кто же еще. Луна сияет, как летающая тарелка, жилые комнаты полнятся запахом бабушкиной ароматической смеси против комаров.

– Эйдзи! – шепчет Андзю, чтобы не разбудить бабушку, потом забирается на высокий подоконник и обхватывает колени руками.

На татами и выцветших фусума пляшут бамбуковые тени.

– Эйдзи! Ты не спишь?

– Сплю.

– А я на тебя смотрю. Ты – это я, только мальчик. Но ты храпишь.

Она нарочно дразнится, чтобы меня разбудить.

– Не храплю.

– Храпишь, как обожравшийся хряк. Угадай, где я была.

Дайте мне поспать.

– В выгребной яме.