Снег на кедрах

– Совсем… – повторил Нельс. – А именно?

– Совсем недавнее, – повторил Гораций. – Я бы сказал, что он порезал руку в ночь гибели, за час-другой до смерти. Совсем недавно, согласитесь.

– За час-другой? – повторил Нельс. – То есть, возможно, и за два часа?

– Да.

– А за три? Или четыре? Как насчет двадцати четырех часов?

– Нет, только не за двадцать четыре. Рана была свежей. Четыре часа от силы. Но не больше, это точно.

– Хорошо, – сказал Нельс. – Ладно, он порезал руку. Не ранее чем за четыре часа, прежде, чем утонул.

– Так и есть, – подтвердил Гораций.

Нельс снова потянул кожу на подбородке.

– И последнее, Гораций, – сказал он. – Из ваших показаний я недопонял кое-что еще. Рана на голове покойного, о которой вы упомянули…

– Да, – отозвался Гораций. – Да, рана была.

– Не могли бы вы еще раз описать ее?

– Конечно, – ответил Гораций. – Это была рваная рана около двух с половиной дюймов в длину как раз над левым ухом. Кость оказалась проломлена на площади примерно в четыре дюйма. В отверстии раны просматривалась костная ткань. Судя по всему, рана оказалась результатом удара обо что-то узкое и плоское. Пожалуй, это все.

– Удар обо что-то узкое и плоское, – повторил Нельс. – Именно так вы и видели, Гораций? Или же это только догадка?

– Моя работа в том и заключается, чтобы строить догадки, – не сдавался Гораций. – Видите ли, если ночью во время грабежа сторожа ударят по голове ломом, голова и будет выглядеть так, будто ее проломили ломом. Если ударят молотком с круглым бойком, то на голове останется рана серповидной формы. Рана после удара ломом выглядит как, скажем, прямые следы с V-образными концами. Одно дело – удар прикладом оружия, и другое дело – удар бутылкой. Человек падает с мотоцикла на скорости сорок миль в час и ударяется головой о гравий – остаются характерные следы, которые не похожи ни на что другое. Так что да, вот моя догадка, основанная на осмотре покойного, – рана произошла от удара чем-то узким и плоским. Коронер тем и занимается, что строит догадки.

– Пример с мотоциклистом весьма любопытен, – отметил Нельс. – То есть вы имеете в виду, что совсем необязательно чем-то ударять человека, чтобы получилась столь красноречивая рана? То есть если человек натыкается на что-нибудь… скажем, его протаскивает по гравию… значит ли это, что результатом его самостоятельного движения вперед будет рана упомянутого характера?

– Да, возможно, – ответил Гораций. – Точно сказать нельзя.

– Значит, в нашем случае, – продолжал Нельс, – рана, вызывающая сомнения, та самая рана Карла Хайнэ, о которой вы говорили, может быть результатом либо удара по голове, либо столкновения покойного с чем-то. Так, Гораций? Выходит, оба варианта возможны?

– Нет никакого способа определить, каким образом был нанесен удар, – возразил Гораций. – Нельзя сказать, сам ли покойный ударился или получил удар. Ясно лишь одно – удар был нанесен чем-то плоским, узким и достаточно прочным, чтобы проломить череп.

– Чем-то плоским, узким и достаточно прочным, чтобы проломить череп. Например, планшир? А, Гораций? Как по-вашему, такое возможно?

– Да, возможно. Если только он двигался с достаточной скоростью по направлению к этому планширу. Хотя с трудом представляю себе такое.

– А роульс? Или киповая планка на корме? Они тоже плоские и узкие?

– Да, именно, достаточно плоские. Они…

– Мог он удариться о них головой? Возможно ли предположить такое?

– Конечно, возможно, – согласился Гораций. – Да любое…

– Позвольте спросить кое-что еще, – прервал его Нельс. – Может ли коронер определить, когда возникла такая рана – до смерти или после? Возвращаясь к вашему примеру… можно ли отравить сторожа, убедиться в его смерти и ударить бездыханное тело ломом по голове, оставив точь-в-точь такую же рану, как если бы никакого отравления не было?

– Вы имеете в виду рану Карла Хайнэ?

– Да. Меня интересует, располагаете ли вы какими-нибудь сведениями на этот счет. Получил ли он сначала удар и затем только умер? Или же рана на его голове появилась уже после смерти? То есть он получил ее или, правильнее сказать, его тело получило ее после того, как Карл Хайнэ утонул. Может, он ударился головой, пока его тащили шериф с помощником?

Гораций задумался. Снял очки, потер лоб, затем снова надел, зацепив дужки за ушами, и скрестил руки на груди.

– Не знаю, Нельс, – ответил он. – Чего не знаю, того не знаю.

– То есть вы не можете определить, была ли рана нанесена живому человеку или мертвому? Правильно ли я вас понял, Гораций?

– Да, именно так.

– Но причина смерти в том, что Карл Хайнэ утонул. И в этом нет никаких сомнений, так? Я правильно понял?

– Да.

– Значит, Карл Хайнэ умер не от черепной травмы, так?

– Так. Но…

– Вопросов больше нет, – объявил Нельс. – Благодарю вас, Гораций, у меня все.

Арт, сидевший на галерее, испытывал какое-то особенное удовлетворение, глядя на мучения Горация. Он запомнил это оскорбление – Шерлок Холмс. Помнил также, как вышел из кабинета Горация и помедлил в нерешительности, прежде чем направиться вверх по Мельничному ручью к жене погибшего рыбака.

Арт облокотился о крыло машины Абеля, разглядывая руку, поцарапанную утром о пиллерс на судне Карла Хайнэ. Затем стал искать жвачку – сначала в карманах рубашки, потом, слегка раздосадованный, в брюках. Осталось всего две подушечки; восемь он уже сжевал. Арт бросил одну в рот, оставив последнюю, и сел за руль пикапа. Его собственная машина осталась возле доков; он бросил ее там, когда ходил в порт за катером. За рулем пикапа Абеля он чувствовал себя полным дураком – уж очень парень расстарался над своей машиной. Высокий «додж» был выкрашен в малиновый цвет в замысловатых полосах, а прямо за блестящим кузовом тянулись декоративные насадки. Словом, это была игрушка старшеклассника. На материке, в городах вроде Эверетта или Беллингема, парни гоняют на таких после футбола или по субботам поздно вечером. Арт подумал, что в старших классах Абель был парнем неугомонным, но потом изменился, и от прежних времен осталась только эта машина, с которой он никак не может расстаться. Расстанется, подумал Арт, и очень скоро. Жизнь заставит.

Ведя машину вверх по улице к дому Сьюзен Мари Хайнэ, Арт мучительно подыскивал слова и все раздумывал, как ему держаться во время разговора с вдовой. Он решил, что должен продемонстрировать военную выправку с намеком на принадлежность к морской стихии. В речи должна слышаться скорбь, но в то же время и извечная стойкость к превратностям судьбы: «Прошу простить меня, миссис Хайнэ. Я с прискорбием сообщаю, что вчера ночью ваш муж, Карл Гюнтер Хайнэ, погиб в море при трагических обстоятельствах. Позвольте выразить вам соболезнования от жителей всего города и…»

Нет, не годится. Они ведь не чужие. Он каждое воскресенье видит ее в церкви – после службы она разливает в гостиной кофе и чай. Она всегда выглядит безупречно в роли хозяйки – шляпка-таблетка, костюм из твида и бежевые перчатки; Арту приятно было брать чашку кофе из ее уверенных рук. Светлые волосы она закалывала под шляпку; двойная нитка дешевеньких бус под жемчуг украшала шею, цветом напоминавшую ему алебастр. Словом, эта женщина двадцати восьми лет волновала его. Наливая кофе, она обращалась к нему «шериф Моран», после чего показывала указательным пальцем в перчатке на пирог и мятную карамель, стоявшие дальше на столе, как будто он мог не заметить. Потом она мило улыбалась и ставила кофейный сервиз на поднос, а он тем временем брал сахар.

Необходимость рассказать о смерти Карла очень тревожила Арта; сидя за рулем, он пытался подобрать нужные слова, чтобы не бормотать с жалким видом в присутствии этой женщины. Но так ничего и не придумал.

Прямо перед домом семейства Хайнэ дорога расширялась; в этом месте шериф собирал в августе ежевику. Он вдруг остановился у обочины, не готовый к исполнению своих обязанностей; оставив двигатель работать вхолостую, Арт сунул в рот последнюю подушечку жвачки и посмотрел вперед, туда, где стоял дом.

Арту подумалось, что именно такой дом и должен был построить Карл – со стесанными углами, аккуратный, мрачновато-солидный, не отталкивающий, но и не манящий к себе. Дом стоял в пятидесяти ярдах от дороги, построенный на участке в три акра, окруженный люцерной, клубникой, малиной и ухоженными огородными грядками. Карл сам, со свойственной ему быстротой и тщательностью, расчистил участок – древесину продал братьям Торсен, оставшиеся от вырубки сучья сжег, а за зиму успел целиком залить фундамент. К апрелю высадил ягоды и сколотил добротный сарай с двускатной крышей, а с наступлением лета стал возводить стены и скреплять раствором клинкерный кирпич. Он задумывал – так, по крайней мере, поговаривали на собраниях после церковной службы – обзавестись затейливым домом с верандой вроде того, который много лет назад построил отец на семейной ферме в центральной части Сан-Пьедро. Поговаривали, что Карл собирается устроить камин с навесом, ниши, сделать встроенные сиденья у окон, обшить стены деревом, а основание крыльца и низкие стены вдоль главной дорожки выложить известняком. Но в процессе работы Карл понял, что такие затеи ему не плечу – он всего лишь старательный рабочий и талантами художника, как выразилась его жена, не обладает. О деревянной обшивке, к примеру, пришлось совсем забыть; дымоход же, который Карл думал выложить речным камнем, по примеру отцовского, пришлось сделать из клинкерного кирпича. Вот и вышел у него добротный, со стесанными углами дом, крытый кедровой щепой, свидетельство его сдержанной натуры.

Держа ногу на педали тормоза, жуя жвачку и мучаясь, Арт сначала оглядел сад, потом парадное крыльцо с клиновидными подпорками и, наконец, нависающие стропила на двускатной крыше. Он увидел два мансардных окна с навесами, которые, несмотря на изначально задуманную асимметричность, были сделаны в формальном стиле и расположены одно за другим. Арт покачал головой, вспоминая, как однажды ему случилось увидеть дом изнутри: крыши еще не было, на верхнем этаже торчали стропила, а нижний был заставлен громоздкой мебелью Сьюзен Мари. Было это в октябре прошлого года, когда приходское собрание проводили у семьи Хайнэ. Теперь же Арт вдруг понял, что ни за что не войдет в дом. Остановится на крыльце, снимет шляпу, сообщит о гибели мужа и уйдет. Арт понимал, что так тоже нехорошо, но что еще ему оставалось? Он попросту не мог, не способен был войти. Потом он позвонит Элинор Доукс, попросит сообщить старшей сестре Сьюзен Мари. А сам что? Об этом Арт и думать не хотел. Ну не способен он на то, чтобы сидеть с ней и вместе переживать. Объяснит вдове, что у него дела… срочные дела по работе… сообщит о муже, выразит соболезнования, а там, как человек, знающий свое место, удалится.

Арт доехал до дома и свернул на подъездную аллею; он все еще держал рычаг на нейтральной передаче. Оттуда, поверх подвязанных кустов малины, за верхушками кедров вдоль холма виднелось море. Стояла замечательная сентябрьская погода, такая нечасто балует здешних жителей: на небе ни облачка, и если не стоять в тени, то тепло, как в июне, а вдалеке на солнце поблескивают пенистые гребни волн. Теперь Арт увидел то, чего не замечал раньше: Карл выбрал место для дома не только ради солнца, но и ради вида, открывавшегося с северной и западной сторон. Возясь с малиной и клубникой, Карл краем глаза постоянно видел морскую гладь.

Арт поставил машину позади «шевроле» и заглушил двигатель. В это время из-за угла дома выбежали сыновья Карла: одному мальчику было года три-четыре, а другому, который прихрамывал, лет шесть. Они остановились возле куста рододендрона и уставились на него; мальчишки были в шортах, без рубашек и босые.

Арт вынул из кармана рубашки обертку и плюнул в нее жвачку. Не годится жевать перед вдовой.

– Эй, ребятня, – весело крикнул он через окно, – мама-то дома?

Мальчишки не ответили, просто стояли и глазели. Из-за угла дома показалась немецкая овчарка; она шла крадучись, и мальчик постарше схватил ее за ошейник.