Сборник рассказов. Избранное. Они действительно начинают воплощаться

Ни слова. Ни ответа на вопросы подходящих к двери. Только закрытая поза в сторону. И покой. Напряженный, это видно, покой. Сдержанный.

В действительности, она очень живая, – подумал он, только сильно закрытая, интересно было бы раскачать, расшевелить ее, хотя бы встретиться с ней глазами и посмотреть туда, пару минут в этот закрытый и таинственный мир.

Она даже конфету-сосалку доставала медленно, скромно, потупившись, и клала ее в рот ненароком. Едва приоткрыв ротик, туда, не касаясь губами и зубами, и снова смотря вниз.

Она наконец заговорила. В очереди возникло возмущение, и она наконец сказала первую за все время фразу. «Долго», – с выдохом и движением плечами.

Ну наконец-то. Попалась. Нашелся какой-то повод, пошел вопрос, комментарии, смешки и движение. Переглядки на реакцию. И она стрельнула в него, а он принял. Был готов. И вот они, черные бездонные, бесконечные, блестящие, всепоглощающие. Она быстро посмеялась легким горловым, кинестетическим смехом. Секунду. И снова оделась в маску.

Он стал смотреть совсем пристально. Она терпела. Потом отвернулась.

У нее потрясающе получалось подолгу находиться в одной позе. Глотала она тихо, тайком, тайно, скромно.

Потом наступила ее очередь, и связь между ними оборвалась.

Сон третий.

Он снова был в этой комнате. Снова нет окон. Темный полумрак. Старая деревянная мебель. Свечи на столе. Полка с колючими шарами. Мысли не шевелились. Он просто созерцал обстановку. Потом все изменилось, и его перенесло в следующую реальность.

Теперь он наблюдал кровавую сцену какой-то аварии. Смятый капот. Разбитое лобовое стекло. Шокированное лицо бледной девушки, сидящей неподвижно за рулем, пристегнутой ремнем безопасности. Осколки на асфальте. Растекшиеся жидкости. Труп старушки, отброшенный на несколько метров в стороне. Ее туфли, валяющиеся один под багажником, другой в стороне. Ощущение страха и безвозвратно изменившихся судеб. Толпа наблюдателей. Мигающие маячки скорой и полиции. Носилки с покрывалом для лежащих останков. Гидравлический консервный нож спасателей для вызволения девушки из авто.

Теперь он снова в темной комнате, снимает следующий шар. Но сейчас в комнате еще кто-то есть. Он сначала видит это по второй тени на стене, а потом – самого человека. Это молодая девушка с прической каре. Она стоит, плотно обняв себя руками под грудью. Похоже, она не понимает где она, и что с ней. Освещенное лицо полно ужаса. Она не хочет брать из его рук протянутый предмет с надписью. Он старается улыбнуться ей, и снова показывает жестом, что это нужно взять. Он чувствует, что должен любой ценой передать ей предмет. Какое-то время длится пауза, он напрягает мысли, и они расцепляют ее закрытую позу. Она протягивает обе ладони, и принимает в них шар.

Она ехала по широкому проспекту. Был прекрасный яркий день. Солнце под углом светило в салон, слепя глаза и разогревая торпеду и кисти рук, спокойно лежавшие на руле. Машин было немного. Она наслаждалась скоростью, радуясь отсутствию будничных пробок на этой дороге. Впереди, в ее ряду, ехала большая бетономешалка, странным образом совершая обгон по третьему ряду. Скоро большой перекресток. Грузовик, закончив маневр, начал перестраиваться в среднюю полосу. Скорость была приличная. Пришло время принимать решение о продолжении движения или остановке у перекрестка перед светофором. Как на зло, большая махина загородила зеленый сигнал. Что теперь? – подумала она, – Успею, или тормозить? Внезапно, ее ошарашил маневр Камаза.

Боевая бабулька нетерпеливо ждала свой зеленый. Она слышала в новостях об ужесточении правил, и о том, что пешеход на переходе всегда прав. Счетчик напротив отсчитывал назад красные секунды. 02, 01, 00, загорелся зеленый. «Пешеход всегда прав», – подумала она, и смело зашагала по белой зебре. Ей совершенно было все равно на водителей, они должны соблюдать правила. Мне зеленый, так что вперед! Водитель бетономешалки, занятый перестроением из ряда в ряд и наблюдением в правое зеркало за дистанцией за легковушками, в последний момент увидел загоревшийся желтый. Инерция была колоссальная, и тормозов не хватало, чтобы остановиться. Он решил проскочить пустой перекресток, пока встречные на поворот не начали движение. И тут волосы на его голове зашевелились. Прямо перед ним, на свой зеленый смело шагала боевая бабулька с тележкой, и не думающая посмотреть по сторонам. Принимать решение времени не было. Он выбрал единственно возможный вариант. Не сбавляя скорости, он резко перестроился в левый, третий ряд, и с грохотом пронесся в сужающемся пространстве между встречкой и безумной бабкой. Ее обдало ветром пронесшейся махины, она прокричала что-то вслед, размахивая кулаком с зажатой палочкой.

Покалывание в ладонях, – вот что она чувствовала сейчас, проехав по стоп-линии, завизжав резиной по асфальту. Перед ее взглядом желтый переключился на красный, и она увидела, как из-за огромного Камаза появилась кричащая и размахивающая престарелая мадам с сумкой-тележкой. На секунду у нее похолодело в животе, и откуда-то из глубин сознания всплыл вчерашний сон, где какой-то средневековый мудрец в темной комнате при свечах передал ей колючий шар с неведомой надписью. Ее прошиб пот, и она задышала, часто и напряженно. Она избежала страшной аварии.

Сон четвертый.

В ту ночь ему снился всякий бред. Он ворочался. Часто просыпался. Снова тревожно погружался в сон, и снова просыпался. Под утро, когда за оконом начали краснеть и желтеть облака, он забылся. И черное небытие накрыло его на пару часов. Прозвонил будильник. Со стоном он открыл глаза, повернулся, не глядя нажал на «отбой», лег на другой бок, и попытался снова заснуть. На этот раз он опять был в темной комнате со свечами. Это выглядело как старинная лаборатория алхимика. На столе лежали разбросанные бумаги, исписанные латынью, вразнобой стояли круглые и цилиндрические стеклянные колбы. У стен расположились деревянные ящики и сундуки с пустыми стекляшками и торчащей соломой. В шкафу стояли банки с формалином и непонятными пожелтевшими существами. И снова эта полка с шарами, покрытыми пупырышками в форме конусов, зазубренные к окончанию. Точнее, в этот раз, на полке был только один шар. Надпись на нем была расплывчатая. Больше в помещении никого не было. Стояла тишина, лишь потрескивали дрожащие свечи, оплывшие воском. Он пригляделся к бумагам, но ничего не мог в них понять. Текст, который он пытался зафиксировать в памяти, сменялся новым, как будто листы выдавали новые надписи, схемы и картинки, сделанные от руки с каллиграфическими пометками. Его взгляд вернулся к полке. Все так же лежал один шар. Надпись на нем плыла и дрожала как свет свечей. Ему захотелось протянуть руку и взять оставшийся круглый предмет, но, будто он был духом из другого параллельного мира, ему никак не удавалось его ухватить. Рука проходила сквозь. Новые попытки ни к чему не привели. Он сосредоточился, полный желания на этот раз взять предмет с полки, и в момент, когда его кисть практически ухватилась, начался новый сон. Он летел в каком-то темном туннеле вниз. Ощущение полета более походило на ускоряющееся падение. Его несло все дальше и все быстрее туда, вниз. Стали разборчиво видны стены и стремительно приближающееся дно. Он постарался сгруппироваться перед ударом, и тут, от дернувшихся ног, рук и импульса в напрягшемся животе, он проснулся.

– Ты ничтожество! Ты мразь! – она гневно вращала глазами и, брызгая слюной, кричала на него со всей силы. – Я потратила на тебя столько лет своей жизни! А ты, сволочь, ты все превратил в прах. Я ненавижу тебя.

Он попытался что-то сказать, но она еще больше повысила голос, срывая связки, чтобы услышали соседи, понимая, что до него уже не докричаться.

Он стоя выслушивал ее оскорбления, понимая, что это невыносимо, что это продолжается регулярно, и каждый раз ее вопли становятся все громче, а оскорбления все агрессивней.

– Я ненавижу тебя, твоих проклятых родственников, которые воспитали тебя таким уродом! Я ненавижу, что поддалась тогда на твои слова о будущем и о нашем счастье. Ты испортил мне жизнь, лучшие годы я потратила впустую на то, чтобы изменить нашу жизнь, но ты профессионально и цинично, всеми силами, убиваешь этот мир и все вокруг себя. Урод! Как же я всех вас ненавижу. Она взяла со стола массажный резиновый шар с колючками, и запустила со всей силы ему в голову.

В последнее время истерики стали чаще и интенсивней. Изученная им система, что стоит лишь потерпеть 45 минут, а потом все стихает, дала сбой.

Попытка поговорить по душам, рассказать ей, что его волнует, обратилась полным провалом.

Грязные вопли неслись на него, часть отваливалась, ударившись в него, но некоторые проходили сквозь слух, он чувствовал их не только ушами, но и кожей, и это било сильно и жестко, учащая сердцебиение и ломая накопленные правила и систему ценностей. Ощущение, что что-то внутри рушится и разваливается, было осязаемым.

Он понял, что больше этого не выдержит.

Ее вопли резонировали по всему телу, разносились по стенам, отражались от предметов, и снова ударялись в него.

Развернувшись, он выдохнул, повернулся к ней спиной. Она продолжала что-то кидать вслед. Он дошел до двери, повернул замок, вышел, закрыл поскорее дверь ключом, чтобы не выплеснуть из квартиры ее эмоциональный крик, подошел к лифту, достал пачку сигарет, и нажал кнопку вызова.

Курить в лифте не хотелось. Ожидание недовольства соседей, которые могли зайти на нижних этажах, оставило его с не зажженной сигаретой в зубах. Открылись двери лифта, и он шагнул вперед. Всем весом наступив на пол, он услышал и ощутил хруст опоры, и, как в замедленной съемке увидел, что его нога проваливается вниз. Пытаясь удержаться, он раскрыл руки, но схватиться было не за что. Он больно ударился челюстью о треснувший пол, и, на секунду застряв в отверстии, начал падать в темную шахту. Он летел, видя перед собой канаты и кабели, ощущая соленый привкус прикушенного языка. Вниз. Все быстрее и быстрее мелькали перед ним технические детали, и приближалось дно.

Он не хотел кричать.

Он просто смотрел и думал.

Хотелось вспомнить жизнь, хотелось закурить, хотелось что-то сделать…

Но было ясно, что он не успеет ни того, и другого.

На дне шахты лифта лежало неестественно скрюченное человеческое тело. Из приоткрытого рта текла струйка крови.

Сверху летела неприкуренная сигарета, которую несколько секунд назад сжимало в зубах недвижимое тело несостоявшегося волшебника.

Пупырчатый шар для массажа прокатился вдоль стены и замер.

Она прилетела

У всякого безумия есть своя логика (Шекспир)

– Привет! Я скоро приеду! Ты представляешь, уже скоро, уже скоро, – она наспех говорила в трубку, пытаясь донести свою радость и свое ощущение предвкушения долгожданной встречи.

Он ее слышал. Молчал. И улыбался сам себе, прижимая плечом сотовый к уху.

Она продолжала что-то говорить, ее мысли обгоняли слова, прыгали с темы на тему, но это было совсем не важно. Ведь она скоро приедет. И они скоро увидятся.

Эта долгая разлука им обоим жутко надоела. Последние дни, несмотря на занятость, они стали переписываться чаще, и даже звонить друг другу, чего не делали поначалу.

Предвкушение встречи придавало какое-то спокойствие, уверенность, радость. Делало его сильнее, выше, стройнее. Ему надоело одиночество. Он сам этому удивлялся, но это было именно так. Чувство свободы и независимости – замечательное чувство, но со временем начинаешь понимать, что это не должно продолжаться всю жизнь. Становится пусто, пресно, неинтересно и иногда невыносимо. Пустота перестает приносить удовлетворение. Самостоятельность надоедает.

– Что? – переспросил он, поняв, что задумался и пропустил ее вопрос.

– Я спрашиваю, ты меня встретишь? – и она еще раз сказала время рейса.

В ее словах звучала тайная надежда, которую она старалась скрыть, но от возбуждения не могла. Было понятно, что он сильно занят, и что шансов на встречу в аэропорту мало, но почему бы не спросить, – а вдруг повезет?

– Прости, я буду занят, к сожалению эту встречу нельзя перенести, – они оба почувствовали досаду. Она – потому что не повезло, он – потому что всегда испытывал неловкость, отказывая ей.

Она продолжала еще о чем-то радостно тараторить в трубку, и о том как там здорово, и как она соскучилась, и как ей хочется остаться, но она так счастлива снова увидеться.

Он молча слушал и продолжал улыбаться. Досада быстро рассосалась, они поняли, что это не та ситуация, из-за которой стоит спорить или огорчаться. В его голове уже крутились другие мысли, связанные с новым проектом, – так часто бывало в общении с ней. Он мало воспринимал ее слова, научившись фильтровать только интонацию или особо важные слова, по которым требовалась его реакция. Он мог слушать ее часами, потом не помня ни слова, но это было и не важно: ведь за ее потоком слов было что-то гораздо более ценное и информативное, ее эмоции, ее правда, ее настоящее, ее жизнь. Эти ощущения стоили гораздо больше, чем все слова на свете.

Сказать что он был одинок, – неправда. Он никогда не был одинок. Его всегда окружали интересные люди. Будь то по бизнесу, будь по общественной работе, – где угодно. Ему никогда не было скучно. Всегда находились дела, важные, нужные, интересные. Даже когда подкатывало одиночество и становилось лениво, он вставал, отжимался или прыгал, и шел что-то делать. Это помогало. Особенно когда в наушниках звучало что-то приятное, позитивное, полезное или воодушевляющее. Во время стирки, во время загрузки тарелок в посудомойку, когда шумел пылесос, – всегда находилась возможность придумать что-то полезное. И это придавало ему сил. Это уносило одиночество и скуку прочь. Быстро и эффективно.

Когда он встретил ее, это не было похоже на удар молнии. Это не было взрывом миллиона бомб. Скорее, это было как появление долгожданного солнца в темный, серый день, когда вдруг расходятся тучи, появляется яркий теплый свет, лучи на столе и на полу, а наверху открывается голубое-голубое небо. Такое же голубое и бесконечное как ее глаза. Она просто подошла к нему, как многие после его выступления, окружив его с вопросами и комментариями. Но этот взгляд, первый и сильный, остался у него в памяти навсегда. Щелк! И вот оно. Засветилось…