Угличское дело

– Собаки брешут, а я жизнь умягчаю. А вот ты, синичкина пися, брехун так брехун.

Рыбка забрался Митьке за пазуху и вытащил оттуда соболью шкурку.

– Вот так оно 113 будет. Когда только успел, жопохлоп?

Битяговский молча наградил Митьку как положено. Тычком в плечи. Сказал Каракуту.

–Зелен, тютя. Не ловок пока в служении.

– Что-то будет, когда ловок станет. – сказал Каракут.

Дьяк не ответил. Вместо этого поторопил Качалова.

– Сколько вышло, Михаиле?

– 114. Как в копеечку. – ответил Качалов.

– Верно? – спросил дьяк Каракута.

– В описи как?

– Верно. – заключил Битяговский. Он грохнул крышкой сундука. Мишке выговорил.

– Замок давай, коли на мыло не сменял.

– Обидно слушать…– заныл Мишка.

– Ладно, ладно.

Дьяк перехватил у Качалова тяжеленный чугунный замок. Приладил его к сундуку, как богатый кошель к животу привесил.

– Через два-три дня. – сказал дьяк – Обоз с припасами в Дворцовый Приказ идет. И вы с ним.

Каракут отрицательно покачал головой.

– Нам задерживаться, нужды нет.

– Мне есть. – ответил дьяк. – Ты государев человек.

– Я не государев человек.

– Э-э-э. – поморщился дьяк, словно пережеванное жевал. – В царстве московском всяк человек государев. Всякая козявка, травинка любая по приказам расписана. Всё службу тянет. Радость в этом. Смысл.

– Какой? – едва улыбнулся Каракут.

– Служи. Не тужи. – твердо ответил Битяговский. – Мишка, цепку волоки.

Мишка вздохнул, выбрался из-за стола и преодолевая воздух , выбрался в сени. Приволок оттуда ржавую гремящую цепь. Вместе с дьяком они окутали ей сундук, а концы соединили еще одним замком.

– Так вот оно. – заключил дьяк.

– А ключ? – спросил Каракут.

– Слово государево – лучший ключ. – важно ответил дьяк.

– Нет у нас ключа. – влез бессовестно поперек разговора Мишка.

– Синичкина пися, а как же вы открываете? –удивился Рыбка.

– А никак. – дьяк поворочал тяжелые замки. – В Москву так пойдете. Там любой ключ найдется.

– Доверяет вам Москва.

– Не доверяет…Порядок блюдет. Теперь обедать. Чем бог послал, а государь передал.

ХХХ

В царскую мыльню, каменную с изразцовой печкой, вели четыре белые полотняные дорожки. Вдоль них выставили дворовых парней и девок. Для мужской и женской половин. Они подняли вверх и сомкнули между собой ветки с зелеными весенними листьями. Федор Романов и Лупп Колычев переминались с ноги на ногу у входа в мыльню. Ждали, когда начнется торжественное шествие правителя в баню. Руководил торжеством дьяк Вылузгин. Юркий и ловкий старик с желтыми хитрыми глазами. Несколько раз пробежал он вдоль живой шелестящей теплым ветерком арки, поднимал глаза в небо и сверялся с солнцем либо проговаривал молитву, наконец, махнул рукой и дал команду начинать. Сразу же за этим замычали зурны, загудели флейты, барабаны взбили пеной загустевший воздух. Тогда с разных концов, не видя друг друга, вступили Борис Годунов и его жена Мария. Они величаво и совсем по-царски шли мимо крытых галерей, откуда на них с любопытством наблюдали его ясновельможность литовский посол пан Сапега и крымский мурза Елченбек. Ради них, собственно, все и было затеяно. Чтобы затвердить в шалых порубежных умах, как стояли так и стоим, а вам того же не желаем. У входа в мыльню Бориса встретили Федор Никитич и Лупп Колычев. Борис передал Федору золотое яблоко. Лупп Колычев с глубоким поклоном вручил правителю сухой дубовый веник. В саму мыльню Романов и Колычев не пошли, там Бориса встречал банщик Никита. Длинный повыше оглобли мужик в рубахе с узким набранным ремешком. Никита хлопнул дверью и правитель потерял свою напускную важность, избавившись от чужих глаз. Раздевал его Никита торжественно по-особому чину. Правитель никогда про то не говорил, но Никита даром что повыше оглобли сам догадался как оно нужно. Закончив, Никита склонил лохматую голову и распахнул низкую дверь прямо в мыльню. Годунов вошел и Никита, не поднимая головы, закрыл дверь. Правитель исчез в мыльне и тотчас все повалилось. Дворовые разлеглись вдоль дорожек, опустели крытые галереи, хотя Вылузгин лично приволок высокую резную стулу литовскому послу. Что же, теперь после Ливонской войны несчастливой, после того как Польша и Литва заедино против царства православного встали унию заключив, не переломимся. «А вот когда жирка нагуляем…– Вылузгин, тяжело дыша, сам уселся на стулу. – Тогда уж… Как в былые времена….Дай то бог, поползут ляхи гонорливые за московской полушкой». Федор Никитич прилег, закинув руки за голову. В белую холстину неба по самую шляпку был вбит желтый солнечный гвоздь. Рядом с Федором расплылся по земле Лупп Колычев.

– Говорят, у тебя боец новый появился? –спросил Федор Никитич.

– С украйны. С Орла города привезли. Страшный черкасс.

– Когда выставишь?

Лупп Колычев повернулся к Федору Никитичу.

– Прятать не буду…

– Я это к чему…– Федор зевнул сладко.– Помост уже сладили…

Лупп Колычев вздохнул.

– Эх, Федор Никитич…И чего тебе надо, коли все есть…Неужто сам полезешь?

– А то…Прятать себя не буду. Расчешу твоего черкашенина…

– Ой ли…

– А ты выстави.

– Это подумать надо. – зараздумывал Лупп Колычев.

– Боишься?

– Мне то чего бояться…Не я буду жизнью своей играть. – засмеялся Лупп Колычев прямо в лицо молодому Романову.

ХХХ