Мировая экономика

Как известно, политические отношения могут пониматься двояко: как сфера интересов и деятельности государства и как сфера властных отношений в широком смысле этого термина. В современной науке международные отношения, несмотря на этимологическое содержание этого словосочетания, понимаются чаще всего во втором своем значении (хотя, как мы увидим в дальнейшем, все еще нередки и его употребления в первом, более узком смысле). Однако в этой связи возникает целый ряд вопросов. Каковы критерии международных отношений? Что общего и чем отличаются друг от друга международные отношения и международная политика? Существуют ли различия между внутренней и международной политикой государства?

Прежде чем остановиться на этих вопросах более подробно, необходимо сделать два замечания.

Во-первых, было бы неверно абсолютизировать значение определения предмета науки. В этом отношении можно сослаться на то, что и столь древние отрасли знания, какими являются, например, математика или география, и более «молодые», как социология или политология, до сих пор вряд ли можно дефинировать окончательно и однозначно удовлетворительным образом. Это тем более верно, что предмет любой науки претерпевает изменения: меняется как сам ее объект, так и наши знания о нем. Вместе с тем, указанное обстоятельство не отменяет необходимости обозначить круг тех проблем, которые составляют предметную область данной научной дисциплины. Такая потребность особенно актуальна, когда речь идет о молодой научной дисциплине, появляющейся в процессе дифференциации научного знания и сохраняющей в ходе своего становления тесные связи с родственными ей дисциплинами.

Во-вторых, отечественная наука о международных отношениях по известным причинам достаточно длительное время пренебрегала мировыми достижениями в данной области. Такие достижения рассматривались чаще всего как неудачные (или в лучшем случае, как представляющие лишь частный интерес в некоторых своих положениях) попытки на фоне «единственно научной и единственно правильной» марксистско-ленинской теории международных отношений. В самой же марксистско-ленинской теории международных отношений особое значение придавалось двум, рассматриваемым как «незыблемые», краеугольным положениям: а) рассмотрению международных отношений как «вторичных» и «третичных» – т. е. как продолжающих и отражающих внутриобщественные отношения и экономический базис общества; б) утверждению о том, что суть международных отношений, их «ядро» составляют классовые отношения (классовое противоборство), к которым в конечном итоге и сводится все их многообразие. Изменившаяся обстановка в полной мере показала ограниченность подобного подхода и выявила настоятельную потребность интеграции отечественных исследований в области международных отношений в мировую науку, использования ее достижений и осмысления меняющихся реалий международной жизни на рубеже третьего тысячелетия.

1. Понятие и критерии международных отношений

На первый взгляд, определение понятия «международные отношения» не представляет каких-то особых трудностей: это – совокупность экономических, политических, идеологических, правовых, дипломатических и иных связей и взаимоотношений между государствами и системами государств, между основными классами, основными социальными, экономическими, политическими силами, организациями и общественными движениями, действующими на мировой арене, т. е. между народами в самом широком смысле этого слова. Однако сразу же возникает целый ряд вопросов. Относятся ли, например, браки между людьми разных государств к сфере международных отношений? Относятся ли к ней туристические поездки и поездки по частным приглашениям граждан одной страны в другую? Вступает ли человек в международные отношения, покупая иностранный товар в магазине своей страны? Попытка ответить на подобные вопросы обнаруживает зыбкость, условность, а то и просто «неуловимость» границ между внутриобщественными и международными отношениями. С другой стороны, в чем выражается специфика «совокупности связи и взаимоотношений между основными классами, действующими на международной арене», по сравнению с «организациями и движениями»? Что скрывается за терминами «социальные, экономические, политические силы»? Что такое «международная арена»? Все эта вопросы остаются как бы «за скобками» приведенного определения, которое к тому же явно страдает тавтологичностью.

Не много ясности вносит и попытка более строгого определения международных отношений – как отношений между государствами и негосударственными организациями, между партиями, компаниями, частными лицами разных государств. По сути, оно лишь более явно, чем предыдущее, сводит совокупность международных отношений к взаимодействию их участников. Главным недостатком подобных определений является то, что, в конечном счете, они неизбежно сводят все многообразие международных отношений к взаимодействию государств.

Попытка выйти за рамки межгосударственных взаимодействий содержится в определении международных отношений как совокупности интеграционных связей, формирующих человеческое сообщество. Такое понимание международных отношений, оставляя открытым вопрос об их участниках, позволяет избежать недостатка их сведения к межгосударственным отношениям. К его достоинствам может быть отнесено и то, что в нем выделена одна из основных тенденций в эволюции международных отношений. Однако, обладая указанными преимуществами перед приведенными ранее, данное определение имеет тот недостаток, что является слишком широким, стирая, по существу, границы между внутриобщественными и международными отношениями. Делая акцент не на участниках международных отношений, а на их взаимодействии друг с другом, оно, по сути, как бы «теряет» этих участников. Между тем, без правильного понимания основных и второстепенных, закономерных и случайных участников международных отношений, так же как и без рассмотрения иерархии между ними – или, иначе говоря, без выделения главных и неглавных участников – выявить специфику международных отношений достаточно трудно.

Впрочем, предъявлять слишком большие претензии к определениям было бы неверно: ни одна дефиниция не в состоянии полностью раскрыть содержание определяемого объекта. Ее задача – дать лишь первичное представление об этом объекте. Поэтому при анализе международных отношений исследователи стремятся не столько дать «исчерпывающее» определение, сколько выделить основные критерии, на основе которых можно было бы понять их сущность и специфику.

Чаще всего исходным пунктом поисков и одним из существенных элементов специфики международных отношений многие исследователи делают именно выделение их участников. Международные отношения – это отношения между политическими единицами, имея в виду, что данное понятие включает греческие полисы, римскую или египетскую империи, как и европейские монархии, буржуазные республики или народные демократии. Содержанием международных отношений являются, по преимуществу, отношения между государствами: так, бесспорным примером международных отношений являются межгосударственные договоры. В свою очередь, межгосударственные отношения выражаются в специфическом поведении символических персонажей – дипломата и солдата. Два и только два человека действуют не просто в качестве членов, а в качестве представителей общностей, к которым они принадлежат: посол при исполнении своих функций представляет политическую единицу, от имени которой он выступает; солдат на поле боя представляет политическую единицу, от имени которой он убивает себе подобного. Иначе говоря, международные отношения в самой своей сущности содержат альтернативу мира и войны. Особенность международных отношений состоит в том, что они основаны на вероятностном характере того и другого и поэтому включают в себя значительный элемент риска.

В целях сделать свое понимание особенностей внешней политики и международных отношений более доступным. По сравнению с футболом, внешняя политика является еще более неопределенной. Цель действующих лиц здесь не так проста, как забивание гола. Правила дипломатической игры не расписаны во всех деталях, и любой игрок нарушает их, когда находит в этом свою выгоду. Нет судьи, и даже когда некая совокупность действующих лиц претендует на судейство (ООН), национальные действующие лица не подчиняются решениям этого коллективного арбитра, степень беспристрастности которого оставляет повод для дискуссии. Если соперничество наций действительно напоминает какой-либо вид спорта, то таким видом слишком часто является борьба без правил – кэтч. Поэтому международные отношения – это «предгражданское» или «естественное» состояние общества (как война всех против всех). В сфере международных отношений господствует «плюрализм суверенитетов», поэтому здесь нет монополии на принуждение и насилие, и каждый участник международных отношений вынужден исходить в своем поведении во многом из непредсказуемого поведения других участников.

Близкие мысли высказывают и многие другие исследователи, отмечающие, что международные отношения характеризуются отсутствием консенсуса между их участниками относительно общих ценностей, сколь либо общепринятых социальных правил, гарантируемых юридическими или моральными нормами, отсутствием центральной власти, большой ролью стихийных процессов и субъективных факторов, значительным элементом риска и непредсказуемости.

Однако не все разделяют ту мысль Р. Арона, в соответствии с которой основное содержание международных отношений составляет взаимодействие между государствами. Так, по мнению американского исследователя Д. Капоразо, в настоящее время главными действующими лицами в международных отношениях становятся не государства, а классы, социально-экономические группы и политические силы. Д. Сингер, представитель бихевиористской школы в исследовании международных отношений, предложил изучать поведение всех возможных участников международных отношений – от индивида до глобального сообщества, – не заботясь об установлении приоритета относительно их роли на мировой арене. Другой известный американский специалист в области международных отношений, Дж. Розенау, высказал мнение, что структурные изменения, которые произошли за последние десятилетия в мировой политике и стали основной причиной взаимозависимости народов и обществ, вызвали коренные трансформации в международных отношениях. Их главным действующим лицом становится уже не государство, а конкретные лица, вступающие в отношения друг с другом при его минимальном посредничестве или даже вопреки его воле. И если для Р. Арона основное содержание международных отношений составляют взаимодействия между государствами, символизируемые в фигурах дипломата и солдата, то Дж. Розенау приходит фактически к противоположному выводу. По его мнению, результатом изменений в сфере международных отношений становится образование так называемого международного континуума, символическими субъектами которого выступают турист и террорист.

В целом же, в многообразии приведенных точек зрения просматриваются попытки либо объединить, либо отдать предпочтение в исследовании международных отношений одному из двух критериев. В одном случае – это специфика участников, в другом – особая природа международных отношений. Каждый из них, как мы уже убедились, может привести к неоднозначным выводам. Каждый имеет свои преимущества и свои недостатки.

В рамках одного подхода существует возможность свести международные отношения, в конечном счете, либо к взаимодействию между государствами, либо, напротив, к деятельности только негосударственных участников, что тоже неверно. Более подробно вопрос об участниках международных отношений будет рассмотрен в главе VII. Поэтому здесь можно ограничиться лишь замечанием о том, что действительно имеющаяся и набирающая силу тенденция к расширению числа участников международных отношений за счет негосударственных и частных субъектов диктует необходимость внимательного анализа их роли в изменениях, происходящих на мировой арене. В то же время такой анализ должен обязательно сопровождаться сопоставлением удельного веса, который имеют в международных отношениях все их участники, в том числе и такие «традиционные» как государства. Практика показывает, что они и сегодня в большинстве случаев остаются главными и решающими действующими лицами в международных отношениях, хотя абсолютизация их значения как единственных и самодовлеющих неправомерна.

Противоположные выводы, взаимоисключающие крайности допускает и второй подход. Так, понимание природы международных отношений только как «естественного», «предгражданского» состояния не учитывает тенденции к их социализации, игнорирует нарастающие свидетельства преодоления такого состояния и становления нового мирового порядка (эта тема также будет рассмотрена в специально посвященной ей XII главе). С другой стороны, если исходить только из указанной тенденции, то тоже можно придти к ошибочному выводу, не учитывающему, что, несмотря на возрастающую целостность и взаимозависимость мира, на усиливающиеся процессы международной интеграции и сотрудничества различных государств и народов в экономической, политической, социальной и др. областях, международные отношения и сегодня во многом остаются сферой несовпадающих интересов, соперничества и даже противоборства и насилия. Это уже не «джунгли», не «война всех против всех», но и не единое сообщество, живущее по единым законам и в соответствии с общими, разделяемыми всеми его членами, ценностями и нормами. Это, скорее, переходное состояние, когда усиливающаяся тенденция к становлению мирового сообщества не стала необратимой, когда элементы регулирования и «плюрализм суверенитетов», расширение сотрудничества на основе взаимных интересов и совершенствование средств насилия сосуществуют друг с другом, то взаимно уравновешиваясь, то вновь вступая в противоборство.

Все это говорит о том, что вышеуказанных критериев по крайней мере недостаточно для определения специфики международных отношений, что они должны быть если не заменены, то дополнены еще одним критерием. Известный французский исследователь М. Мерль, предложивший такой критерий, назвал его «критерием локализации». В соответствии с этим критерием, специфика международных отношений определяется как совокупность соглашений или потоков, которые пересекают границы, или же имеют тенденцию к пересечению границ. Исходя из факта разделения мира на государства, сохраняющие суверенитет над своими территориальными границами, такое понимание позволяет как учитывать особенности каждого этапа в развитии международных отношений, так и не сводить их к межгосударственным взаимодействиям. В него вполне вписываются и самые различные классификации международных отношений. Обобщая высказанные в этом отношении в научной литературе позиции, можно говорить о различных типах, видах, уровнях и состояниях международных отношений.

Так, до недавнего времени в отечественной и восточноевропейской научной литературе международные отношения подразделялись на основе классового критерия, на отношения господства и подчинения, отношения сотрудничества и взаимопомощи и переходные отношения. Соответственно, к первым относили отношения феодального и капиталистического типа, ко вторым – отношения между социалистическими странами, к третьим – отношения между развивающимися государствами, освободившимися от колониальной зависимости.

Поскольку наблюдаемая в действительности картина не укладывалась в такую достаточно искусственную схему, постольку некоторые авторы пытались усложнить саму схему, не выходя, однако, за рамки классового подхода. Так польский автор Ю. Кукулка выделял три типа однородных и три типа переходных международных отношений. Реальная международная жизнь и прежде не вписывалась в подобную типологию, которая игнорировала наличие серьезных противоречий и даже вооруженных конфликтов между социалистическими странами, так же как и существование отношений подлинного сотрудничества (хотя и не исключающего противоречий) между капиталистическими государствами. Изменения же, которые произошли в Восточной Европе в начале 90-х годов и которые привели к исчезновению мировой социалистической системы, заставили большинство специалистов полностью отказаться от классового и перейти к «общецивилизационному» критерию в классификации международных отношений. В соответствии с последним в отечественной литературе была сделана попытка выделить два типа международных отношений – отношения, основанные на балансе сил, с одной стороны, и на балансе интересов, с другой. Впрочем, эта попытка, отражавшая увлеченность части отечественных авторов «новым политическим мышлением», фактически не оставила в науке сколь-либо существенного следа и не возобновлялась после его поражения.

Виды международных отношений рассматриваются либо на основе сфер общественной жизни (и, соответственно, содержания отношений) – экономические, политические, военно-стратегические, культурные, идеологические отношения и т. п., – либо на основе взаимодействующих участников – межгосударственные отношения, межпартийные отношения, отношения между различными международными организациями, транснациональными корпорациями и т. п.

В зависимости от степени развития и интенсивности тех или иных видов международных отношений, выделяют их различные (высокий, низкий, или средний) уровни. Однако более плодотворным представляется определение уровней международных отношений на основе геополитического критерия: с этой точки зрения выделяются глобальный (или общепланетарный), региональные (европейский, азиатский и т. п.), субрегиональные (например, страны Карибского бассейна) уровни международного взаимодействия.

Наконец, с точки зрения степени напряженности, можно говорить о различных состояниях международных отношений: это, например, состояния стабильности и нестабильности; доверия и вражды, сотрудничества и конфликта, мира и войны и т. п.

В свою очередь, вся совокупность известных науке различных типов, видов, уровней и состояний международных отношений представляет собой особый род общественных отношений, отличающихся своими особенностями от другого их рода – от общественных отношений, свойственных той или иной социальной общности, выступающей участником международных отношений. В этой связи международные отношения можно определить как особый род общественных отношений, выходящих за рамки внутриобщественных взаимодействий и территориальных образований. В свою очередь, такое определение требует рассмотрения вопроса о том, как соотносятся международные отношения и мировая политика.

2. Мировая политика

Понятие «мировая политика» принадлежит к числу наиболее употребимых и одновременно наименее ясных понятий политической науки. Действительно, с одной стороны, казалось бы, что и немалый исторический опыт, накопленный в попытках создания мировых империй или в реализации социально-политических утопий, и XX век, богатый на глобальные события, затрагивающие судьбы всего человечества (стоит лишь напомнить о двух прошедших в первой половине нашего столетия мировых войнах, о наступившем затем противостоянии двух социально-политических систем, продолжавшемся вплоть до фактического исчезновения одной из них, о возрастающей взаимозависимости мира на рубеже нового тысячелетия) – не оставляют сомнений в существовании выражаемого данным понятием феномена. Не случайно в теоретическом освоении мироцельности (мироведении, или мондиологии) – междисциплинарной области знания, привлекающей растущий интерес научного сообщества начиная с 70—80-х годов, – столь важную роль играют понятия «мировое гражданское общество» и «мировое гражданство». Но как известно, гражданское общество представляет собой, выражаясь гегелевским языком, диалектическую противоположность сферы властных отношений, т. е., иначе говоря, оно неотделимо от этой сферы, как неотделимы друг от друга правое и левое, север и юг и т. п. Что же касается «мирового гражданства», то оно «по определению» предполагает лояльность социальной общности по отношению к существующей и воспринимаемой в качестве легитимной политической власти, т. е. в данном случае оно предполагает существование мировой политики в качестве относительно самостоятельного и объективного общественного явления.

С другой стороны, одна из главных проблем, которая встает при исследовании вопросов, связанных с мировой политикой, это именно проблема ее идентификации как объективно существующего феномена. Действительно, как отличить мировую политику от международных отношений? Вопрос тем более непростой, что само понятие «международные отношения» является достаточно неопределенным и до сих вызывает дискуссии, показывающие отсутствие согласия между исследователями относительно его содержания. Поскольку пространство и поле в мировой политике могут быть выделены лишь в абстракции, нередко приходится встречаться с точкой зрения, в соответствии с которой и мировая политика в целом – не более, чем абстракция, выражающая взгляд политолога на международные отношения, условно выделяющего в них политическую сторону, политическое измерение.

Мировая политика – это деятельность, взаимодействие государств на международной арене; «международные отношения» – это система реальных связей между государствами, выступающих и как результат их действий, и как своего рода среда, пространство, в котором существует мировая политика. Кроме государств, субъектами, участниками мирового общения выступают различные движения, организации, партии и т. п. Мировая политика – активный фактор, формирующий международные отношения. Международные отношения, постоянно изменяясь под воздействием мировой политики, в свою очередь, влияют на ее содержание и характер.

Такая позиция облегчает понимание происходящего на мировой арене и вполне может быть принята в качестве исходной в анализе мировой политики. Вместе с тем, было бы полезно внести некоторые уточнения. Взаимодействие государств на мировой арене, двусторонние и многосторонние связи между ними в различных областях, соперничество и конфликты, высшей формой которых выступают войны, сотрудничество, диапазон которого простирается от спорадических торговых обменов до политической интеграции, сопровождающейся добровольным отказом от части суверенитета, передаваемого в «общее пользование», – все это точнее отражается термином «международная политика». Что же касается понятия «мировая политика», то оно смещает акцент именно на ту все более заметную роль, которую играют в формировании международной среды нетрадиционные акторы, не вытесняющие однако государство как главного участника международных общений.

Очевидно, что различия существуют не только между мировой политикой и международными отношениями, но и между внешней и международной политикой: внешняя политика той или иной страны представляет собой конкретное, практическое воплощение министерством иностранных дел (или соответствующим ему внешнеполитическим ведомством) основных принципов международной политики государства, вырабатываемых в рамках его более широких структур и призванных отражать его национальные интересы. Что касается негосударственных участников международных отношений, то для многих из них (например, для многонациональных корпораций, международных мафиозных группировок, конфессиональных общностей, принадлежащих, скажем, к католической церкви или исламу) международная политика чаще всего вовсе и не является «внешней» (или, по крайней мере, не рассматривается в качестве таковой). Вместе с тем подобная политика выступает одновременно как: а) «транснациональная» – поскольку осуществляется помимо того или иного государства, а часто и вопреки ему и б) «разгосударствленная» – поскольку ее субъектами становятся группы лидеров, государственная принадлежность которых носит, по сути, формальный характер (впрочем, феномен «двойного гражданства» нередко делает излишней и такую формальность).

Разумеется, внешняя и международная политика государства тесно связаны не только друг с другом, но и с его внутренней политикой, что обусловлено, в частности, такими факторами, как единая основа и конечная цель, единая ресурсная база, единый субъект и т. п. (именно этим, кстати говоря, объясняется и то обстоятельство, что анализ внешнеполитических решений возможен лишь с учетом расстановки внутриполитических сил). С другой стороны, как это ни кажется на первый взгляд парадоксальным, феномены «транснациональной» и даже «разгосударствленной» политики все чаще становятся свойственными и межгосударственному общению.

Действительно, как показывает швейцарский исследователь Ф. Брайар, внешняя политика все в меньшей и меньшей степени является уделом только министерств иностранных дел. В силу возросшей необходимости сообща управлять все более сложными и многочисленными проблемами, она становится достоянием большинства других государственных ведомств и структур. Различные группы национальных бюрократий, имеющие отношение к международным переговорам, часто стремятся к непосредственному сотрудничеству со своими коллегами за рубежом, к согласованным действиям с ними. Это приводит к развитию оккультных связей и интересов, выходящих за рамки государственных принадлежностей и границ, что делает внутреннюю и международную сферы еще более взаимопроницаемыми.

3. Взаимосвязь внутренней и внешней политики

Проблема взаимосвязи и взаимовлияния внутренней и внешней политики – одна из наиболее сложных проблем, которая была и продолжает оставаться предметом острой полемики между различными теоретическими направлениями международнополитической науки – традиционализмом, политическим идеализмом, марксизмом – и такими их современными разновидностями, как неореализм и неомарксизм, теории зависимости и взаимозависимости, структурализм и транснационализм. Каждое из этих направлений исходит в трактовке рассматриваемой проблемы из собственных представлений об источниках и движущих силах политики.

Так, например, для сторонников политического реализма внешняя и внутренняя политика, хотя и имеют единую сущность, – которая, по их мнению, в конечном счете сводится к борьбе за силу, – тем не менее составляют принципиально разные сферы государственной деятельности. По убеждению Г. Моргентау, многие теоретические положения которого остаются популярными и сегодня, внешняя политика определяется национальными интересами. Национальные интересы объективны, поскольку связаны с неизменной человеческой природой, географическими условиями, социокультурными и историческими традициями народа. Они имеют две составляющие: одну постоянную – это императив выживания, непреложный закон природы; другую переменную, являющуюся конкретной формой, которую эти интересы принимают во времени и пространстве. Определение этой формы принадлежит государству, обладающему монополией на связь с внешним миром. Основа же национального интереса, отражающая язык народа, его культуру, естественные условия его существования и т. п., остается постоянной. Поэтому внутренние факторы жизни страны (политический режим, общественное мнение и т. п.), которые могут меняться и меняются в зависимости от различных обстоятельств, не рассматриваются реалистами как способные повлиять на природу национального интереса: в частности, национальный интерес не связан с характером политического режима. Соответственно, внутренняя и внешняя политика обладают значительной автономией по отношению друг к другу.

Напротив, с точки зрения представителей ряда других теоретических направлений и школ внутренняя и внешняя политика не только связаны друг с другом, но эта связь носит характер детерминизма. Существует две версии подобного детерминизма. Одна из них свойственна ортодоксальному марксизму, с позиций которого внешняя политика является отражением классовой сущности внутриполитического режима и зависит в конечном счете от определяющих эту сущность экономических отношений общества. Отсюда и международные отношения в целом носят «вторичный» и «третичный», «перенесенный» характер.

Другой версии детерминизма придерживаются сторонники геополитических концепций, теорий «богатого Севера» и «бедного Юга», а также неомарксистских теорий зависимости, «мирового центра» и «мировой периферии» и т. п. Для них, по сути, исключительным источником внутренней политики являются внешние принуждения. Так, например, с точки зрения И. Валлерстайна, для того, чтобы понять внутренние противоречия и политическую борьбу в том или ином государстве, его необходимо рассматривать в более широком контексте: контексте целостности мира, представляющего собой глобальную империю, в основе которой лежат законы капиталистического способа производства – «мироэкономика». «Центр империи» – небольшая группа экономически развитых государств, – потребляя ресурсы «мировой периферии», является производителем промышленной продукции и потребительских благ, необходимых для существования составляющих ее слаборазвитых стран. Таким образом, речь идет о существовании между «центром» и «периферией» отношений несимметричной взаимозависимости, являющихся основным полем их внешнеполитической борьбы. Развитые страны заинтересованы в сохранении такого состояния (которое, по сути, представляет собой состояние зависимости), тогда как страны «периферии», напротив, стремятся изменить его, установить новый мировой экономический порядок. В конечном счете, основные интересы тех и других лежат в сфере внешней политики, от успеха которой зависит их внутреннее благополучие. Значение внутриполитических процессов, борьбы партий и движений в рамках той или иной страны, определяется той ролью, которую они способны играть в контексте «миро-экономики».

Еще один вариант детерминизма характерен для представителей таких теоретических направлений в международно-политической теории, как неореализм и структурализм (приобретающий относительно самостоятельное значение). Для них внешняя политика является продолжением внутренней, а международные отношения – продолжением внутриобщественных отношений. Однако решающую роль в определении внешней политики, по их мнению, играют не национальные интересы, а внутренняя динамика международной системы. При этом, главное значение имеет меняющаяся структура международной системы: являясь в конечном счете, опосредованным результатом поведения государств, а также следствием самой их природы и устанавливающихся между ними отношений, она в то же время диктует им свои законы. Таким образом, вопрос о детерминизме во взаимодействии внутренней и внешней политики государства решается в итоге в пользу внешней политики.

В свою очередь, представители концепций взаимозависимости мира в анализе рассматриваемого вопроса исходят из тезиса, согласно которому внутренняя и внешняя политика имеют общую основу – государство. Для того, чтобы получить верное представление о мировой политике, считает, например, профессор Монреальского университета Л. Дадлей, следует вернуться к вопросу о сущности государства. Любое суверенное государство обладает двумя монополиями власти. Во-первых, оно имеет признанное и исключительное право на использование силы внутри своей территории, во-вторых, обладает здесь легитимным правом взимать налоги. Таким образом, территориальные границы государства представляют собой те рамки, в которых осуществляется первая из этих властных монополий – монополия на насилие – и за пределами которых начинается поле его внешней политики. Здесь кончается право одного государства на насилие и начинается право другого. Поэтому любое событие, способное изменить то, что государство рассматривает как свои оптимальные границы, может вызвать целую серию беспорядков и конфликтов. Пределы же применения силы в рамках государства всегда обусловливались его возможностью контролировать свои отдаленные территории, которая, в свою очередь, зависит от военной технологии. Поскольку же сегодня развитие транспорта и совершенствование вооружений значительно сократило государственные издержки по контролю над территорией, постольку увеличились и оптимальные размеры государства.

Что же происходит со второй из названных монополий? В рамках того или иного государства часть общего дохода, который изымается фискальной системой, составляет пределы внутренней компетенции государства, поле его внутренней политики. Положение этого поля также зависит от технологий, но на этот раз речь идет об информационных технологиях. Доступность специализированных рынков, экспертной информации, высшего образования и медобслуживания дает гражданам те преимущества, которыми они не обладали в простой деревне. Именно благодаря этим преимуществам уровень налогов может расти без риска вынудить индивидов или фирмы обосноваться в другом месте. Любое же необдуманное расширение этого поля – например, внезапное повышение налогов сверх определенных пределов, способное вызвать конфискацию совокупного дохода граждан, чревато риском внутренних конфликтов в стране. С этой точки зрения одной из причин развала Советского Союза стала его неспособность генерировать ресурсы, требуемые для финансирования своего военного аппарата.

Таким образом, для сторонников описанных позиций вопрос о первичности внутренней политики по отношению к внешней или наоборот не имеет принципиального значения: по их мнению и та, и другая детерминированы факторами иного, прежде всего, технологического характера. При этом, если уже неореалисты признают, что в наши дни государство больше не является единственным участником мировой политики, то согласно многим представителям теорий взаимозависимости и структурализма оно все больше утрачивает и присущую ему прежде основную роль в ней. На передний план выступают такие международные акторы, как межправительственные и неправительственные организации, транснациональные корпорации, политические и социальные движения и т. п. Степень влияния этих новых акторов на мировую политику, усиливающаяся роль международных режимов и структур иллюстрируются, в частности, происходящими в ней сегодня и составляющими ее наиболее характерную черту интеграционными процессами.

Еще дальше в этом отношении идут сторонники школы транснационализма (28). По их мнению, в наши дни основой мировой политики уже не являются отношения между государствами. Многообразие участников (межправительственные и неправительственные организации, предприятия, социальные движения, различного рода ассоциации и отдельные индивиды), видов (культурное и научное сотрудничество, экономические обмены, родственные отношения, профессиональные связи) и «каналов» (межуниверситетское партнерство, конфессиональные связи, сотрудничество ассоциаций и т. п.) взаимодействия между ними вытесняют государство из центра международного общения, способствуют трансформации такого общения из «интернационального» (т. е. межгосударственного, если вспомнить этимологическое значение этого термина) в «транснациональное» (т. е. осуществляющееся помимо и без участия государств). Для новых акторов, число которых практически бесконечно, не существует национальных границ. Поэтому на наших глазах возникает глобальный мир, в котором разделение политики на внутреннюю и внешнюю теряет всякое значение.

Значительное влияние на подобный подход оказали выдвинутые еще в 1969 году Дж. Розенау идеи о взаимосвязи между внутренней жизнью общества и международными отношениями, о роли социальных, экономических и культурных факторов в объяснении международного поведения правительств, о «внешних» источниках, которые могут иметь чисто «внутренние», на первый взгляд, события и т. п..

Розенау был и одним из первых, кто стал говорить о «раздвоенности» мира: с этой точки зрения современность характеризуется сосуществованием, с одной стороны, поля межгосударственных взаимоотношений, в котором действуют «законы» классической дипломатии и стратегии; и, с другой стороны – поля, в котором сталкиваются «акторы вне суверенитета», т. е. негосударственные участники. Отсюда и «двухслойность» мировой политики: межгосударственные отношения и взаимодействие негосударственных акторов составляют два самостоятельных, относительно независимых, параллельных друг другу мира «пост-международной» политики.

Продолжая эту мысль, французский политолог Б. Бади останавливается на проблеме импорта странами «Юга» западных политических моделей (в частности – государства как института политической организации людей). В широком смысле можно констатировать, с его точки зрения, явный провал универсализации западной модели политического устройства. Именно в этом провале заключается, по его мнению, основной источник беспорядка в современных международных отношениях и наблюдающихся сегодня противоречивых и сложных процессов переустройства мира.

В той мере, в какой государство-нация не соответствует социокультурным традициям обществ-импортеров, члены этих обществ не чувствуют себя связанными с данной моделью политического устройства, не идентифицируют себя с ней. Отсюда наблюдаемый в постколониальных странах феномен отторжения гражданских отношений. А поскольку социальная динамика не терпит пустоты, это отторжение ведет социальных акторов к поиску новых идентичностей и иных форм социально-политической организации. С этим связано такое явление, получившее широкое распространение в современном мире (и несущее в себе огромный конфликтный потенциал), как вспышка партикуляризма, которую ошибочно отождествляют с национализмом или пробуждением наций. На самом деле происходит как раз обратное. Инфляция идентичности характеризуется в действительности ненадежностью способов ее кристаллизации и поиском замещающих ее иных форм социальных и политических отношений. Такой поиск идет как в направлении микрокоммунитарных реконструкций («я не чувствую себя гражданином, следовательно, вместо этого, я рассматриваю себя прежде всего как члена моего клана, даже моей семьи, моей деревни»), так и создания макрокоммунитарных связей («я идентифицирую себя с определенной религией, с определенной языковой, культурной или исторической общностью, которая выходит за пространственные рамки прежних наций-государств»).

С точки зрения вопроса о соотношении внутренней и внешней политики это достаточно серьезный феномен. Перед лицом утраты легитимности правительств и малопривлекательного характера моральных и идеологических аргументов, которые они берут на вооружение для оправдания своих действий, политические лидеры все больше стремятся придать этим действиям не только национальное, но и международное значение. Так, Б. Ельцин и политические силы, выступавшие на его стороне во время октябрьских событий 1993 года, стремились привлечь на свою сторону общественное мнение граждан не только своей страны, но и всего международного сообщества, и прежде всего – ведущих Западных держав, используя существующие в них демократические традиции, а также опасения глобальных последствий призывов российской оппозиции к вооруженному противостоянию режиму. В свою очередь, оппозиция, независимо от провозглашаемых ею лозунгов, также стремилась создать о себе определенный имидж не только внутри страны, но и за рубежом.

Завершая рассмотрение проблемы соотношения внутренней и внешней политики можно сделать следующие выводы.

Во-первых, детерминистские объяснения соотношения внутренней и внешней политики малоплодотворны. Каждое из них – вдет ли речь о «первичности» внутренней политики по отношению к внешней или наоборот, – отражает лишь часть истины и потому не может претендовать на универсальность. Более того, уже сама продолжительность подобного рода полемики – а она длится фактически столько, сколько существует политическая наука, – говорит о том, что на самом деле в ней отражается тесная связь эндогенных и экзогенных факторов политической жизни. Любые сколь-либо значимые события во внутриполитической жизни той или иной страны немедленно отражаются на ее международном положении и требуют от нее соответствующих шагов в области внешней политики. Так, например, уже на следующий день после того как стали известны результаты парламентских выборов в декабре 1993 года в России, эстонский премьер-министр М. Лаар выразил мнение, что они должны подтолкнуть Европейский Союз к быстрой интеграции Прибалтики в НАТО. Латвийский президент Г. Улманис подчеркнул, что восхождение Жириновского – результат слабости политики Ельцина за последние шесть месяцев. В свою очередь, украинские политики заявили, что после указанных результатов не может быть и речи об одностороннем ядерном разоружении. Все это не могло не повлечь за собой соответствующих изменений в российской внешней политике. Верно и обратное: важные решения, принимаемые в сфере внешней политики, влекут за собой необходимость адекватных мероприятий во внутриполитической жизни. Так, намерение РФ стать членом Совета Европы потребовало от ее руководства изменения своего отношения к проблеме прав человека, которые в постсоветской России, по свидетельству международных и отечественных правозащитных организаций, повсеместно нарушались. В свою очередь, принятие России в эту влиятельную межправительственную организацию было оговорено условием, согласно которому внутреннее законодательство РФ должно быть приведено в соответствие с западноевропейскими стандартами, а нарушениям прав человека должен быть положен конец не только на словах, но и в практике повседневной жизни граждан.

Во-вторых, в современных условиях указанная связь становится настолько тесной, что иногда теряет смысл само употребление терминов «внутренняя» и «внешняя политика», оставляющее возможность для представлений о существовании двух отдельных областей, между которыми существуют непроходимые границы, в то время как в действительности, речь идет об их постоянном взаимном переплетении и «перетекании» друг в друга. Так, отношение постсоветского политического режима к российской национал-патриотической оппозиции или же к темпам и формам приватизации госсобственности, не говоря уже о реформах, касающихся армии, ВПК, природоохранных мероприятий или же законодательных основ в области прав и свобод человека, с самого начала не могло не увязываться им с официально провозглашенными внешнеполитическими ориентирами, направленными на партнерские и союзнические отношения на основе приверженности общим демократическим ценностям со странами Запад. В свою очередь, приоритеты в области внешней политики диктуются необходимостью продвижения по пути объявленных режимом внутриполитических целей – политической демократии, рыночной экономики, социальной стабильности, гарантий индивидуальных прав и свобод, или, по меньшей мере, периодического декларативного подтверждения приверженности курсу реформ.

В-третьих, рост числа акторов «вне суверенитета» не означает, что государство как институт политической организации людей уже утратило свою роль или утратит ее в обозримом будущем. В свою очередь, отсюда следует, что внутренняя и внешняя политика остаются двумя неразрывно связанными и в то же время несводимыми друг к другу «сторонами одной медали»: одна из них обращена внутрь государства, другая – во вне его. И как верно подчеркивает французский политолог М. Жирар, «большинство интеллектуальных усилий, имеющих смелость или неосторожность либо игнорировать эту линию водораздела между внутренней и внешней политикой, либо считать ее утратившей актуальность, пытающихся отождествить указанные стороны друг с другом, неизбежно обрекают себя на декларации о намерениях или на простые символы веры».