Ты вспомнила, как верно я люблю тебя. Пусть будет наш нежный секрет

– тогда, если нам повезет, и я вашими тайными напитками-молитвами буду в порядке, сегодня вечером ты услышишь продолжение истории мио.

прилива сил от всеобщей любви вокруг хватило на нашу медитацию втроем. после, через несколько часов мы ужинали. помимо отваров на травах и специях для меня, мои девочки успели подготовить настоящий chef’s table. мне оставалось лишь считать тарелки, умоляя веру и надежду хотя бы посидеть за столом подольше между каждой их заменой, но тщетно: то за считанные минуты закипали тортеллини-ди-модена, то было необходимо внести штриховые изменения в финальную подачу, то трюфель, то зеленые томаты, то прочие припущенные овощи, то хурма, то спаржевый каталонский цикорий и хмели-сунели. как в пиксаровском мультфильме рататуй, напоследок они оставили что-то очень простое и прямиком из позднего детства, но беспредельно, беспредельно вкусное: чизкейк с чьей-то домашней страчателлой. и как бы они не просили меня критически отнестись к сету из шести творений, обращать внимание на кислотность, текстурность и порядок (за тортеллини последовал обыкновенный тар-тар из голубого тунца с облепихой и ложное гуакомоле с манго), я просто не мог. любое мое слово, кроме благодарного, едва-едва, но все-таки щипало бы ни с чем несравненное стечение моей судьбы. в скольких квартирах есть то, что обрели и так бережем мы?

с приходом позднего вечера, я вошел в детскую с медицинской маской в руке, которую дала мне вера на всякий случай, чтобы я не заразил малышку. дочка заметила это и попросила позволить ей самой надеть маску на меня:

– готово, всё. – сказала софи, для проверки слегка потянув маску вниз, чтобы проверить успех своего надевания.

– и у меня тоже все готово, милая.

мы нежно обнялись. в последние дни я чувствовал себя достаточно зажато и неприкаянно, организм на некой причине вновь перестраивался. в моей голове это было очень похоже на эмоциональные качели в предгорном тумане, парившие то одну сторону рассудка, то в другую. потому миниатюрное объятие, ласково упавшее на мои плечи, подействовало на меня своим добром чуть сильнее, чем в другие дни.

– ангел мой, ты ещё помнишь, как собака мио оказался и уснул в том доме? следующим утром он проснулся с первым светом. над вулканом, над этной шёл снег и выпадало его сказочно, удивительно много. кажется, мио никогда не видел таких высоких сугробов через окно и настолько крупных хлопьев, падающих с сицилийского неба. едва открыв собачьи глазки, он открыл дверь в дом и бросился купаться в этом свежем снегу, как в белое море. он мчал вперед сквозь него изо всех сил, сколько нахлынуло на него вдохновения. а конечной целью его были первые и, может быть, последние ландыши у ворот. врат виллы. наверное, мио скакал на их запах и из самой глубины сугробов он, конечно, не мог ничего разглядеть. и в этот момент произошло нечто, что собьёт тебя с толку, любимая.

– что-то случилось?

– да.

– дай мне перевести дух.

с тех пор, как я продолжил рассказывать ей историю, прошло совсем мало времени. наденька явно просила о паузе не потому, что фокус её внимания устал наводиться. она попросила прерваться, потому что поняла, что случилось что-то нехорошее. до него, до нехорошего, просто дошла речь.

– я готова. услышать.

– ты должна понимать, что наш ретриняжка был в состоянии такого светлого, непонимающего блаженства, потому что проснулся считанные минуты назад и сразу же, сразу же, как открыл глаза, увидел то, что обрадовало его настолько…

– получается, утром он был неосознанный?

какая удалась ремарка.

– да… смотри, ведь он все делал как обычная неосознанная собачка. было именно так… так получилось. и когда мио добрался до ландышей, его безумно счастливый нос вкусил долгожданный запах цветов. чистый, очень чистый аромат, уже готовый парфюм, гениальный от природы. подобравшись к нему так близко, что глазки от красоты закрылись сами, у мио… у него отказали задние лапы. он не распознал этого сразу в новой для него среде передвижения, в таком-то высоком снегу, да и ощущение это скорее из разряда… хмм, невообразимого отсутствия любых ощущений. это не больно. по всей видимости, оттого и страшно так стало на его собачей душе. у мио включились инстинкты самосохранения… он пытался плыть, по-собачьи… понимаешь, всего лишь наполовину по-собачьи, в белом море, которое, казалось, стало в разы больше. плыть то в одну сторону, то в другую. ничего не было видно. ретриняжкин нос угадывал по запаху, куда грести дальше. в потери самых привычных, обыкновенных для собаки ощущений, мио не только слышал любые запахи. он говорил с ними. скуля и спрашивая у всех благовоний на земле, что же, что же осталось такого за дверью, что помогло бы ему скорее найти дом. и вдруг остро вспомнил о горевших всю ночь свечах из ладана. через щёлочку в окне их запах проникал наружу, и едва-едва, невозможно уловимый шлейф ладана почудился мио в глубоком сугробе. когда он добрался по аромату свечки до двери, мио в таком глубоком испуге понял, если такое и можно понимать, что потерял своё зрение. всё происходило словно во сне.

Примечания