Memento Finis: Демон Храма

Я чувствовал, что Сарычев тоже вряд ли представлял, чем может послужить это загадочное сообщение из прошлого тем, кто с такой настойчивостью пытается им завладеть. Но он был всего лишь исполнитель. А кто за ним стоит? Что нужно его хозяину? Письмо было моим главным и последним козырем. Используй я его сейчас, я рисковал проиграть игру, так и не поняв, в чём состоит её смысл. Не узнав причину, по которой этот документ стал объектом опасного интереса, я не должен был его отдавать в чьи-либо руки.

– Письма нет, – ответил я, уверенно глядя в окаменевшие в ожидании ответа серые глаза майора.

– Как? – Сарычев удивлённо вскинул брови.

– Его украли у меня вчера из квартиры, – не моргнув глазом, солгал я.

С момента моего заключения прошло пять дней. Если бы не обстоятельства моего вынужденного заточения и чувство напряжённого беспокойства, я, наверное, был бы даже рад тому, что волею судьбы оказался в чужой квартире под охраной вежливых и исполнительных людей. В стенах квартиры я был абсолютно свободен, мог смотреть телевизор, слушать музыку или читать книги. Со мной обходились демонстративно вежливо, сохраняя необходимую дистанцию, старались выполнять мои нехитрые просьбы и без нужды не беспокоить. С питанием вообще всё было на высшем уровне – мне заказывали на дом ту еду, которую я сам выбирал.

Со мной постоянно находились два сотрудника ФСБ, которые менялись через сутки. Молодые ребята, мои ровесники с необходимым служебным подозрением поглядывали на меня и внимательно следили за тем, чтобы я не совершил никаких бесполезных безрассудств. Я, играя в общительного и весёлого компаньона по совместному времяпровождению, пытался было наладить с ними более-менее неформальный контакт, но это у меня получалось не очень хорошо – либо у ребят были строгие инструкции на этот счёт, либо у меня, по жизни затворника и одиночки, этот наигранный интерес и дружелюбие отдавали откровенной фальшью. Впрочем, это обстоятельство меня не сильно расстраивало. Пристальное внимание к моей особе скорее забавляло, нежели удручало. Естественно, ранее у меня не было опыта сидения под охраной, тем более такой серьёзной.

Я не мог пожаловаться на своих «тюремщиков» – они были внимательны и предупредительны. Но существовало одно обстоятельство, которое сильно раздражало меня в ситуации вынужденного заключения, – мне категорически запрещалось выходить из квартиры, даже на лестничную площадку, и звонить куда-либо. Ещё вечером первого дня Сарычев вывез меня на машине в город, где я из телефона-автомата позвонил своим родителям и предупредил, что на несколько дней должен уехать из города по делам своей фирмы и что мой мобильный телефон это время работать не будет. Родители вполне спокойно отнеслись к этому, совсем буднично поинтересовавшись, как идёт работа над диссертацией, в конце пожелали мне успехов в поездке. Я сразу наивно спросил Сарычева:

– Их тоже слушают?

Майор в ответ коротко бросил:

– Выясняем.

В разговоре с коллегами из моей книжной конторы пришлось придумать другую причину своего отсутствия на рабочем месте – мой отпуск к тому времени уже закончился. И этой выдуманной причиной стала внезапная и сильная простуда.

Майор Сарычев приходил практически каждый день и находился в квартире примерно до обеда. Однажды он попросил рассказать меня о встрече со Станкевичем и Полуяновой и, молча, не задавая никаких дополнительных вопросов, выслушал достаточно откровенный пересказ наших бесед. После этого майор, видимо, узнав от меня всё, что хотел, больше не задавал мне никаких вопросов и тем более не сообщал никаких новостей о деле Полуянова.

Оставляя меня одного в специально отведённой под мою спальню комнате, мои охранники обыкновенно смотрели видео или телевизор, по настроению иногда играли в карты. По очереди они несли вахту на кухне, иногда сооружая самостоятельно, а чаще заказывая с доставкой на дом завтраки, обеды и ужины, и с радостным чувством исполненного рабочего долга менялись парами ровно через сутки дежурства. Этих смен было всего три, и я скоро узнал и запомнил не только имена всех моих «тюремщиков», но и их привычки и особенности поведения.

Василий из первой смены, высокий угрюмый парень с короткой причёской, был чрезвычайно немногословен и малоподвижен. Он мог часами сидеть за столом в гостиной и сосредоточенно лузгать семечки, оставляя на подносе горы шелухи. Алексей из третьей смены, напротив, был активной натурой. Ему больше всех остальных доставляла неудобств его сидячая охранная миссия, и потому Алексей был наиболее открыт в общении со мной. Однажды, когда мы вместе завтракали, он неожиданно спросил меня:

– Ты как с шахматами? Играешь?

– Правила знаю, – неуверенно ответил я, пытаясь вспомнить, когда последний раз садился за шахматную доску.

– Может, партию? – Глаза Алексея повеселели.

Я согласился. Откуда ни возьмись появился «рояль в кустах» – в утробе старого комода Алексей откопал шахматы. Первую партию я быстро и с треском проиграл.

– А тебе мат, – удовлетворённо заявил Алексей, и его лицо расплылось в довольной улыбке. – Ещё?

Я кивнул. Мой противник был действительно силён. Но первая неудача только раззадорила меня, заставив сконцентрироваться на игре. И хотя в финале второй партии меня опять ждал проигрыш, победа Алексея уже не была такой лёгкой, как первая. Третья партия была особенно напряжённой, и я сумел вывести её вничью. Алексей, встретив достойное сопротивление, казалось, был только рад такому повороту в игре, его глаза светились от удовольствия. После серии шахматных поединков мы, конечно, не стали особыми приятелями – этому никак не способствовали обстоятельства; но ледяная подозрительность растаяла. Алексей увидел во мне не просто объект охраны, а человека с привычками и интересами, а я с удивлением обнаружил в своём «тюремщике» интеллектуальную и азартную натуру. Шахматы, получившие в моём распорядке дня своё специально отведённое время, отвлекали меня от грустных мыслей и ускоряли ход часов и дней моего заключения.

Сарычев ходил хмурый и совсем ничего не говорил о результатах поиска Полуянова. Но его молчание было само по себе красноречиво, и оно меня беспокоило. Складывалось впечатление, что он ни на шаг не продвинулся в своём расследовании. Полуянов, должно быть, был неуловим, а выйти на след моих преследователей так и не удалось. Но это были лишь мои догадки. Достоверно я не знал ничего.

Абсолютная неизвестность угнетала меня. Часто, оставаясь один в четырёх стенах своего убежища, я бесцельно ходил по комнате, вымеряя её шагами. Я ещё и ещё раз мысленно обращался к тому, что произошло со мной в последнее время. Всё случившееся казалось настолько удивительным и странным, что иногда окружающая обстановка вдруг представлялась мне антуражем затяжного и необыкновенного сна, а ситуация с заточением казалась необычным представлением моего воображения. Но всё было абсолютно реально. Реальным был и мой скрытый от всех страх. Я боялся, но не за себя, я боялся за Карину. Трагическая судьба Верхова со всей отчётливостью показала, что игра, в которую я был вовлечён, смертельно опасна. Особо мне отравлял сознание тот факт, что главный приз этой игры находился в почтовом ящике ничего не ведающих об этом людей, и единственный, кто об этом знал, был я.

Среди старых вещей, сваленных в большой шкаф моей комнаты, я нашёл несколько стопок с книгами, аккуратно перевязанных верёвкой. Времени у меня было предостаточно, и я решил изучить местную библиотеку, предварительно тщательно протерев её от пыли. Перекладывая и рассматривая книги, я наткнулся на сборник стихов Есенина. Никогда ранее поэзия вообще и стихи Есенина в частности особо не волновали мой сухой исторический разум, но тут особый интерес заставил меня открыть томик. Я вспомнил портрет поэта, стоявший на книжной полке в доме Полуяновой. Что я надеялся увидеть и понять в стихах Есенина? Я не знал. Устроившись на полу около связок с книгами, я читал стихи великого неуспокоенного мятежника русской поэзии, бесцельно поглощая его чувства, разлитые в строках.

Поэма «Чёрный человек». Предсмертное откровение разорванной души, исповедь уставшего от себя и окружающего мира поэта. И вечный «чёрный человек» в зеркале – дьявольски проницательный, безжалостный и мудрый демон-двойник, облачённый в одежды холодной, бесчувственной рассудительности. Белый художник и чёрный его антагонист, оригинал и его зеркальное отражение – они такие разные, враждебные друг другу, но составляют одно целое и жить друг без друга не могут. Нет белого без чёрного, как нет и чёрного без белого.

Я закрыл томик стихов и отложил его в сторону. Разговор с Полуяновым не прошёл для меня бесследно. Моя фантазия пыталась включить в орбиту полуяновских объяснений всё, так или иначе связанное с его именем; и теперь я везде, даже в поэзии, пытался найти тайный смысл противостояния добра и зла.

Глава 12

На шестой день моего заточения Сарычев пришёл намного позже обычного, уже к вечеру. Зайдя в мою комнату, он сказал:

– Сегодня у нас встреча с одним важным человеком. Собирайся, выходим через пять минут.

Был вечер субботы. Когда я вышел из подъезда, тёплый июльский вечер оглушил меня своей атмосферой, зелёным цветом дворовых деревьев и городскими звуками, от которых я уже немного отвык. Но я не успел насладиться шумной свободой улицы. Мы быстро сели в подъехавший прямо к подъезду автомобиль с затемнёнными стеклами. За рулём сидел тот самый Миша, который и привез меня на конспиративную квартиру вместе с Сарычевым. Следуя утверждённому ритуалу, мы некоторое время крутились по центру пустынного летнего города, потом нырнули в какой-то малоприметный дворик и остановились около железной двери.

За дверью оказался служебный вход в ресторан. Внутри нас ждали. Улыбчивый менеджер заведения любезно проводил нас в зал, где за небольшим ограждением находился незаметный уютный уголок с зарезервированным столиком. Как только мы с Сарычевым присели за стол, около него вдруг появился высокий человек в дорогом костюме. Сарычев сразу же встал, и я догадался, что этот незнакомец и есть тот важный человек, с которым мы должны были сегодня встретиться. «А вот и начальник нашего майора», – подумал я, заметив, как по-особенному предупредительно и внимательно, как это обычно делает хороший подчинённый на службе, Сарычев смотрит на незнакомца, демонстративно отойдя в тень и уступая ему инициативу. Скорее всего, это и был тот самый Рыжик, о котором с уважением и опаской говорили Сарычев и Миша. На вид человеку было лет сорок пять. Подтянутый, спортивный, с густой гривой рыжих волос, он выглядел моложаво и очень аккуратно. Бронзовое, загорелое лицо, длинный нос с горбинкой, проницательные карие глаза – всё это делало облик незнакомца особенно ярким и запоминающимся.

– Ну, здравствуйте, молодой человек. – Мужчина приветливо улыбнулся и протянул мне свою узкую ладонь. Я успел заметить на запястье правой руки дорогие швейцарские часы.

Незнакомец присел за стол. Сразу появился услужливый официант. «Как обычно, в тройном экземпляре», – бросил он, и официант сразу исчез.

– Давайте познакомимся, – сказал рыжий. – Генерал Пахомов. Константин Павлович.

– Руслан Кондратьев, – представился я, очевидно предполагая, что сидящий напротив человек знал обо мне куда больше, чем просто имя и фамилию; а может быть, даже больше, чем я сам о себе знал.

– Надеюсь, Руслан, вы не в обиде на нас за ваше вынужденное заточение? – спросил генерал и, не дав мне ответить, заметил: – Наше вмешательство спасло вам жизнь.

Тут, наверное, я должен был сказать особые слова благодарности, но у меня получилось лишь коротко кивнуть. Получилось это как-то неуклюже и не к месту.

– Мы с вами, Руслан, в некотором роде коллеги, – продолжил Пахомов. – Я в своё время тоже закончил МГУ – юридический факультет. И диссертацию мне довелось защищать на юридическом факультете. Благословенные были времена. Студенчество, молодость, вечная весна в сердце. Завидую вам, белой завистью завидую. Все успехи и достижения у вас ещё впереди. А как можно многого достичь при правильном использовании ума и способностей…

На столе появилась бутылка испанского вина, сыры и мясная закуска. Первый тост был поднят за нашу общую с генералом alma mater. У Сарычева, видимо, были другие университеты, но он тоже с удовольствием пригубил вина, аккуратно поглядывая на шефа. Я незаметно улыбнулся – со стороны, наверное, наше странное сборище больше походило на дружескую встречу, нежели на разговор охранника и его подопечного или, того хуже, арестанта и его тюремщика. Генерал Пахомов оказался увлекающимся в общении и словоохотливым человеком. Он с удовольствием вспоминал свою университетскую молодость, тренируя память перечислением фамилий обучавших его преподавателей. О ком-то я знал, с кем-то был знаком лично, а о ком-то слышал впервые.

– А Ракицкий? – вдруг спросил Пахомов. – Уж Ракицкого-то вы должны знать… Историк. У него было очень интересное имя… Кажется, польское или венгерское…

– Скорее уж тогда это имя греческое по происхождению, – поправил я. – Его зовут Стефан… Стефан Петрович.

– Точно! – искренне обрадовался Пахомов. – Точно он… Стефан Петрович читал нам какой-то спецкурс по истории Средних веков.

– Он мой научный руководитель, – вставил я.

– Неужели? – изобразил откровенное изумление генерал. – Земля, оказывается, слишком мала… Ведь он, кажется, профессор?

– Да, и уже лет тридцать, а то и больше.

– Летят годы, летят… – задумчиво сказал Пахомов и глубоко вздохнул. – А девушки сейчас на каком факультете самые красивые? Мне раньше нравились с биологического…

Я неопределённо пожал плечами. У меня таких странных стандартов предпочтений не было.

– На филологическом тоже есть красивые девушки, – неожиданно заметил Пахомов. – Впрочем, зачем я вам это рассказываю. Вы это и без меня прекрасно знаете.

Генерал ехидно улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд колкий, испытывающий и опасный. Увертюра закончилась, догадался я.

– Руслан, вы, естественно, понимаете, что наше внимание к вашей персоне не беспричинно. Скажу больше, вы представляете для нас большую ценность. Вы тот человек, который должен помочь нам восстановить справедливость, – важно сказал Пахомов. – Руслан, вы серьёзный, понимающий человек. Поэтому я обойдусь без лишних введений и объяснений. Мы давно ищем одного опасного преступника и сейчас как никогда близки к тому, чтобы обнаружить и схватить его. И вы должны нам в этом помочь.

– Преступник? – нарочито удивлённо произнёс я.