Кваки против слепой старухи

– Жаль, что я так слаб и не смогу их вместе с вами встретить. У меня личные счёты с рептилоидами, поэтому я с великой радостью пойду с вами.

– Нет.

– В смысле – нет?

– Ты не выдержишь дороги. Я разговаривал с нашим доктором, он говорит, что велика вероятность воспаления мозга.

– Да что этот ваш лепила понимает вообще! – Я возмутился. Ещё бы! Меня оставляют с бабами, а сами идут на войну. Я мечтаю отомстить обманувшим меня ящерам, да и крысюкам тоже. – Моё тело регенерирует не так, как у обычных людей. Вы же знаете, меня пять лет назад изменили. Теперь я идеальный воин, буду незаменимым для вас в любом бою.

– Егор рисковать твои здоровьем мы не собираемся. Именно потому, что ты ценен для нас, да и для людей в целом. Не беспокойся, присоединишься к нам позже. Есть всего два по-настоящему больших народа на земле – китайцы и мы русские. В истории обоих народов часто случались вторжения и битвы. История их приучила жить рядом с не такими, как они, людьми иной породы. Китайцы так те вообще на завоевателей, по большому счёту, внимания не обращали. Они могли это себе позволить. Их всегда было больше в несколько десятков раз, чем тех, кто приходил к ним с огнём и мечом. Они просто переваривали завоевателей, как этнос, делая их через пару веков настоящими китайцами. Мы же в основном уживались и с теми, кто хотел нам зла, и с теми, кому мы делали добро, что просто только на первый взгляд. У русских выработался природный механизм коллективной терпимости к чужому способу существования. Мы научились жить вместе с представителями совершенно разных генотипов человеческого рода.

Европейцы, например, до последних пор понять не могли и не хотели, как это мы умудряемся терпеть некоторые вещи от других нетитульных наций, живущих в нашей стране. Да вот так и терпим, и дружим, и воюем вместе, праздники справляем. Ссоримся иногда? Ну, а куда же без этого? Даже ссора, которая оканчивается межнациональным конфликтом с тысячами жертв, не повод устраивать нам, русским, этническую резню малым народам. Мы учим любви, а не смерти. Нам удалось и с рептилоидами войти в тысячелетний симбиоз. Взаимовыгодный обмен знаниями и силой. Русский народ – светлый, мудрый народ.

– Вот они нам и оплатили.

– Что поделаешь, – Мирон Григорьевич развёл руками. – Выживает сильнейший. Но запомни: нас хоронить ещё рано. И себя не хорони, не надо.

Давая мне понять, что разговор окончен, полковник встал, кивнул мне – мол, держись, и ушёл. Не прошло и трёх минут после его ухода, как ко мне вернулась Лиля. Она принесла завтрак.

– Ты знаешь, у нас событие, мы ждём гостей.

Лиля выглядела оживлённой. Ей, как и любой девушке её возраста, хотелось праздника, танцев, ухаживаний. Мне стало немного обидно: я уже заочно её ревновал к этим пришлым повстанцев. Ну, конечно, зачем ей инвалид, когда есть бравые бойцы, не боящиеся ничего на свете. Не справедливо по отношении к ней, но с чувствами я ничего поделать не мог. Вот выздоровею, тогда и возьму все эти сопли под контроль.

– Знаю, твой отец рассказывал.

– Ты чего такой хмурый сегодня? А, Егорушка?

– Ничего. – Я прям себя не узнаю: надулся, как маленький, и чую – слёзы на глаза наворачиваются. Не в порядке моя нервная система, вредно, знаете ли, в голову себе стрелять, приводит к таким вот нежелательным последствиям. Вдруг я так до конца и не восстановлюсь, и навсегда останусь таким вот плаксой. Фу. Самому от себя тошно. – Нет, правда, тебе, наверное, надо готовиться ко встрече с гостями? Так ты иди, я тут сам как-нибудь справлюсь.

Лиля, немного опешила от такого моего отношения, несправедливого, надо сказать, отношения. Ресницы захлопали у неё, как крылья, глаза стали большими и затуманились.

– Егор, ты подумал, что я тебя брошу?

– Да нет, – начал я юлить.

– Ну хочешь, я вообще никуда не пойду, с тобой останусь.

– Нет уж, иди, раз так хочется.

– Глупый какой. Какие же вы мужчины всё же дети…

Лиля повернулась ко мне спиной и пошла к двери. Сердце моё ушло в пятки. Что я натворил! Или я оказался прав, и Лиля просто меня жалела? Лиля подошла к двери, закрыла её на щеколду и вернулась к моей постели. Она снова улыбалась. Шнурки на платье поддались её ловким пальцам на удивление легко…

Глава 2

Когда любишь по-настоящему, физические контакты тел мужчины и женщины всегда чисты. Любовь – это тайна, в которую посвящены двое и никого пускать туда не надо, иначе волшебство уйдёт, как вода в песок, оставив лишь тину похоти.

Ничего прекраснее я себе и вообразить не мог. В начале я немного боялся, что у меня ничего не получится, тело ведь меня пока слушалось плохо, мешали повязки и гипс, но она, моя единственная и любимая Лиля, была так нежна и с таким пониманием отнеслась ко мне, что вскоре я обо всём на свете забыл, отдавшись всепоглощающему чувству солнечной любви. Два часа пролетели, как один миг, я не заметил, как истома, наполнившая меня сладкой усталостью, наградила меня сном. Когда я ещё через два часа проснулся, Лиля уже ушла. Ей надо было помогать готовить стол для гостей и теперь, больше её не ревнуя, я относился к тому, что она свято исполняла свои обязанности в анклаве, с достойным её уважением.

Пей, пока пьётся, люби, пока любится, живи Кваки.

Стрельба началась совершенно неожиданно. Вначале я услышал топот, потом кто-то дико закричал – и началось. Грохот выстрелов выбил меня из блаженного состояния мечтательного покоя. Что-то случилось. Видно, встреча гостей пошла совсем не так, как рассчитывали журавли. Тревога за жизнь Лили заставила, помогла мне очень даже бодро, для того состояния, в котором прибыл мой организм, встать с койки. Когда я сумел преодолеть половину расстояния, дверь распахнулась и в комнату вбежала растрёпанная Лиля.

– Что происходит? – выстрелы продолжали греметь, и я с волнением осматривал Лилю. Вдруг её ранили?

– Скорее пошли.

– Куда? – не понял я.

– Потом, милый, всё потом.

И я пошёл. Ну, если быть точным, она потащила меня, взвалила мою похудевшую тушку себе на плечи и понесла, мне оставалось только от пола загипсованными копытами отталкиваться. Мы шли по коридору, петляли, спускались два раза вниз по железным лестницам, уходя вглубь бункера, пока не вошли в просторное помещение последнего уровня, забитое старой аппаратурой военного назначения – бывший командный пункт. Лиля отвела меня за большой экран, заставила лечь и завалила меня каким-то провонявшим мышиным помётом тряпьём.

– Тише, любимый, жди меня здесь. Не шевелись и ничего не предпринимай, чтобы ты не увидел.

– А…?

– К нам пришли плохие люди. Папа ошибся. Лежи тихо, и я обязательно за тобой вернусь.

Но Лиля не вернулась. Сплошной шум пальбы, долетавший до моих ушей эхом с верхних этажей, начал стихать, прерываться, чтобы опять неожиданно взорваться громоподобной дробью где-то уже совсем близко. А потом в аппаратную, пятясь задом, закатились четверо Журавлей. Я выглядывал из своего убежища и сквозь прореху в старом солдатском бушлате, и через щель между экраном и столом видел, как Журавли по команде старшего вскинули к плечам карабины и открыли огонь, целя в темноту дверного проёма. Когда их командир поднял руку и встал в пол-оборота, я узнал в нём Мирона Григорьевича. Я хотел вылезти и крикнуть, что я здесь, но тут тьма огрызнулась огнём вспышек и трое Журавлей, стоявших рядом с полковником, пали. В дверной проём полезли оскаленные, разбойничьи, разгорячённые боем, фиолетово-красные рожи.

Мирон Григорьевич успел срезать первых трёх или четырёх нападавших очередью, но другие сократили расстояние и всей толпой набросились на него. Забурлила рукопашная схватка. Полковник держался молодцом: мужику пятьдесят лет, а он махался, как молодой мастер спорта по боксу. Врагов было очень много, не знаю точно сколько, но больше дюжины – точно. Нескольких полковнику удалось завалить: кого оглушил ударами кулаков, а кого зарезал. Оказалось, что он мастерски владел искусством ножевого боя. Уважаю, сам умею, оттого и уважаю. Нож в его руке выделывал замысловатые кренделя, резал и колол. Врагов он не жалел, полосовал по лицу, попадал по глазам, колол в сонную артерию, втыкал нож под ложечку.

Один разбойник с головой, похожей на чугунный горшок, проскользнул сквозь лес конечностей подельников и несколько раз выстрелил из пистолета, целя по коленкам полковника. Полковник покачнулся и, споткнувшись о лежащее сзади у его ног тело, упал на спину – на него навалились и обезоружили.

Мирона Григорьевича не хотели просто убить, – иначе давно бы застрелили, – его хотели взять в плен, поэтому, накидав ему прилично ногами, подняли. Двое бандитов поддерживали полковника за подмышки, а другие стояли рядом и смотрели. Чего же они ждали? Минуту спустя я понял, чего они ждали. К бандитам, поймавшим главу анклава «Журавль», присоединились другие, и привёл этих других их атаман, лидер – не знаю как правильно, по мне так – бригадир – высокий, худой, жилистый мужчина, брюнет, одетый в камуфляжную форму и натовские высокие солдатские ботинки. Скорее всего это и был тот самый руководитель фальшивой группы повстанцев – Эдик Леонов. Хотя бог его знает, как этого убийцу звали на самом деле. Его хитрые глазки искрились звериной злобой. Посмотрев на полковника, он рассмеялся, не разжимая губ. Знаю я таких упырей, навидался в бытность мою в банде у Крутова. Конец Мирон Григорьевичу, этот жалеть никого не станет.

Я потел и мучался от бессилия что-либо изменить. Чувствуя себя трусом, я не смел выползти из укрытия и, не отрываясь, следил за мрачным представлением, разыгрываемым передо мной самой жестокой жизнью. Правда в том, что хищники существовали всегда, и главной пищей во все времена для них служила кровь. Золото, власть, секс – всё это было для них важно, но важнее всего была кровь. Пускай они и сами себе не признавались, зачем они творили все эти страшные вещи, но я-то знаю отчего они испытывали настоящее удовольствие. Не от блеска монет и не от приветственных криков орды и женских стонов, нет, они искали вкус человеческой крови, и наслаждались им пока могли. Вот вам и народ – светлый и мудрый. Правда, это скорее нелюди, чем люди, а то, что по крови они русские, так что ж, как мне говорили: «Не так важно быть русским по крови, как по духу». Сейчас я проверю, какой у меня дух. Осталось ли что-то от прежнего меня, кроме соплей.

– Попался, сволочь, – сказал бандит бригадир. – Страшно умирать на коленях?

– Ты мародёр, а я солдат, нам не о чем с тобой говорить. Делай то, что должен, и что так хочешь.

– Ух ты! Смелый какой. Думаешь, я тебя просто пристрелю, нет, сапог, ты у меня запоешь! Ты у меня, дерьмо, целую арию исполнишь. – Резко сблизившись, Леонов ударил тыльной стороной ладони полковника по губам. – Давай ребята, пощекочем полковника.

С Мирона Григорьевича сняли живьём кожу. Он не кричал и не вопил, а только громко стонал сквозь крепко стиснутые зубы. Так что ожидаемой Леоновым арии бандиты так и не услышали. К концу экзекуции мой разум помутился, он просто был не способен в его нынешнем ослабленном состояние переварить такое кровавое зрелище мук знакомого мне, сильного и благородного человека. Поэтому я точно не помню, когда он умер. Мне кажется, но я совсем не уверен, Мирон Григорьевич перестал подавать последние признаки жизни, когда, стягивая с него скользкий от крови чулок кожи, палачи дотянули его ему до плеч. Пускай тот бог, в которого ты верил, заберёт тебя к себе в рай. А этих сук, что тебя замучили, пускай он не наказывает: я их сам всех найду и уничтожу, сотру с лица земли эту погонь, как стирают плесень со стен старого дома, вырежу, выжгу, развею по ветру.

Анклав бандиты покинули не сразу. Они ещё два дня гудели, праздновали резню, пили, жрали и издевались над раненными и стариками, кому не посчастливилось умереть в день погрома. Я с ужасом думал о судьбе Лили, но я ничем не мог ей сейчас помочь, разве что надеяться и верить, что она спаслась, выжила, а если нет, то отомстить. Все эти два дня я не спал, я грезил наяву. Меня лихорадило, поднялась температура, и я прибывал на границе муторного сознания с тяжелым кошмаром.

Я остался в бункере совершенно один, если не считать вездесущих крыс – я имею в виду обычных грызунов, а не их потусторонних родственников веррата. Мародёры ушли. Они даже трупы не удосужились убрать. Жрали и пили, а мертвецы лежали по углам, разлагались, молча их осуждая. Хоронить я никого не стал. Лилии я тоже не нашёл. А тот стресс, который получил при нападении банды на анклав и особенно при казни полковника, послужил ключом к инициализации спящих систем адаптации моего изменённого вивисекторами от науки естества. Я оказался прав, а не опытный врач хирург анклава: правда, никакого удовольствия от своей правоты я не получил. Да, мои функции стального человека, ранее известного как Кваки, восстанавливались ускоренными темпами, но я этому не радовался, я рос, здоровел, возвращался к истокам силы и готовился к своей личной вендетте.

В доме мёртвых, в разорённом мародёрами бункере анклава «Журавля» до того, как я пришёл в норму, мне пришлось провести ещё четырнадцать дней. И с каждым днём мне всё труднее становилось переносить сладкую вонь, идущую от трупов. Тяжелее психологически, чем физически. В продуктах и воде, находясь в бункере, я дефицита не испытывал, набирал вес, занимался, как мог, восстановлением боевой формы. И когда почувствовал, что больше не могу быть среди них, среди умерших насильственной смертью и взывающих к отмщению Журавлей, и что восстановился до уровня пятидесяти процентов от версии себя самого периода расцвета Кваки, я ушёл. Но прежде я снял повязки и избавился от гипса. Впервые взглянув на себе, без всех дополнительных обмоток и накладок на голове, в зеркало, я был неприятно поражён. Если и раньше я не считал себя красавцем, то сейчас стал выглядеть как Квазимодо со смятым залихватским ударом булавы жестокосердного крестоносца черепом. Мою голову перекосило на левый бок и лицо поплыло, кожа на нём натянулась и мой рот теперь напоминал лягушачий. Жуть, и как Лиля меня такого полюбила? Хорошо, что я был с ней в бинтах, иначе не знаю смогла ли она вообще ко мне прикасаться, к такому красавчику.

С собой я взял еды на три недели вперёд, облачился в камуфляжный костюм, вооружился всем, что нашёл (автомат АКСУ, пистолет «Грач», десантный нож, повезло набрести и на гранаты), всем, что оставили или не нашли мародёры и отправился мстить. Направление я выбрал на Москву. Учитывая, что эти суки повстанцы должны двигаться к центру, туда, где оставались очаги человеческой культуры, а значит, вероятность поживиться была значительно выше, я пошёл следом. За Лилей и местью.

Глава 3

На третий день пути я вышел на поле отгремевшего совсем недавно масштабного сражения между веррата и рептилоидами. Кое-где над стальными сожжёнными монстрами поднимались сизые струйки дымков. Железо, напоённое неизвестной энергий, непонятно долго отдавало тепло. Учитывая, что я никаких раскатов грома сражения не слышал, всё было кончено минимум два дня назад, а техника всё ещё дымила.