Восход Эндимиона

– Связующая Бездна, – повторил я слова из «Песней» старого поэта.

– Именно, – кивнула Энея. – Мне всегда казалось, что это название ни о чем не говорит.

– Как бы она там ни называлась, я все равно не понимаю, как это ей удалось добраться сюда… в другую галактику.

– Среда-носитель Техно-Центра распространяется повсюду, она проходит сквозь время и пространство. – Энея нахмурилась. – Нет, не так… Пространство и время вплетены в нее… Связующая Бездна – выше пространства и времени.

Я огляделся. Лампа освещала маленькую комнату, но за ее стенами царил непроглядный мрак и завывал ветер.

– Значит, Центр может и до нас добраться?

Энея покачала головой. Мы это уже обсуждали. Тогда я не понял, в чем дело. Не понимал я этого и сейчас.

– Эти кибриды связаны с ИскИнами, которые на самом деле не являются частью Техно-Центра. Мистер Райт… Мой отец… второй кибрид Китса… они с Техно-Центром не связаны.

Я окончательно перестал что-либо понимать.

– В «Песнях» сказано, что кибриды Китса – и твой отец в том числе – созданы Уммоном, ИскИном Техно-Центра. Уммон рассказал твоему отцу, что кибриды – результат их экспериментов.

Энея встала и подошла к выходу. Брезент трепетал под напором ветра, но держался, не пропуская песок. Да, она выстроила надежный дом.

– «Песни» написал дядя Мартин. Он хотел честно изложить истину и сделал все, что мог. Но были там моменты, которых он не понимал.

– Я тоже. – Я подошел к Энее, обнял ее за плечи и почувствовал, насколько она повзрослела за эти четыре года. – С днем рождения, детка!

Она оглянулась и положила голову мне на грудь.

– Спасибо, Рауль.

Да, сильно она изменилась с тех пор, как мы увиделись впервые – ей тогда только-только исполнилось двенадцать. Я мог бы сказать, что за эти годы она выросла и обрела женское естество, но, хоть бедра ее и округлились, а грудь отчетливо проступала под старым свитером, я по-прежнему не воспринимал ее как женщину. Да, она уже не ребенок, но еще не женщина. Она… Энея. Блестящие темные глаза были все те же – умные, вопросительные, немного печальные от некоего тайного знания, – и ощущение физического прикосновения, возникающее, когда она обращала на вас свой пристальный, понимающий взгляд, было таким же сильным, как и всегда. Русые волосы за эти годы чуть потемнели, она их остригла прошлой весной, теперь они были короче, чем у меня десять лет назад, когда я служил в гиперионских силах самообороны. Я положил руку ей на голову, взлохматил короткие-короткие волосы и отыскал взглядом такие знакомые светлые пряди, выгоревшие под безжалостным солнцем Аризоны.

Пока мы стояли и слушали, как бьется о брезент песок, а А.Беттик молчаливой тенью сидел позади нас, Энея взяла мою руку в свои. Сегодня ей исполнилось шестнадцать, и она уже не девочка, скорее молодая женщина, но ее руки все равно казались крошечными в моей огромной ладони.

– Рауль?..

Я молча смотрел на нее и ждал.

– Сделаешь для меня кое-что? – Она сказала это нежно, очень нежно.

– Да. – Я не колебался ни секунды.

Она сжала мою руку и посмотрела мне в глаза. Нет, точнее, заглянула мне в душу.

– Сделаешь для меня кое-что завтра?

– Да.

Она все так же пристально смотрела на меня и все так же сжимала мою руку.

– Ты сделаешь для меня что угодно?

На этот раз я ответил не сразу. Я знал, что влекут за собой такие клятвы, пусть даже это странное, удивительное дитя ни разу еще не просило меня что-нибудь для нее сделать – не просила, чтобы я отправился с ней в эту безумную одиссею. Я обещал это старому поэту, Мартину Силену, еще до того, как познакомился с Энеей. Я знал, что есть вещи, которые я не смог бы – ни в здравом уме, ни в помутнении рассудка – заставить себя сделать. Но чего я не мог бы сделать никогда – это хоть в чем-то отказать Энее.

– Да, – сказал я. – Я сделаю все, о чем ты попросишь.

В это мгновение я понял, что умер, – и воскрес.

Энея больше ничего не сказала, только кивнула, сжала в последний раз мою ладонь и вернулась к свету, к торту, к ожидавшему нас другу-андроиду. Прошло несколько дней – и я узнал, о чем она просила и как трудно остаться верным клятве.

Я прервусь ненадолго. Я понимаю, что вы ничего обо мне не знаете, если вы не читали первую часть моего повествования, а первая часть моего повествования существует только в памяти скрайбера, ведь я пишу на микровеленовых страницах, которые каждый день очищаю заново. На этих уничтоженных страницах я рассказал всю правду. Или по крайней мере ту правду, которую я знаю. Или по крайней мере старался говорить правду. Большей частью.

Итак, микровеленовые страницы очищены, скрайбер – здесь, рядом со мной, и значит, первую часть не читал никто. Тот факт, что она была написана в «кошачьем ящике» Шредингера на орбите Армагаста («кошачий ящик» – маленькая сверхнепроницаемая энергетическая оболочка, эллипсоид, удерживающий атмосферу, в нем есть система рециркуляции воздуха и воды, синтезатор пищи, койка, стол, скрайбер и капсула с цианидом, которая разобьется, когда будет зарегистрирован определенный случайный изотоп), практически гарантирует, что вы не читали первых страниц.

Но я не уверен.

Странные вещи происходили тогда. Странные вещи происходят с тех пор. Я не берусь судить о том, читал ли кто-нибудь (и прочтет ли кто-нибудь) те – или эти – страницы.

Так или иначе, но лучше я еще раз представлюсь. Я – Рауль Эндимион. Моя фамилия происходит от «покинутого» университетского города на забытой Богом планете Гиперион. Я специально взял в кавычки слово «покинутый», потому что именно в этом всеми забытом городе я познакомился со старым поэтом – Мартином Силеном, древним автором запрещенной эпической поэмы, «Песней», – и там-то начались мои приключения. Слово «приключения» я употребил с долей иронии и еще в том смысле, что сама наша жизнь – уже приключение. И хотя мое странствие началось как настоящее приключение – с попытки (причем успешной) спасти двенадцатилетнюю Энею от всей мощи Священной Империи и доставить ее живой и невредимой на далекую Старую Землю, – оно растянулось на целую жизнь, и в этой жизни была любовь, была утрата и было чудо.

Как бы то ни было, в то время, о котором я рассказываю, в ту неделю, когда умер Папа, когда умер Старый Архитектор, когда Энея невесело отметила в изгнании свое шестнадцатилетие, мне было тридцать два года, я был все так же высок, все так же крепок, все так же любил охотиться, иногда – подраться и еще – смотреть, как командуют другие; был все так же неопытен, и только балансировал на краю пропасти, но еще не влюбился навеки в девочку, которую оберегал, как младшую сестренку, и которая – как мне показалось в тот вечер – стала уже взрослой женщиной, не сестрой – но другом.

А еще я должен сказать, что все, что я здесь описываю – события в Священной Империи, убийство Поля Дюре, извлечение из камня Радаманты Немез, мысли отца Федерико де Сойи, – не литературная версия, не экстраполяция и не вымысел, нет, это совсем не то, что было в романах древних авторов, современников Мартина Силена. Я это знаю. Знаю, о чем думал отец де Сойя, знаю, как выглядел в тот день советник Альбедо. Знаю не потому, что я всеведущ, но лишь благодаря событиям и откровениям, которые подарили мне доступ к всеведению.

Вы все поймете позже. По крайней мере я надеюсь, что поймете.

Простите мне это очередное неуклюжее выступление. Человек, личность которого была воспроизведена в кибриде, отце Энеи, – поэт Джон Китс – писал в прощальном письме к своим друзьям: «Я всегда откланивался неуклюже». Вот так и я – не важно, прощальный это поклон или приветственный, как сейчас.

Итак, я возвращаюсь к своим воспоминаниям и прошу вас быть снисходительными, если они покажутся несколько сбивчивыми и не совсем понятными.

Три дня и три ночи после шестнадцатого дня рождения Энеи завывал ветер и клубился песок. И все это время девочка отсутствовала. За минувшие четыре года я привык к ее «отлучкам» – так она их называла – и уже не изводил себя так, как в первое ее исчезновение. Но в этот раз я беспокоился сильнее обычного: из-за смерти Старого Архитектора все двадцать семь учеников и шестьдесят с лишним человек обслуги в лагере среди пустыни – Старый Архитектор называл его Талиесин-Уэст – пребывали в тревоге и в смятении. К тому же всех нервировала песчаная буря – она всегда всех нервирует. Люди семейные и обслуга жили неподалеку, в одном из тех каменных строений, которые мистер Райт велел своим ученикам возвести к югу от главного здания. Лагерь очень напоминал форт – наружные стены, внутренние дворы и крытые переходы (во время песчаной бури по ним очень здорово было перебегать из дома в дом), – но каждый, пусть даже самый удачный день, прожитый без солнца или без Энеи, приносил мне все больше тревоги и беспокойства.

И каждый день по нескольку раз я приходил к ее хижине: она отстояла дальше всех от основного комплекса, почти в четверти мили к северу, если идти в сторону гор. И каждый раз, приходя, я не заставал ее. Дверной полог не был привязан, а на столе лежала записка, в которой она просила меня не беспокоиться, сообщала, что это – просто очередная ее экспедиция и что воды она взяла достаточно. Я все равно беспокоился, но с каждым посещением все больше и больше восхищался ее домом.

Четыре года назад, когда мы с ней прибыли сюда на катере, украденном с боевого корабля Ордена, оба разбитые, обессиленные, обожженные (я уже не говорю об искалеченном андроиде в автохирурге), Старый Архитектор и его ученики приняли нас очень тепло и сердечно. Мистера Райта даже не удивило (а если и удивило – он сумел это скрыть), что двенадцатилетний ребенок переходил через порталы с планеты на планету ради того, чтобы найти его и попроситься к нему в учение. Помню, как в первый же день Старый Архитектор спросил Энею, что она знает об архитектуре. «Ничего, – тихо ответила она, – кроме того, что вы тот, у кого я должна учиться».

Очевидно, ответ оказался правильным. Мистер Райт рассказал ей, что всем своим ученикам, прибывшим на Землю еще до Энеи – как выяснилось, их было двадцать шесть, – он давал задание спроектировать и построить себе в пустыне жилище. Старый Архитектор предложил ей строительные материалы – брезент, камень, цемент, немного драгоценной древесины, – но что из этого сотворить, Энея должна придумать сама.

Прежде чем Энея взялась за работу (мне-то было легче – я просто разбил палатку рядом с лагерем), мы осмотрели постройки других учеников. Выяснилось, что почти все они спроектированы по типу шатров – довольно прочные, иногда с претензией на стиль, – но вряд ли могут служить защитой от песка, дождя и сильного ветра. Мы не увидели ничего запоминающегося.

Одиннадцать дней трудилась Энея над своим жилищем. Я помогал ей – таскал тяжести, копал ямы (А.Беттик в то время лежал в автохирурге), но проект девочка полностью разработала сама, да и большую часть работы проделала тоже самостоятельно. И в результате получился замечательный дом.

Сначала Энея выкопала глубокую яму – она хотела, чтобы большая часть жилища располагалась ниже уровня земли. Затем из гладких каменных плит выложила пол. Тщательно подогнав камни, чтобы не осталось никаких щелей, она застелила пол яркими ковриками и попонами, которые выменяла на индейском рынке в пятнадцати милях от лагеря. Потом Энея возвела каменные стены – на метр в высоту (изнутри казалось, что они выше). Она использовала ту самую технику грубой «пустынной кладки», в которой мистер Райт сложил стены лагеря. Не знаю, как ей это удалось, ведь тогда она еще не слышала уроков Старого Архитектора.

Сначала Энея собирала камни – она находила их в пустыне, в небольших ручейках и сухих руслах неподалеку от лагеря. Камни были всех размеров и цветов – багровые, черные, ржаво-красные и темно-коричневые, а на некоторых были петроглифы или окаменелости. Закончив собирать камни, Энея соорудила деревянную опалубку и уложила самые большие камни гладкой стороной внутрь. Затем она несколько дней под палящим солнцем выгребала из сухого русла песок, возила в тачке к месту строительства, замешивала цементный раствор и заливала им камни.

У нее получилась грубая кладка, камень в бетоне – «пустынная кладка», как называл это мистер Райт, – но выглядело все непривычно, причудливо – и прекрасно: неровные разноцветные камни проступали из бетона, вся поверхность была покрыта живописными изломами… Стены получились достаточно толстыми, чтобы днем не пропускать жар пустыни, а ночью удерживать драгоценное тепло.

Ее жилище было куда более продуманным, чем казалось с первого взгляда, – прошли месяцы, пока я наконец полностью оценил все архитектурные тонкости. Итак, вы откидываете брезентовый полог и, пригнувшись, входите в прихожую, затем спускаетесь по трем широким ступеням винтовой лестницы и оказываетесь у деревянной арки в каменной стене – это вход в комнату. Так вот, наклонный, петляющий коридор – своего рода воздушный шлюз, заслон от песка и зноя пустыни, а полог на входе – брезентовые полотнища внахлест – усиливает эффект. Комната, которую Энея называла «главной», размером была всего три на пять метров, но казалась гораздо больше. У стены – высокий каменный стол, вокруг стола – встроенные скамьи, у северной стены – самый настоящий очаг, рядом, в нишах, еще скамьи. И настоящий, встроенный в стену дымоход, который нигде не соприкасался ни с деревом, ни с брезентом. Там, где кончалась каменная кладка (примерно на уровне глаз, если сидеть на скамье), во всю длину северной и южной стены Энея сделала защищенные экранами окна, при желании их можно было наглухо задраить изнутри брезентом или прикрыть скользящими деревянными ставнями. Из стекловолоконных реек, найденных в груде лагерного хлама, Энея соорудила каркас для брезентового потолка: правильные арки, резкие пики, своды – как в кафедральном соборе, и таинственные глубокие ниши.