Криптомнезия
– Абонент временно недоступен, попробуйте перезвонить позже – бездушный записанный женский голос, – the number is not available now, try to call back later.
– Ой, идите тогда нахуй все.
Провал телефонного звонка удивил и расстроил. Можно было, конечно, физически дойти до их адресов и звонить в домофоны и двери. Только вот Юра игнорировал такое ещё яростней, чем звонки, Кирилл почти никогда не был дома, а Ибрагим жил неадекватно далеко от Лёши и мог всё ещё быть с Кириллом.
Сел на поставленный на замену кухонный стул, включил браузер, вошел в браузер, на свою страницу, в новостную ленту. Надо было отвлечься от происходящего, а то оно отдавало невнятной тревогой.
Реклама, реклама, инфоцыганский пост «зарабатывай 1000$ в неделю, переходи в источник», несмешной мем, снова реклама…
«Друг, которому не хватает на под:»
Фото печального мопса в праздничном колпаке.
«Я, который скачал приложение в источнике и парю сочный Enigma».
Фото лежащей на шезлонге таксы в солнечных очках.
Двенадцать. Лёша видел эту рекламу двенадцать раз, каждый раз он попадался – всматривался в картинку из-за её внешней похожести на обычный мем.
Издевательски эта реклама мелькнула ещё четыре раза подряд. Уже раздражённый продолжил листать в поисках хоть чего-то смешного или хотя бы «прикольного». Набрёл на другое: его уже теперь бывшая одноклассница Юля Комарова, та самая, которую он хотел звать погулять после выпускного, выложила селфи с Питерской достопримечательностью на фоне. «Она очень красивая, я бы её…» и «Когда она в Питер-то успела?» – две мысли. Вторая была проездом и не задержалась. А вот первая мысль затянула, да так, что Лёша перешёл на «сайт для взрослых» (не «Госуслуги»).
Уже в процессе Лёша остановился из-за звонка в дверь. Посмотрел на часы. Родителям было ещё рано возвращаться. Закрыл порно-сайт, покрался к двери. Проходя мимо кухни, остолбенел: сумерки! Когда Лёша смотрел в окно в прошлый раз, было ещё светло, – по его ощущениям не прошло и часа, – улица уже готовилась к ночной прохладе! Лёша в замешательстве глянул в тёмное, как пучина, небо и застыл. Стоял так с приоткрытым ртом, пока его не дёрнуло от очередного звонка в дверь.
Дошёл до прихожей. Не включая свет, потянулся к ручке. Посмотрел в глазок. В последний момент остановил свою руку отпирать дверь. За ней четверо: один полустарый, лысый и толстый, а остальные грозные и в балаклавах.
Стук сердца, резкий вдох, одёрнул, как от боли. Облизало холодом с ног до груди. Попятился. Дрожащие пальцы. Слабость. Беззвучное паническое многократное «бля» шёпотом. Лёша отходил. Не отрываясь следил за дверью.
Врезался спиной во что-то большое. Чуть не вскрикнул – сдержался. Обернулся. За спиной Лёши стоял двухметровый культурист в чёрном спортивном костюме. Лица Лёша не разглядел, но понял сразу – голова культуриста едва не касалась потолка.
Мощная рука развернула Лёшину голову обратно к двери и осталась держать затылок. Мышечное напряжение – крутящее нытьё в ногах. Распирание в груди – ритмичные толчки за рёбрами. Если бы было куда, Лёша рванул бы быстро и надолго.
– Чё встал? – очень низкий голос из-за спины, – открывай дверь, дрочила.
Не мог ослушаться. По ощущениям, переросток мог рукой смять Лёшин череп без особого усилия. Два с половиной неуверенных шага к двери. Культурист сделал всего один. Продолжал держать его за голову.
Остановился, потому что вспомнил о людях за дверью. Тремор.
– Открывай, а то я тебе трясучки сломаю нахер.
Культурист так рыкнул басом с потолка, у Лёши словно хребет медленно перевернулся в горле. Не мог ослушаться. Открыл дверь.
Полоса света с подъезда. Расширилась. Толстяк, трое в балаклавах. Голова толстяка была вся в складках, одна из них была зубастая – довольный оскал. На нём были подчёркивающая пузо кожаная куртка и потёртые джинсы. Те, что в балаклавах, были одеты в камуфляжные костюмы. Мощная рука культуриста оттянула Лёшу от порога, чтобы тот не мешал входить толстому и балаклавам.
– Привет, Лёшка, – толстяк улыбнулся, посмотрел на Лёшины руки, – да ты не ссысь. Нормально всё будет.
«Гости» мрачно хохотнули и переглянулись. Культурист ослабил хватку – Лёша рывком освободил голову, подался к незакрытой двери сквозь четверых. Не получилось. Схвачен – толкнули назад. Удар. Кровь носом. Смех. Отчаяние. Лёша ощутил свою абсолютную беспомощность.
– Ну-ну, птенчик, сиди в гнёзде! Опа!
Толстяк ударил Лёшу в живот – воздух вышел, его споловинило громким стоном и болью.
– Тесно тут, – толстый повернулся к балаклавам, – на кухню давайте его.
Культурист-переросток закрутил ворот Лёшиной футболки и потащил волоком на кухню. Душило. Бился о дверные проёмы. Лёша видел, как толстый и остальные вальяжно следовали за ним.
Снарядом культурист запустил Лёшу через кухню. Раздавленный стул, отлетевший стол, разбились ваза и тарелка. От удара телом о батарею кухня наполнилась глухим звоном. Лёша не успел подумать – попытался встать. Всё загородили темнота и рябь. Попытался облокотиться на подоконник – тело ослушалось – своротил фикус на пол и сам за ним. Всплеск желтых точек перед глазами.
– Сиди, блять! – культурист в чёрном навис над Лёшей, скрестив руки на груди.
Удалось рассмотреть лицо переростка. Точнее, не рассмотреть, а увидеть, что «рассмотреть» его нельзя: на его голове был чёрный мешок с прорезями для глаз. Как у палача. Огромный палач в чёрном спортивном костюме.
– Хорошая хата, а? – толстяк притолкнул локтём в бок парня в балаклаве, – себе хочешь?
– Защётная, да, хыло хы охуенно. Ремонт хы ещё – у хозяех рук нет.
Этот в балаклаве плохо разговаривал, но толстый его понял и рассмеялся.
– Слышь, Лёшка, слыхал про дом? Исправляйся – ты мужчина в доме, – толстый крикнул Лёше, но тот молчал,
– Ты его контузил что ли? – обратился уже к культуристу.
Не ответил. Нагнулся к Лёше. Ещё один удар в живот. Кишки впечатались в позвоночник. Снова звон батареи. Дикая ломость в спине. Согнулся калачом на полу. Тошнило.
– Лёшка, а, Лёшка? – толстый подошел ближе, поставил себе последний кухонный стул спинкой вперёд и плюхнулся.
До Лёши дошло, что молчать было опасно для жизни. От удара палача всё внутри смялось, как если бы все органы сжались в одной точке тела. Болела голова. Всё ещё тошнило – Лёша не мог ответить толстяку, поэтому от сделал очень внимательный взгляд, чтобы тот не подумал, что его снова игнорируют.
– Ты знаешь, кто мы такие?
Бессильно помотал головой.
– Ты пиздишь, но я притворюсь, что повёлся. Меня зовут Семён. Когда я впервые убил человека, ты ещё даже спермой в яйцах не был, поэтому ко мне по имени-отчеству – Семён Олегович. Пацан в маске – Дениска.
Из комнаты Лёши было слышно, как двое других «гостя» грохотали мебелью и переговаривались.
– Этот господин, – Семён Олегович показал рукой на палача, – сам представится, если захочет.
– Не выёбывайся и делай свою часть. Через пять минут я его кончу – вас быть уже не должно.
– Окей, окей, нудень, – выставил руки в защитном жесте, – спросим по Ногтеву, и хоть еби его. Мешать не будем.
Палач в спортивном костюме фыркнул и тяжёлыми шагами вышел из кухни. Каждый его шаг тряс посуду на полках. Семён Олегович проводил гиганта взглядом и снова заговорил с Лёшей:
– Давай без отрицалова, у тебя амба. Не играй в партизана – мы не будем играть в фашистов. Готов к вопросикам?
С очень большим трудом Лёша открыл рот:
– Вы меня убьёте?
Семён Олегович разочаровано закрыл лицо рукой и вздохнул.
– Дениска.
– Чё?
– Объясни дебилу, что так не базарят.
Парень снял свою балаклаву. Она скрывала невероятное уродство «Дениски»: следы старой и нынешней оспы, неровные глаза, шрамы на сбритых бровях, отвисшая мокрая нижняя губа, мятая черепная коробка, обтянутая оливковой кожей.
«Дениска» достал из кармана нож, прыгнул к Лёше, воткнул ему лезвие в плечо. Лёша не успел как следует закричать – удар в челюсть. Вынул нож. Замахал остриём перед Лёшиными глазами и заорал:
– Гхез вохросов!
– Денис, блять, ты башкой думаешь?! А если ты ему челюсть сломал?! Как он петь будет?!
– Я слахо въехал, – со стыдом и невнятно.
Никогда Лёше не было так больно и страшно. Никогда ему не причиняли такой физической боли, никогда не было такой живой опасности смерти. Трясло. Запах пота и железа. Челюсть у него была в порядке и он был готов говорить всё, что попросят.
– Простите.
Семён Олегович перестал отчитывать Дениску. Махнул уродцу в сторону выхода – тот сразу ушёл с кухни.
– Прощён. По делу – не будет бани. Ты со своими вёз Ромку, так?
– Кого?
– Ногтева, блять!
– Да, да! Не бейте…
– Откуда вы его знаете?
– Ниоткуда. Он ловил попутку.
Прищурился на Лёшу. Тот тихонечко простонал с закрытым ртом.
– Вы знаете, кто он?
– Нет, он только сказал, что вы хотели его убить.
– Хуйня, – Семён встал со стула, его тучная фигура в тёмной кухне с Лёшиного ракурса была страшной.
Прочность Лёшиного характера была исчерпана. Стресс и страх победили. Заплакал.
– Это правда! Потом рассказал про Керкера! Просил молчать! Я всё скажу, только не убивайте, умоляю!
– Эво как запел, – Семён сел обратно, – давай к важному. Хорошо ответишь на два вопроса – не тронем.
Вся внимательность мокрых глаз.
– Первый вопрос: у него было что-то при себе? Папка, телефон, ноутбук, диск или кассета.
– Сумка, – Лёша обрадовался вопросу, на который у него был ответ, – и там у него была куча такого! Жесткие диски, папки, всякое в этом роде. Мы не поняли, зачем он это таск…
– Целая… – Семён Олегович перебил, сделал паузу и выставил указательный палец, – сумка?
До этого момента Семён Олегович сохранял лёгкую улыбку на лице. Её смыло подробностью о сумке.
– Да, я честно, я правда-правда честно!
Это Семён Олегович уже не слушал. Он встал со стула, вышел из кухни, набирая номер на телефоне. Лёша остался на кухне один.
Не смотря на то, что он всё-таки расклеился, всего себя он не мог доверить бандитам. Убедившись в послушности тела, Лёша поднялся и подкрался к висящим на магните ножам. Взял один – прыгнул на прежнее место. Спрятал. Его никто не видел. Больше не беззащитен.
Вслушался в телефонный разговор.
– В смысле забить хуй?
Неразборчивый ответ из трубки.
– А фраера чё?
Полупонятное «возьми».
– Угу. А этого, который Лёшка?
Лёша навострил уши, как это только было возможно.
– Оставьте как есть. Внесите.
– Э, – Семён Олегович заглянул в кухню, две секунды смотрел на Лёшу и снова исчез, – это уже не ко мне, да?
– Ищите Ногтева.
– Тогда мы с ребятами едем. Всё. Отбой.
Разговор по телефону прекратился. Семён во всю грудь крикнул своим в балаклавах:
– Едем отсюда! Сейчас работать будут!
После этого шум разрушения мебели прекратился. Один за другим мелькнули люди в балаклавах. В проёме задержался только урод-Денис. Коряво полыбился, хрюкнул и исчез с остальными.
Затихло. Не было даже шепота далёких машин, обычного для города. За окном несвоевременная темнота. Ночь.
Лёша заблагодарил бога за спасение, за то, что ему не понадобился нож. Подлинное счастье – безопасность. Воздух стал вкусным, Лёша стал безмерно благодарен возможности дышать им и дальше.
Эйфория прервалась мыслью: «где палач?». Лёша не видел его в проёме, не слышал его шагов. Снова страшно. Притаился. Произошедшее казалось Лёше неадекватным: всё быстро началось и так же быстро кончилось. Или ещё не кончилось. Хотелось, чтобы всё оказалось сном, и он проснулся в своей тесной гробовидной кровати двадцать восьмого июня.
С бережным отношением к тишине поднялся и вышел с кухни, держа нож перед собой. Заглянул в гостиную – разгром. Все шкафы и тумбочки выпотрошены, а вещи разбросаны и растоптаны. Вгляделся в хаос и прокрутил в голове произошедший ужас. Подскочил и вскрикнул от внезапного рыка за спиной. Удар адреналином в кровь, мгновенное исцеление от боли в плече и челюсти, предельное напряжение мышц. Лёша был готов драться.
Звук издал холодильник.
Выдох. Пошёл дальше оценивать опасность и ущерб. В его комнате тоже был разгром: занавески вырваны, кровать разрезана и вывернута, кресло и стул (перемолоты), компьютер и телефон были (перемолоты) повтор чем-то тяжелым, остальные мелочи убранства были разбросаны по всему полу. Не затосковал по утерянному – несколько минут назад утеряна могла быть жизнь.
До Лёши наконец дошло, что надо идти к соседям и просить их позвонить в полицию – такой простой ответ. «Мне помогут, меня спасут» – Лёша бледнел и улыбался. Плечо кровоточило.
Только он развернулся идти к выходу – огромный силуэт, не помещающийся в дверной проём. Палач. Ещё секунду назад Лёша думал, что всё позади – холод ужаса затопил его очередным своим приливом. Двухметровая угроза жизни в полтора шага оказалась перед Лёшей. Наставил нож. Мощнейший удар по рукам – выбило в стену. Подбитые руки беспомощно обвисли.
Палач не продолжил его бить. Сквозь прорези в мешке он смотрел, как Лёша пытался хоть что-то сделать своими неанатомично свисшими руками, болтающимися, как варёные спагетти. Как только Лёша попытался сделать шаг прочь, гигант подкосил его подножкой. Упал. Руки не слушались, поэтому весь удар приняло лицо. Боль. Пятна крови на бежевом линолеуме. Парализовало ниже спины. Не отползти. Схватил на ногу. Поволок на кухню. Не может сопротивляться. Словно в теле не осталось мышц, кроме тех, которыми можно было кричать. Кричал.
– Отпусти! Мне обещали! Не трогай!
– Нихуя себе. Че, прям обещали? – берцем пятидесятого размера придавил Лёшину голову.
– Стой! Два вопроса! Меня обещали не трогать, если всё скажу! Не надо!
– Ух ты, – палач убрал ботинок с Лёшиной головы, открыл окно нараспашку, ударом выбил москитную сетку, – и сколько тебя спросили вопросов?
От страха Лёша не нашёлся.
– Один. Тебя спросили одно, в не трогать обещали за два. Так что не вой, а то выбью тебе ещё зубы напоследок.
Снова плачет.
– Так нечестно! Не надо! Прошу! Нет! Что угодно! Что угодно, господи, умоляю, не надо! Прошу! Стой! Не надо!
Палач достал из кармана большую флягу. Открыл. Начал поливать из неё беспомощно извивающегося и орущего Лёшу. Его конечности-верёвки не шевелились – только торсом пытался кататься по полу. Жидкость из фляги быстро впиталась в одежду. Запах бензина.
Сверху вниз палач смотрел на беспамятно молящего о пощаде Лёшу. В руке зажжённая спичка.
– Ну-ка притихни.
Пригвоздил тело ногой. Лёша замолчал. Увидел. Соотнёс запах и видимое. Круглыми глазами неотрывно смотрел на горящую спичку.
– Задам тебе второй вопрос. Слушай.
– Да! Я всё скажу! Что угодно!
– Хочешь к нам?
Двадцать восьмое июня был тяжелым днём.
«Шутка, повторённая X раз»
– В конце как-то тупо и резко, блин. И интрига дешёвая – подумал Витя Пшеницын.
Работа на региональный литературный конкурс была далека от совершенства: не ново, изысков не было, отклик не вызывала. Витя винил ограничения объёма, но тайно помнил о том, что просто ещё не готов: хороший писатель и в рамках раскрывается. Чтобы стать хорошим писателем, надо было стать нормальным писателем, а чтобы стать нормальным – стать хоть каким-то. Вите хотелось верить в какой-либо природный дар, но какой там дар, если он в школе не смог написать сочинение по картине «Пальцы вниз»? За это Витя корил себя каждый день, потому что каждый день выдавливал из себя хотя бы тысячу слов, потому что так приказывала одна из прочитанных им книг на тему писательства.
Литературные упражнения происходили в полной темноте. В полной темноте Витя засыпал и просыпался, чистил зубы и ел, отдыхал и учился – плотные занавески делали съёмное Витино жилище непроницаемым для настоящего света. Электрический же свет от монитора круглосуточно придавал тьме и бедному убранству голубоватый оттенок. Пыльный диван с выцветшим огнеобразным узором, замусоренный рабочий стол, сломанное кресло, давно забывшее последний оборот вокруг своей оси, запущенный самим собой Витя – декор квартиры. На подоконнике мёртвое растение: чтобы полить его, хозяину нужно было бы раскрыть занавеску. Этого не происходило. Если смотреть с улицы на окно логова Пшеницына, увидеть удастся только мёртвый фикус и большую желтую заплатку на занавеске.
Дни, недели и иногда месяца Витя проводил дома – каждый выход на улицу наносил ему раздражение. Сохранение файла, проверка погоды. Надел подмызганную куртку и порченные временем кроссовки. Штаны оставил на себе те же, в которых жил. Перед уходом он несколько раз проверил, закрыта ли дверь. Не спешил спускаться по лестнице. Выход на улицу, не смотря на риск, был методом избавления от риска: что-либо литературное он посылал только через библиотеку, всегда сжимая файл в формат ZIP и шифруя его «всякими способами», чтобы его нельзя было вычислить по IP-адресу. Так что влачиться на улицу всё-таки было надо.
Погода была мерзлявая: влажно, ветер продувал кости, солнце пряталось за облаками цвета мокрой бумаги. Осень. Состояние природы не угнетало Витю видом, но заставляло переживать: всегда выходило так, что он заболевал после свежего воздуха. Он шел и уже предчувствовал будущие заложенность носа, озноб и головную боль. На улице было нелюдно, машин было мало и те изменяли привычке разбрызгивать воду из ям. Чёрная БМВ лихо промчалась с горящим правым поворотником, быстро исчезла – снова тишина и грязь.
Библиотека была близко к его дому, по совпадению она же была и самой крупной в городе, и не только библиотекой. Это было место проведения многих культурных мероприятий общегородского уровня, а так же местом работы девушки, на которую у Вити не было шансов. И всё равно он неё смотрел, когда оказывался там.
Она была красива, вежлива и голос у неё был добрый – ему приятно было именно у неё просить воспользоваться принтером или разузнать про адрес чего-либо в полках. На бейдже у неё было «Юлия Комарова. Библиотекарь». В своё время Витя вычислил её график работы, поэтому, идя в библиотеку, он всегда знал, будет там Юля или странная «Лариса Пирожнева. Библиотекарь».
«Большая библиотека имени П. Е. Левина» выделялась на фоне общей серости. Банальная округлая стеклянная крыша, декоративные башенки разного цвета, словно разбросанный ребёнком конструктор, ненатуральный газон с минималистичными скульптурами и большая стоянка – было похоже на что-то более значимое, чем хранилище книг.
Ещё издалека Витя приметил странное скопление припаркованных машин, да такое, что отпадали вопросы к необычной городской тишине. В культурном центре города что-то происходило, о чём он не знал. Выбор был прост: или развернуться и уйти домой, или приготовиться стать частью какого-то непонятного мероприятия. Он прикинул положительные и отрицательные стороны каждого варианта, но всё упёрлось в то, что Юля должна была снова работать только через два дня, а это значило, что он рисковал, заболев после уже пройденного пути, не выздороветь. Пошёл в неизвестность.
Витя перешёл дорогу, прошёл по залуженной дорожке к стоянке. Автомобили были припаркованы и по правилам, и с пренебрежением. Что бы ни происходило в «Большой библиотеке имени П. Е. Левина», оно уже собрало в себе большую часть участников. По затворничеству Витя не был в курсе каких-то событий в городе, ему казалось, он может тривиально послать с местного компьютера свою работу на конкурс.
Вите в глаза бросился мужчина, задумчиво смотрящий в сторону библиотеки. Лысая голова, морщины, шрамы, холодные, глубоко всаженные, сухие, холодные глаза – чисто уголовная наружность. Через плечо у незнакомца была перекинута пухлая чёрная спортивная сумка. Когда Витя его разглядывал, тот это словно почувствовал – покосился. Витя не выдерживал взгляд глаза-в-глаза, поэтому сразу потупился и поспешил идти дальше.
Дальше, на огромном крыльце, Витя физически упёрся в толпу. Составляющие толпу были разновозрастные, разодетые в странные пёстрые костюмы разных тематик: несколько русских офицеров образца 18-го века, куклуксклановцы, раввины, клоуны, нацисты в форме, люди в деловых костюмах, аниматоры в «животных» костюмах и многие-многие другие. Глаза разбегались, у Вити не получалось найти закономерность в костюмах. В толпе Витя не мог сойти за своего, за что ему было неловко.
Поднялась волна движения, ему не оставалось ничего, кроме подчинения. Его как-то засосало внутрь ‒за его спиной оказался НКВДшник, а перед ним – куклуксклановец и кассир из «аППетита». Ряженое войско штурмовало наконец открытые двери. Весёлые разговоры, громкое коллективное дыхание, нетерпеливое мычание и отстуки обуви. Раздражение.
Обычно у входа стояли турникеты, проход через которые был возможен только по предъявлению читательского билета. Несколько раз Витя забывал пропуск, и его не впускала злобная старая вахтёрша, которая на самом деле его помнила. Турникеты были опущены, суровой надзирательницы не было – люди проходили свободно. Витя это понял не сразу, но как только понял, ему стало не по себе. Разгоняла это чувство несвобода от потока общего движения.
Не нравилось Вите, что ни Веры Дмитриевны, ни турникетов не было. Казалось, без даже этих смешных мер безопасности могло произойти что угодно. Фантазия рисовала множество страшных вариантов «чего угодно».
Постепенно свободной площади пола становилось больше – толпа начала куда-то утекать. Разодетые сбивались в тематические кучки: «русские офицеры» объединялись с «роскошными барышнями», люди с приклеенными увеличенными носами и бровями хохотали с «раввинами» и «папуасами», однородно забились в угол «нацисты», великовозрастные «пионеры» наводили коммуникацию с «сотрудниками НКВД» – то только те живые карикатуры, которые Вите было видно. Ещё ему было видно, что библиотека не выполняла свои функции в честь события.
Играла музыка. Лёгкая, весёлая, быстрая музыка была фоном для бурлящих разговоров и смеха. Витя узнал в ней зацикленную заглавную мелодию «Деревни дураков». К потолку был подвешен огромный дискошар, ненавязчиво рассылающий по залу наслоения синего на желтый, желтого на белый, белого на зелёный, зелёного на красный, красного на синий.
На первый взгляд мероприятие напоминало ему о детских лагерях со всякими «весёлыми станциями» или «весёлыми стартами». «Станции» на внезапном карнавале анекдотов выглядели как маленькие сцены с простыми декорациями. На станциях «дежурили» одетые в такие же, как и «гости», маскарадные костюмы. Их отличали яркие желтые бейджи. В декорациях станции показывали короткие сценки. Многие глазели и аплодировали.
Первую сценку в бедных декорациях Витя увидел под вывеской «тупичок». На возвышении стояли деревянный пустой стол и два стула. «Заведующий станцией» своим образом не соответствовал декорациям: худой лысый мужчина в очках. «Гоблин» стоял в стороне и был по-снобски серьёзен в сравнении с посетителями станции. За столом сидели двое в нацисткой форме. Витя застал весь этюд.
– Вы меня за дурака не держите, Штирлиц. Я знаю, что вы – советский разведчик. Не вижу смысла вас выдавать – война-то проиграна, да, но только не надейтесь, что свои вас примут! Расстреляют или в Сибирь сошлют, со всеми шпионами так.
– Не думаю, что так будет. Страна обо мне позаботится.
– О, как же! Бывшим шпионам не верят! Вот мог бы у вас бывший шпион управлять страной? Очень сомневаюсь.
«Штирлиц» спокойно улыбнулся и посмотрел на зрителей.
Сначала реакции не было, но потом, когда до большинства шутка наконец дошла, кольцо людей зашумело смехом. Витя шутку не понял. Он бродил по залам, натыкался на более оригинальные «сцены»: было что-то похожее на бар, имитация лодки, стенд с партами и школьной доской. На последней разыгрывался анекдот про Вовочку.
– Вороне бог послал кусочек сыру, – диктовала расфуфыренная женщина у доски с перевёрнутым учебником русского языка.
Одетый в маленький пионерский костюм мужчина тянул руку. «Учитель» повернулась к нему с наигранно-страдальческим видом.
– Марья Ивановна, – начал он имитацией детского голоса, – вы же говорили, что у нас бога нет!
«Учитель» вздохнула и закатила глаза.
– У нас и сыра нет, что нам теперь, и диктант не писать?
После этой реплики «Вовочка», «Учитель» и пионерская массовка, повернулась к зрителям. Все смеялись. Витя не любил анекдоты.
Ничего, кроме сценок из старых анекдотов, на первом этаже не было. Хотелось найти островок атмосферы деловой тишины в компьютерном зале, там сделать свои дела и тут же уйти. Но всюду были «Поручики Ржевские», «Штирлицы», «Русские», «Немцы», «Матросы», «Чукчи» и прочие хрестоматийные герои анекдотов. Мимо Вити прошла колонна фриков с бейджами «Дурак», «Бликман», «Кошкин», «Раскольников» и «Неваляйкин». Из их междусобойного бурчания, сделал вывод о том, что они – главное жюри.