Безобидное соглашение

I

Фурия Харрингтон

5 января 1813 года

Лондон, Англия

Сэр Уильям Вудвилл, пятый граф Кренберри, спрыгнул с подножки кареты и, небрежно кивнув слуге, двинулся дальше по подъездной дорожке. Освещенная газовыми фонарями, она прямо кричала о богатстве владельцев – вдовствующая герцогиня Сазерленд была одной из немногих, кто мог позволить себе подобного рода новаторство. Собственно, поэтому-то на праздник Двенадцатой ночи весь свет Лондона собирался в стенах именно ее особняка. Каждый аристократ знал: если уж вам пришлось остаться в столице по окончании сезона, лучшего места, чтобы скоротать это тусклое время года, не найти.

– Милорд. – Распорядитель бала разве что каблуками не щелкнул, приветствуя Уильяма: вышколенная прислуга была еще одной отличительной чертой Сазерлендов. Однако стоило отметить, что за соблюдение всевозможных правил в этом доме платили сверх всякой меры.

Уильям знал о заведенных у Сазерлендов порядках не понаслышке: в детстве он провел здесь несколько чудесных лет. Потом его отправили учиться – сначала в частную школу, затем в закрытый университет, из которого он вышел не ребенком, но мужем. Не худшее место и способ, чтобы повзрослеть, и все же в моменты ностальгии Уильям с нежностью вспоминал не продуваемое сквозняками общежитие и чрезмерные возлияния в компании друзей, а лондонский дом герцогини, или тетушки, как он порою ласково ее называл.

– Ваш плащ, милорд.

Похоже, Уильям слишком долго молчал, наслаждаясь возможностью вновь взглянуть на почти родные пенаты. В противном случае распорядитель не стал бы навязываться, обращаясь к нему повторно.

– Да, конечно. – Уильям сбросил верхнюю одежду и протянул ожидавшему поблизости лакею. – Благодарю.

Распорядитель бала удовлетворенно кивнул, жестом приглашая проследовать далее. В обычный день он попросил бы у Уильяма визитку, чтобы должным образом представить его присутствующим, но сегодня этого не требовалось. Поправив полумаску, неприятно давившую на переносицу, Уильям шагнул в зал и застыл, как и многие до него.

Каждый раз герцогиня удивляла своих гостей так, что, казалось, повторить подобный эффект более не представится возможным. И каждый раз ей удавалось превзойти себя, при помощи искусных декораторов создав не убранство даже, а другой мир.

В честь бала-маскарада, посвященного Двенадцатой ночи, герцогиня пошла не просто вопреки правилам, но вопреки природе. Презрев зимний холод и сон, она усыпала зал цветами: по обе стороны от входа стояли вазы в половину человеческого роста, вдоль стен слуги аккуратно развесили ампели[1], на продолговатых столах стояли небольшие вазоны, – и каждый сосуд был наполнен благоухающим разнотравьем, отчего комната походила более не на танцзал, а на огромную оранжерею.

Даже дамы издалека напоминали экзотические цветы. Воспользовавшись правом на одну ночь притвориться кем-то другим, многие пустили воображение в пляс, порождая наряды самого безумного кроя. Краем глаза Уильям заметил нимфу, одетую на грани непристойности, и леди, словно сошедшую с картин елизаветинской эпохи, – одно ее платье занимало едва ли не пятую часть комнаты, создавая массу неудобств, но вместе с тем привлекая столь же колоссальное внимание. Его обладательница определенно должна была стать самой обсуждаемой гостьей праздника, а значит, цель ее оказалась достигнута.

Уильям, впрочем, едва на нее взглянул. Стоило переступить порог бальной залы, и он устремил взор наверх, к декоративной винтовой лестнице, на середине которой замерла, возвышаясь над своими гостями, герцогиня Сазерленд. Не узнать ее было невозможно: герцогиня едва ли не единственная выбрала простой наряд, безупречно соответствовавший нынешней моде, хотя и более закрытый, чем предпочитали юные девы. В темном платье с завышенной талией она навевала мысли о чем-то греческом, а алые серьги и ожерелье, покоившееся в неглубоком декольте, подсказывали – ну конечно же Персефона, повелительница потустороннего мира и вместе с тем богиня весны. Уильям хмыкнул: только его тетушка могла сделать такой выбор, предпочтя образ подземной богини наряду Геры, мнимой владычицы небесного царства.

– Вы как всегда великолепны, миледи, – поднявшись к ней, Уильям склонился в поклоне. – Или сегодня вас следует именовать «ваше величество»?

– В определенных кругах подобное высказывание почли бы за измену, – в тон ему, со всей возможной серьезностью откликнулась герцогиня: ее глубокий низкий голос идеально подходил для угроз. Правда, весь эффект канул в бездну, когда на губах, не скрытых полумаской, заиграла мягкая улыбка. – Мой дорогой, неужели ты решил смилостивиться и дать шанс лондонскому обществу?

– Лондонскому обществу? Никогда! – фыркнул Уильям, так же присовокупив к резкому ответу вполне добродушную улыбку. – Я здесь исключительно ради вас, тетушка.

Он тут же пожалел о сказанном: трость герцогини вдруг оказалась в опасной близости от его ступни – намеком на возможную расправу.

– По-моему, мы уже это обсуждали, юноша, – проговорила она. – Для тебя я – ваша светлость или миледи, на худой конец. Тетушкой будешь называть тещу.

– Надеюсь, мне повезет никогда ею не обзавестись.

– Надеюсь, тебе повезет образумиться. – Герцогиня поджала губы, отворачиваясь. – Ты только взгляни, сколько здесь прекрасных юных леди. Немало и состоятельных, хотя тебе не к лицу излишне об этом заботиться.

– Ваша светлость, – пока она не видела, Уильям позволил себе закатить глаза, – я старательно избегал визитов в столицу весь сезон не для того, чтобы вы при первой же встрече принялись подыскивать мне супругу.

– А я не для того учила тебя, чтобы ты наивно полагал, будто наступление зимы избавит тебя от внимания прелестных леди и их охочей до состояний родни.

Уильям раздраженно цыкнул: к его прискорбию, герцогиня была права. Среди девиц на выданье он почитался «лакомым кусочком» вне зависимости от времени года – разве что с наступлением холодов количество этих самых девиц в Лондоне значительно сокращалось.

– И на кого из сегодняшних гостей мне стоит обратить особое внимание?

– Ты хотел спросить, кого тебе следует с особым старанием избегать?

Подобные пикировки были для них привычным досугом. Острая на ум и язык герцогиня не часто могла найти достойного собеседника: вопреки мнению многих именитых мужей, редкий из них мог подарить этой женщине удовольствие интеллектуальной беседы. Что же касается других дам…

– Леди Шиптон крайне заинтересована в том, чтобы сыскать удачную партию для каждой из трех дочерей: вон они, все как одна Коломбины[2]. Девочки не первый год вертятся в свете, что, как ты понимаешь, характеризует их весьма определенным образом. – Герцогиня говорила, нарочито не глядя в сторону той или иной дамы. – То же можно сказать и о леди Коллинз, хотя она сегодня представляет интересы лишь одной дочери, старшей. Я могла бы рекомендовать ее к знакомству, причем в самом прямом смысле этого выражения, если бы бедняжка не была откровенно… проста.

«Простотой» герцогиня деликатно именовала глупость. К сожалению, с ее точки зрения, этому недугу было подвержено повальное большинство светского общества, и в особенности его прекрасная часть. При этом, будучи милостивой, герцогиня винила не самих девушек или их матерей, а огрехи воспитания, с которым оные сталкивались в семье. Она истово верила, что достойное образование могло повлиять на ситуацию самым благотворным образом. Увы, с точкой зрения герцогини не соглашалась королевская семья, члены коей всячески избегали любых разговоров о том, чтобы преподавать девушкам нечто большее, нежели этикет, музицирование, пение, ну и счет – для ведения хозяйства.

– И, да, обрати внимание на леди в платье цвета запекшейся крови, – перечислив еще несколько дебютанток, похожих друг на друга как две капли воды, герцогиня неожиданно откровенно указала рукоятью трости в нужном направлении. – Сам цвет ее наряда, как ты понимаешь, многое о ней говорит.

Нужную леди Уильям нашел почти сразу: она выделялась на фоне иных девушек, как ядовитый сорняк посреди ухоженного сада.

– Еще одна простушка? – предположил он без особой уверенности.

Герцогиня медленно покачала головой.

– Нет-нет-нет. Эта леди, наоборот, прискорбно сложна.

Девушка взяла с одного из длинных столов наполненный шампанским бокал и лениво пригубила. Выглядела она при этом старательно не впечатленной – ни вкусом напитка, ни роскошным убранством залы, ни мастерством музыкантов.

– Ее зовут мисс Энн Харрингтон, и это все, что тебе следует знать.

– Пытаетесь меня заинтриговать? – Если герцогиня и впрямь преследовала такую цель, ей удалось: Уильям не мог отвести взгляда.

– Нет, мой дорогой, – предостеречь. Потому что если хоть кто-то в этом зале и представляет для тебя серьезную опасность, то только она: умная, расчетливая, безусловно красивая, но с совершенно испорченной репутацией.

– И что же она натворила?

– Ты не слышал? – Что-то в голосе герцогини заставило Уильяма посмотреть на нее. – Она умная, расчетливая и безусловно красивая. К тому же совершенно не пытается это скрывать.

«Воистину, чудовищная комбинация», – Уильям облизнул губы. Ему вдруг ужасно захотелось пить.

Вблизи мисс Энн Харрингтон оказалась не столь прекрасна, как расписывала герцогиня. По современным меркам, ей не хватало мягкости: ни тебе покатых плеч, ни пухлых губ, ни очаровательной округлости щек. Она словно вся состояла из острых углов – выразительные скулы, вздернутый подбородок, ключицы, о которые можно порезаться.

Уильям наблюдал за ней из-под полуопущенных век, спрятав лицо за бокалом, и гадал, к какому персонажу должен отсылать ее наряд. Красное платье в греческом стиле с чувственно глубоким декольте намекало на Афродиту, но смущал излишне мрачный оттенок и обруч в темных кудрях. Он представлял собой венок в виде золотых стрел. В форме стрелы было выполнено и кольцо на указательном пальце, кончик которого задумчиво поглаживал ножку бокала, пока она изучала собравшихся – так же, как Уильям изучал ее.

Герцогиня была права: мисс Харрингтон отличалась от прочих. В ней не было нежности и невинности, не было восторга от явно удачного бала. Когда она повернулась к нему, Уильям заметил в почти черных глазах смесь усталости и сочувствия. Но эти эмоции скоро сменились удивлением и… насмешкой?

– Мне казалось, в высшем обществе не принято столь откровенно рассматривать леди, – у нее был приятный голос, который не портила даже легкая хрипотца. – Тем более, если вас как следует не представили.

– Почему вы думаете, что мы не были представлены?

Она повернулась к нему и отставила полупустой бокал.

– Вас выдало любопытство. Те, кто меня знает, смотрят иначе.

– Как же? – вежливо поинтересовался Уильям.

– О, по-разному. Я привыкла к презрительным взглядам, к раздраженным, порой – к праведно возмущенным. А когда никто не смотрит – к завистливым: многие полагают, что у меня есть свобода, им, к сожалению, недоступная.

Если мисс Харрингтон и была свободна, то прежде всего – в изъяснении своих мыслей. Ее прямолинейность обескураживала, но, признаться, и освежала. Заинтригованный, Уильям вслед за ней отодвинул бокал в сторону: он хотел сосредоточиться на беседе.

– Что ж, вы правы, мы мало знакомы. Я не вижу в вас ничего раздражающего или возмутительного, по крайней мере пока. Но точно могу пообещать, что не позавидую – мою свободу никто не ограничивает.

– Тогда вы исключительный человек.

Уильям склонился в шутливой благодарности:

– Почту это за комплимент.

Мисс Харрингтон в ответ медленно и величаво опустила голову. Нет, подумал Уильям, на Афродиту она походила в последнюю очередь: чтобы выбрать подобный образ, нужно чтить идеалы нежности и невинности, а они мисс Харрингтон явно были чужды. Она скорее нарядилась бы Артемидой, но в таком случае ее наряду недоставало воинственности – а значит, Уильям в своих рассуждениях снова уткнулся в тупик.

– Позволите задать вам еще один вопрос?

– Только один? Я думала, ваше любопытство сильнее.

– О, я спросил бы и больше, но меня останавливают правила приличия.

– А говорили, вас ничто не ограничивает.

Она лукаво улыбнулась, явно довольная тем, что смогла подловить Уильяма. Но он был не из тех, кто легко поддается.

– Я не считаю правила приличия ограничением.

– И вам никогда не хотелось их нарушить? Высказать кому-нибудь из великосветских снобов все, что вы о нем думаете? Отказаться от танца, не придумывая витиеватые отговорки? Подойти к девушке, не будучи ей представленным?

– Туше, – допустим, теперь она и впрямь его поймала. – Но мне не составило бы труда найти того, кто смог бы нас познакомить.

– И все же это маленькое нарушение ускорило процесс и нисколько не навредило ни одному из нас. Так и со многими другими приличиями: они как будто бы безобидные, их не сложно соблюдать, но, когда их так много и ты не можешь забыть даже об одном, иначе твоя репутация тут же окажется под угрозой… – Мисс Харрингтон покачала головой. – Вас это не выматывает?

– Ничуть. – Уильям пожал плечами.

Признаться, он никогда не смотрел на окружавшие его правила под таким углом. Не мог взглянуть и теперь – он попытался представить мир, в котором каждому мужчине будет дозволено без расшаркиваний заговаривать с каждой женщиной, и воображение тут же подкинуло неприятный исход.

– Я думаю, приличия помогают нам. Защищают честь леди, напоминают джентльмену о существующем у него долге.

– Вам не кажется, что это звучит унизительно по отношению к леди и джентльменам? Словно женщина не может самостоятельно постоять за себя, а мужчина не способен на достойное поведение без лишних напоминаний.

– Но ведь из правил мы и узнаем, что такое достойно.

– Разве? Нынешние правила приличий заявляют, что недостойно снять с себя перчатки во время бала. – Мисс Харрингтон подняла руку и аккуратно потянула за шелк на указательном пальце. – Но что ужасного произойдет, если вы увидите мою руку? В женских пальцах нет ничего недозволенного.

– Хм. – Уильям не нашел что ответить.

В словах мисс Харрингтон была своя правда.

– Рада, что заставила вас задуматься. – Она улыбнулась, впрочем, безо всякого самодовольства. – И буду еще более рада, если вы обратите внимание вот на что: правил приличия для юных леди подозрительно больше, чем для джентльменов.

– Это потому, что общество стремится вас оберегать, – не задумываясь ответил он и сразу захотел взять свои слова обратно: мисс Харрингтон ясно дала понять, что не считает женщин такими уж хрупкими.

Предсказуемо она покачала головой.

– Или заставить петь в золотой клетке.

Уильям промолчал. Легкомысленная светская беседа, на которую он рассчитывал, явно свернула не туда. Поднятые темы никак не соответствовали атмосфере окружавшего их веселья. Слова мисс Харрингтон заставляли чувствовать себя неуютно, не так, как хотелось бы в праздничную ночь, и из-за этого Уильям начал понимать тех, кто ее сторонился. Расслабиться рядом с этой женщиной было не так-то просто.

– Простите, кажется, я излишне вас озадачила, – она трактовала его молчание на удивление правильно. – Балы всегда действуют на меня подобным образом. Когда я наблюдаю за этими поклонами, слышу извечные полунамеки, я не могу перестать думать о том, как было бы проще, если бы все говорили то, что на самом деле хотят. «Мне кажется, моя дочь составит вам прекрасную партию», «Боюсь, я не заинтересована в ваших ухаживаниях», «Не рискуйте – я отвратительно танцую». Что плохого в этих словах?

– Они смущают своей правдивостью.

– Не мы ли виноваты в том, что истина заставляет нас испытывать стыд?

Мисс Харрингтон вновь потянулась к бокалу.

– Еще раз простите. Давайте сменим тему, пока и вы не сбежали от меня куда подальше. Что вы хотели спросить?

Уильям растерялся от неожиданности:

– О чем вы?

– Вы хотели задать какой-то вопрос, – напомнила она. – До того, как я огорошила вас рассуждениями относительно приличий и этикета.

Да, конечно, вопрос. Тот уже казался Уильяму незначительным и даже глупым. С другой стороны, женщина, столь рьяно отстаивающая право на честность, должна была его оценить.

– Я хотел узнать, кем вы одеты.

Если мисс Харрингтон и удивилась, то не подала виду.

– Это Эрос. Бог любви и…

– …влечения, – договорил за нее Уильям.

Конечно. Бордовый цвет, стрелы любви и ненависти – после ее слов все встало на свои места. Даже дерзость задумки: то, что мисс Харрингтон оделась божеством традиционно мужского пола, явно было сделано не случайно.

– Вы потрясены?

– Впечатлен, – поправил Уильям. – Вам идет. Не только платье, я имею в виду, но весь образ, сама идея.

– Жаль, что она не так уж просто угадывается. Надо было надеть брюки.

А она ведь могла, Уильям почти не сомневался. Он начинал понимать, что имела в виду герцогиня, называя мисс Харрингтон опасной. Ее отношение к незыблемым правилам дарило увлекательное ощущение новизны, граничащее с восторгом. Такому зову хотелось поддаться – попробовать что-то на грани разумного, совершить безумство, исполнить мечту.

– Нет. – Уильям покачал головой. – Вы ошибаетесь: из вас получился прекрасный Эрос. Я уже чувствую его влияние, словно вы ненароком пронзили меня одной из этих крохотных стрел.

– Надеюсь, стрелой любви, а не ненависти?

– Скорее стрелой заинтригованности. Я не претендую на вашу руку, мисс Харрингтон, но был бы рад однажды назвать вас своим другом.

– Значит, все это время вы знали, кто я?

– Лишь имя. Один человек посоветовал обходить вас стороной, назвав красивой, умной и расчетливой женщиной, знающей себе цену.

Мисс Харрингтон просияла, будто услышала изысканный комплимент.

– Надеюсь, наша дружба однажды позволит вам познакомить меня с этим человеком. Лучшего описания себя я и не слышала.

– Я жду и страшусь того дня, когда это знакомство свершится. – Уильям не кривил душой: он боялся представить, какую силу могут представлять герцогиня Сазерленд и мисс Харрингтон, если им удастся достаточно сблизиться. – Пока же позвольте представиться самому: лорд Уильям Вудвилл, граф Кренберри.

– Кренберри? – Уголки ее губ поползли вверх, на щеке наметилась очаровательная ямочка.

– О, не смейтесь. Я выслушал достаточно шуток по этому поводу[3] в юности.

– Что ж, постараюсь сдержаться. Но не могу ничего обещать.

К сожалению Уильяма, он не мог провести весь вечер, обмениваясь колкостями и рассуждениями с мисс Харрингтон, хотя такой досуг и сделал бы маскарад более сносным. Но как бы мечты о мире, лишенном слухов, ни прельщали Уильяма, до претворения их в жизнь было еще далеко. Он не хотел, чтобы какая-нибудь из сплетниц, выяснив его личность, принялась болтать о чрезмерной благосклонности графа Кренберри к скандальной мисс Харрингтон. Тем более официально они так и не были представлены – легкомысленные поклоны и реверансы за бокалом шампанского не в счет.

Откланявшись, Уильям направился в игральную залу, представлявшую собой неплохое укрытие от трепетных дебютанток. Но на полпути его поймали: та самая маркиза Шиптон, кою герцогиня советовала по возможности избегать. Однако наличие трех дочерей на выданье сделали леди весьма настойчивой.

– Граф Кренберри! – Уильям поморщился: зря он надеялся сохранить инкогнито. – Что за неожиданная встреча! Давно вы не радовали нас появлением на людях. Кого следует поблагодарить за перемену ваших привычек?

Вопрос был задан с опаской: незамужние девы и их матушки, имевшие на Уильяма вполне определенные планы, не желали, чтобы кто-нибудь опередил их и привлек внимание завидного жениха. Тот был вынужден утешить маркизу:

– Единственная, кого стоит благодарить, это хозяйка сегодняшнего вечера. – Уильям бросил взгляд на герцогиню. – Я перед ней в долгу.

– Вот как? И этот долг может быть уплачен визитом?

– О, маркиза, далеко не одним.

Когда отец умер, оставив Уильяма и его мать наедине с тянущимся за ними шлейфом долгов, именно герцогиня Сазерленд пришла на выручку. Она дружила с овдовевшей графиней еще до того, как та обрела этот титул, и с готовностью возобновила отношения. Мать Уильяма стала ее компаньонкой, благодаря чему они оба получили кров, хлеб и достойное положение в обществе, пошатнувшееся было с потерей состояния. Долги их отца герцогиня выплатила с лихвой.

Порой Уильям думал, что она нашла в них давно потерянную семью. Герцогиня рано лишилась мужа, ее повзрослевшие дочери к тому времени уже обрели счастье в браке, а сама она осталась одна в пустом доме, который не могли заполнить ни все ее деньги, ни статус. Когда мать Уильяма умерла от болезни, герцогиня фактически заменила ее: оплатила обучение, а по возвращении из колледжа – ссудила внушительную сумму под невысокий процент. Он смог выгодно вложить эти средства, встать на ноги и вернуть ей все, что взял. Но только деньги, потому что за любовь, заботу и внимание, которые герцогиня дарила ему все эти годы, невозможно было расплатиться.

– Что ж, должна отметить, герцогиня умеет заводить удачные знакомства, – маркиза Шиптон сделала из услышанного свои выводы. – Далеко не одна семья хотела бы, чтобы граф Кренберри с таким теплом отзывался о ее главе.

– Но, увы, благосклонность сильных мира сего еще нужно заслужить.

– Действительно, – маркиза пропустила мимо ушей едва прикрытую шпильку. – И, раз уж мы заговорили о знакомствах, не могли бы вы мне напомнить: имела ли я честь представить вам своих дочерей?

– Думаю, нет, леди Шиптон.

На самом деле она знала ответ, однако правила приличия требовали ходить вокруг да около, а не прямо заявлять о своих побуждениях. Особенно если эти побуждения сводились к банальному сватовству.

– Тогда позвольте это исправить. – Маркиза на мгновение обернулась. – Девочки, мои дорогие…

Девушки, только и ждавшие момента, окружили Уильяма. Все они были копиями матери: невысокие, круглолицые, с фигурами, достойными античной Венеры. В общем, прелестными созданиями, отвергать которых было даже немного жаль.

– Хочу представить вам лорда Уильяма Вудвилла, графа Кренберри. – Маркиза сделала выразительную паузу, и ее дочери присели в глубоком реверансе. – Лорд Кренберри, это моя старшая дочь, мисс Эвелина Шиптон…

Стоявшая слева подняла на него любопытный взгляд темных зеленых глаз.

– …моя средняя дочь, мисс Элизабет Шиптон…

Девушка в центре на мгновение опустилась еще ниже, а затем выпрямилась, явив Уильяму очаровательное личико, озаренное почти влюбленной улыбкой.

– …и моя младшенькая, мисс Аннабель Шиптон.

Последняя из дочерей маркизы кивнула ему и скромно потупила взгляд.

– Должен признать, знакомство с вами стало для меня одним из самых приятных за этот вечер. – Уильям отвесил девушкам сдержанный поклон.

Он кривил душой, но не так сильно, как можно было подумать. Шиптоны, по крайней мере, отличались хорошими манерами и не пытались сблизиться с ним, подстраивая «случайные» столкновения. Он еще помнил, как подопечная графини Монтгомери пару лет назад весьма продуманно запнулась о подол собственного наряда в надежде упасть Уильяму в объятия. Повезло, что рядом оказался куда более расторопный потомок барона Арчера – хотя его расторопность, вероятно, объяснялась присутствием отца, ожидавшего, что молодой человек уже к концу зимы обзаведется супругой, а то и наследником.

– Милорд, мы весьма признательны за такую лестную оценку. – Мисс Эвелина с профессионализмом девицы на выданье захлопала пушистыми ресницами. – Возможно, в силу вашего благодушия вы не отказались бы оказать нам еще одну услугу?