Гелиозис

НЕЗНАКОМКА (улыбаясь). О, Дэвид Боуи играет.

НЕЗНАКОМЕЦ. Вот видишь – уже узнаёшь.

Его взгляд падает на лилию на шее у НЕЗНАКОМКИ.

НЕЗНАКОМЕЦ. Ты мой подарок носишь?

НЕЗНАКОМКА. Да, ношу… Почти постоянно. Она мне нравится – эта лилия.

НЕЗНАКОМЕЦ. А Коле что сказала? Или он не спрашивал?

НЕЗНАКОМКА (обречённо). Сказала, что подруга на юбилей подарила.

НЕЗНАКОМЕЦ. Вот как…

НЕЗНАКОМКА рассеянно кивает и смотрит в пространство, точно ведя разговор одновременно и со зрителями, и с собеседником, и сама с собой.

НЕЗНАКОМКА. А со мной ведь такое впервые. Ужасное, сильное, разрушительное чувство…

НЕЗНАКОМЕЦ. Пусть сильное, пусть ужасное. Меня ещё никогда так ничего изнутри не грело.

НЕЗНАКОМКА. Грело? Ха-ха (горько)… Оно не греет – оно сжигает. До тлеющих угольков. Нет – там даже угольков не осталось никаких. Даже тлеть уже нечему… Я не надеялась, не верила, что когда-либо такая болезнь меня коснётся – точнее, напротив, верила, что не коснётся. А она – здесь, со мной… Вот так сюрприз! Вот так спасибо…

НЕЗНАКОМЕЦ. Это и не болезнь никакая. Это всё физиология…

НЕЗНАКОМКА. Называй, как считаешь нужным.

НЕЗНАКОМЕЦ. И с чего ты взяла, что мы теперь непременно обречены страдать?

НЕЗНАКОМКА. Да неужели ты не понимаешь?! Я без пяти минут замужем, ты – почти женат. У тебя твоя жизнь, у меня же – моя. И мы почти что ничего друг о друге не знаем. Мы виделись-то от силы пару раз… Разве ж это можно назвать любовью?

НЕЗНАКОМЕЦ. А как это ещё назовёшь?

НЕЗНАКОМКА. Я не знаю… Я ничего не понимаю.

Пауза. НЕЗНАКОМКА обессиленно падает лицом в сложенные на коленях руки.

НЕЗНАКОМКА. Возможно, мне и хотелось бы, чтобы у этого было какое-то будущее… И я – честно признаться – до конца буду в это верить. Хотелось бы не мучаться противным чувством измены… хоть, казалось бы, причины ему как таковой нет. Хотелось бы вечно следовать зову сердца… Но все эти правила…

НЕЗНАКОМЕЦ. Да что – правила? Что нам до каких-то там правил? Тут скорее мораль всему диктатор… Твой собственный внутренний закон, который ты сам некогда посеял и бережно взрастил.

НЕЗНАКОМКА. Без разницы. Так или иначе, и правила, и мораль придётся преодолеть. А преодолевать – особенно идти против себя самого – всегда больно, ужасно больно.

НЕЗНАКОМЕЦ. И что же? Тебя это пугает?

НЕЗНАКОМКА (мотает головой с отрешённым взглядом). Нет. Когда я сердцем чувствую, что нужно, – значит, непременно нужно.

НЕЗНАКОМЕЦ. И ты готова ради… кхм… любви даже себе изменить?

НЕЗНАКОМКА. Отчего же сразу изменить? Так, внести кое-какие поправки… Иначе будет ещё хуже, иначе… я ещё больше себя предам… если сейчас сердце не послушаю.

НЕЗНАКОМЕЦ. Вот оно как…

Он задумчиво обводит взглядом комнату, выдерживая паузу.

НЕЗНАКОМЕЦ. Ты, стало быть, полагаешь, что у нашей истории может быть продолжение?

НЕЗНАКОМКА (поднимает взгляд на его лицо, в её глазах стоят слёзы). Конечно, может… Ну разумеется, может! Какое – это уже от нас зависит. Но я хочу быть свободной – а значит, принадлежать самой себе в выборе пути и следовать исключительно своим желаниям.

НЕЗНАКОМЕЦ (про себя). А я, пожалуй, спокойствия хочу… Так сказать, отдыха души…

Вдруг НЕЗНАКОМКА встаёт с кровати и стремглав бежит к приёмнику, по пути сбивая стопку бумаг с трюмо. Белый вихрь разлетается по полу комнаты, а по радио начинается песня «Amsterdam» исполнителя Gregory Alan Isakov. НЕЗНАКОМКА так же быстро, спотыкаясь, бежит обратно к НЕЗНАКОМЦУ и становится напротив него.

НЕЗНАКОМКА. Поцелуй меня. Сейчас.

НЕЗНАКОМЕЦ целует НЕЗНАКОМКУ. Свет гаснет. Теперь освещены лишь тёмные силуэты героев. Далее в спектакле задействована хореография, близкая к тексту песни, но базированная всё-таки на чувствах НЕЗНАКОМКИ и НЕЗНАКОМЦА друг к другу. Она наполнена эмоциями и представляет собой постановку в постановке.

По окончании хореографии свет гаснет окончательно. Герои засыпают.

Когда появляется первая утренняя заря, НЕЗНАКОМКА осторожно, чтобы не разбудить НЕЗНАКОМЦА, поднимается с кровати, смотрит на время и, ахнув, начинает спешно собираться.

НЕЗНАКОМКА. Ох, вот я глупая. Почти проспала. Слава богу, мне кошмар приснился, а так – до полудня бы не просыпалась.

Собравшись, она добегает до двери, в последний раз оборачивается и долго, с нежностью смотрит на спящего НЕЗНАКОМЦА в лучах утреннего солнца. После – выбегает, тихо притворив за собой дверь.

Просыпается НЕЗНАКОМЕЦ. В недоумении, как бы пытаясь восстановить в памяти события прошедшего вечера он смотрит на место рядом с собой, где ранее лежала НЕЗНАКОМКА. Лицо его мрачнеет, глаза выражают досаду.

НЕЗНАКОМЕЦ. Убежала, значит… Стрекоза…

Он не спеша поднимается и идёт к окну покурить. Так же, как и в первом действии, герой встаёт лицом к зрителям нога на ногу, раскуривает сигарету, а на его лице – тяжёлые, печальные думы. Он словно пытается абстрагироваться от произошедших за последние три недели событий и, главным образом, от самого себя – глубоко внутри. НЕЗНАКОМЕЦ морщится и нервно постукивает пальцами по подоконнику.

НЕЗНАКОМЕЦ. Нужно просто жить дальше… Выбросить из головы, постараться оставить позади. Зачем мне это нужно? Ни спокойствия, ни комфорта… Это резко. Трудно. Болезненно.

Пауза.

НЕЗНАКОМЕЦ. Она – солнечная вспышка. Мой солнечный удар. Как бы этот солнечный удар не сделался для меня фатальным…

Он тушит сигарету и в раздумьях ходит туда-сюда по комнате, собирая вещи. Вдруг останавливается, поворачивается к зрителям и – перед ними и перед самим собой – выносит вердикт.

НЕЗНАКОМЕЦ. Отпустит… Со временем непременно отпустит. Ну а пока – так…

Делает паузу, оглядывает комнату, подмечая не забыл ли что. Взгляд его вновь цепляет ковёр на стене.

НЕЗНАКОМЕЦ. И ковёр этот – безвкусица.

Не оглядываясь, он решительно шагает в сторону двери. Свет гаснет.

Конец третьего действия и всей пьесы.