Левитанты
– А причину столь странного поведения не выясняли?
– Выясняли, конечно. На каждом обходе Постулат твердил, что он ни в чем не виновен и поэтому торчать в этом бараке он не собирается. Мы же ему отвечали, что виновен он или нет – это суд решит, и если не виновен – его отпустят на все четыре стороны. А камера 5Т, к сведению, одна из самых комфортных в Танцующей. Смотрите, какая раковина здесь глубокая, целиком вымыться даже можно. А на унитазе даже крышка имеется.
– Ваши доводы на него не подействовали, я полагаю, – задумчиво произнесла Доди.
– Верно, госпожа. Как о стенку горохом. Спустя неделю его пребывания в башне Гибл принял решение переселить Постулата в верхнюю камеру. Она всегда здесь использовалась в качестве наказания. Вот и сейчас пригодилась. – Чеетмур усмехнулся. – Находясь там, Постулат мешает спать одному себе.
Доди подняла взгляд наверх, будто сквозь холодный потолок могла увидеть ту самую верхнюю камеру, о которой шла речь.
– Пойдемте дальше, – позвал надзиратель и затопал по лысым ступеням.
Поднимаясь выше, Доди ощутила волнение. Оно подступало медленно, крадучись, как заприметившая добычу лисица. Последующие рассказы Чеетмура об арестантах она пропустила мимо ушей – на их судьбу повлиять она не могла. Ее волновал тот, чья судьба была неразрывно связана с ее собственной. Когда они достигли вершины, их лица уперлись в глухую дверь с крохотным окошком.
– Камера 9Т, – запыхавшись, объявил Чеетмур. Он подошел к двери и громко постучал по грязным решеткам. – Эй, Постулат! К тебе посетитель.
– Кто? – услышала Доди гулкий голос, исходивший как будто из просторного помещения с бассейном.
– Детектив из полицейского участка. Госпожа Доди Парсо.
Представление гостя Постулат оставил без ответа. Надзиратель глянул на Доди так, словно произнес: «ну, и что я вам говорил?» и отошел в сторону, освобождая для нее место у двери. Приблизившись к камере, Доди посмотрела в окошко и еле удержалась, чтобы не охнуть. По долгу службы ей часто приходилось слышать о верхней камере Танцующей башни, но увидев камеру воочию, она, честное граффеорское, растерялась.
Весь пол холодной камеры был залит водой. Темная, мутная ее поверхность слабо отражала свет, который заходил внутрь рассеянным конусом через потолочный люк. От сырости и запустения кое-где на каменной кладке проступал мох. С решеток на люке капало. Узник сидел на возвышении, которое принималось здесь за кровать, и поскольку эта кровать висела в паре метров от пола, бесцветное белье на ней оставалось пока сухим. Постулат опирался спиной на камень, а лицо его, скрытое тенью, было обращено к люку.
– Здравствуйте, господин Постулат, – начала Доди, проглатывая комок, который образовался у нее в горле после увиденного.
Ответного приветствия не последовало. Постулат даже не шевельнулся.
– Вы наверное помните меня, – продолжала она.
– Вы – та сыщица, благодаря которой я сижу здесь, – произнес узник.
Доди сделала несколько глубоких вдохов.
– Верно. Но сегодня я пришла к вам, чтобы добиться…
– Любопытные создания эти птицы, – перебил ее Постулат, не отводя глаз от люка. – Знаете, в птицах больше вечности, чем в нас. Их предки населяли землю задолго до рождения первых людей. Они летали вокруг света, обзаводились потомством, видели долгий лед. Вероятно, в их птичьей памяти до сих пор сидят воспоминания о тех далеких эпохах. Ну а мы, люди, зная об этом, все равно считаем себя властелинами.
«Неужто спятил?» – предположила Доди, а вслух сказала:
– Я пришла к вам, чтобы узнать, о чем вы говорили с Интрикием Петросом в ту ночь, перед тем, как Петрос был убит.
– Я уже все рассказал. И вам, и кучке других бездельников.
– Мне нужны подробности, – твердо произнесла Доди. – Слово за словом.
– Зачем вам это?
– Чтобы добраться до правды. Чтобы избежать ошибки и не допустить к тотальному сканированию невиновного человека.
– Вы детектив, а не адвокат. Вам нет дела до моей свободы.
– Мне есть дело до своей репутации, господин Постулат. Если окажется, что по моей вине тотальному сканированию подвергли невиновного, я потеряю авторитет, над которым усердно работала много лет.
Узник повернулся к ней. В камере стоял полумрак, кровать была далеко от двери, однако Доди отчетливо разглядела в его темных глазах заинтересованность. Несколько минут он молча смотрел в сторону двери, а Доди стояла и ждала, время от времени оборачиваясь на надзирателя. Тот сидел на верхней ступени лестницы, протирал свою боевую трость краешком формы и делал вид, что не слушает их, хотя его правый заостренный ус то и дело поворачивался на голос.
– Как именно вы собираетесь добраться до правды? – спросил Постулат.
Доди терпеливо повторила:
– Мне необходимо узнать все подробности вашего разговора с Интрикием Петросом. Его слова, его взгляды, обстановка вокруг.
Вдруг Постулат взмахнул руками, да так резко, что по мутному зеркалу воды пробежала едва заметная рябь. Не успела Доди удивиться, как узник оттолкнулся от стены и спрыгнул с возвышения. Воды он не коснулся – вытянув руки вперед, он вышел из пике и пролетел прямо над ее кромкой. Он сделал по камере круг и подлетел к двери, его лицо остановилось прямо напротив лица Доди, а его босые ноги ушли под дождевую воду, по самое колено.
– Простите, пригласить вас к себе я не могу. У меня не прибрано.
– Господин Постулат, ваши ноги…
– Скоро вода уйдет, не беспокойтесь. Вон там под раковиной есть слив. Работает этот слив, как видите, паршиво, но узникам Танцующей башни приходится довольствоваться малым.
Как и в прошлую их встречу, заметный шрам на щеке Постулата перенял на себя все внимание Доди. Шрам резал правую сторону его лица от уха до крупных губ, а сама линия была неровной и крепко натянутой. Еще в тот раз Доди подумала, что шрам выглядел так, словно по лицу Постулата прошлись тупым ножом, да с размаху.
Сегодня длинные темно-русые волосы Постулата лежали на плечах спутанными, эти самые плечи прикрывала полосатая роба, а в остальном левитант выглядел как прежде: спокойно и довольно чудаковато.
– С чего мне начать свой пересказ сегодня? – спросил он и улыбнулся, задействовав только левую сторону лица, отчего могло показаться, что он насмехается.
– Давайте начнем с самого начала. Лишним не будет, – ответила Доди ровно, успев привыкнуть за время допросов к искривленной улыбке граффа. – Вы утверждаете, что в ту ночь, когда Петрос был убит, вы просто прогуливались по улице Пересмешников?
– Я левитант, госпожа Парсо. И мне нравится летать по ночному небу. Если выражаться точнее, в ту ночь я не прогуливался по улице Пересмешников, а пролетал по ней. И чтобы передохнуть, я приземлился на скамейку. – Он дотронулся рукой до подбородка и изобразил задумчивость. – Какой по счету раз я это говорю, как по вашему?
– Когда вы приземлились, на другой скамейке уже сидел Интрикий Петрос. Правильно?
Постулат опять улыбнулся, на этот раз шире, отчего шрам его сильнее натянулся.
– Все правильно.
После он опустил взгляд вниз, к стоящим в воде ногам, и не спеша заговорил.
– Я знал Интрикия Петроса. Он часто заходил к нам в свечную на Скользком бульваре, покупал свечи и твердый парафин. Ему нравились те, что без запаха. В ту ночь я узнал его по высокой шляпе, цилиндром их называют, кажется. Он закашлял, я повернулся. Узнал. Потом поднялся и подсел к Интрикию на его скамейку. Я спросил у него, что он делает здесь в такой поздний час. Он ответил, что только что закончил работу, а теперь он ожидает встречу. С кем – не уточнил. Потом я спрашивал о его работе, интересовался, большой ли сейчас спрос на услуги фонарщика. Он плечами пожимал. Говорил, что спрос-то большой, фонарей в столице хватает, а вот фонарщиков – маловато. Не прибыльное нынче дело, вдобавок трудоемкое, отсюда и дефицит. Еще он сказал, что без тщательного ухода фонари не будут светить так, как им должно, в темное время суток граффы останутся без света, и поэтому его работа – его прямой долг. Видно было, что про ремесло свое он с гордостью говорил, и постоянно оглядывался на переносную лестницу, которую он оставил у ближайшего фонаря. Либо он просто смотрел в ту сторону, ожидая кого-то, не могу точно…
– Лестница? Раньше вы не говорили о ней.
– Говорил, – подняв на нее взгляд и улыбнувшись, сказал Постулат.
– Я уверена, что слышу о лестнице впервые.
– А я уверен, что рассказываю о ней уже раз шестой, до мозоли на языке, – заявил левитант, не снимая кривой ухмылки. – Фонарщики, знаете ли, всюду со стремянкой ходят, чтобы забираться по ней к фонарю. У Интрикия она из вишневого дерева была, аккуратная, на вид устойчивая, но больно низкая. Он на цыпочки вставал, чтобы до плафона достать. Таскался с ней постоянно. Всегда, когда он заходил в свечную, в его руках была эта лестница.
Доди старалась сохранить уверенное выражение, когда как в ее внутреннем вместилище все мысли беспорядочно засуетились. Как она могла забыть о лестнице? Почему ее нет в перечне вещдоков? Стоп! Да ведь никакой лестницы из вишневого дерева у скамеек не было! Значит, ее кто-то оттуда забрал…
Доди обернулось к надзирателю, словно он мог ей чем-нибудь помочь. Поймав ее взгляд, Чеетмур лишь быстренько отвернулся.
– О чем еще вы с ним говорили? – вернув себе контроль, задала следующий вопрос Доди. На верхней полке вместилища появилась и заалела надпись «лестница».
– Больше ни о чем. У меня Интрикий ничего не спрашивал.
– Как вы попрощались?
– Я сказал, что мне пора. Он сказал, что непременно зайдет во вторник за плетеными фитилями. Мы попрощались, я поднялся в воздух и полетел по направлению дома. – И добавил, с деланной грустью в голосе: – За фитилями он больше не зайдет, я полагаю.
– Откуда у вас этот шрам? – задала Доди следующий вопрос, после которого Постулат впервые нахмурился.
– А новые вопросы сегодня будут, товарищ детектив? Или я так и буду говорить одно и то же?
– Ответьте на мой вопрос, – строже прежнего произнесла Доди.
После некоторой паузы Постулат дал ответ:
– Дело давнишнее. Подрался в баре.
– Из-за чего?
Узник опять криво улыбнулся. Кому – Доди, ее вопросу или самому себе, было не ясно.
– Не думаю, госпожа Парсо, что давнишняя драка может пролить свет на недавнее убийство.
– Со всем уважением, господин Постулат, но что именно может пролить свет на недавнее убийство – решать мне, а не вам.
Несколько минут было слышно только капли, падающие с решеток люка, да сопение притихшего надзирателя.
– Я заступился за одного граффа, которого обижал другой графф. И заимел после этого шрам. Печать храбрости, так называет шрам моя тетка.
Постулат провел рукой по правой щеке, ровно по рваной линии от рта до уха, и его глаза заблестели. Доди продолжила допрос, а в ее голове, на передней полке, рядом со словом «лестница» появились новые – «драка в баре».
Из крепости Фальцор Доди вышла озабоченная. Она не могла оставить Постулату никаких гарантий, и попрощались они довольно скомкано. Надзиратель Чеетмур проводил ее до выхода из крепости и задал лишь один вопрос:
– Вы правда допускаете, что этот чудила невиновен?
– Допускаю, – только и ответила она.
До полицейского участка Доди решила дойти обычным шагом. Она нуждалась во времени для размышлений. Хмурый летний день не предвещал приятной прогулки, и Доди, перешагивая через лужи, всецело ушла в размышления об убийстве.
В участке она первым делом дошла до офиса овального коридора. За одним из десятков столов, что был закидан цветными маркерами и немыслимым количеством обертки от жвачки, сидела ее помощница Вера.
– Удалось разузнать что-нибудь свеженькое? – спросила Вера. Она только что закончила печатать и обратила к Доди свое изумительное кукольное личико.
– Вера, скажи, на месте преступления находили деревянную лестницу?
– Лестницу?
– Да, из вишневого дерева. С такими фонарщики работают, чтобы подниматься к плафонам.
Задумавшись, Вера отставила печатную машинку на угол стола и закопошилась в записях, которые валялись вперемешку с оберткой от жвачки. Все ее записи были помечены цветными стикерами, а заголовки старательно обведены розовым карандашом. Доди часто заморгала. Каждый раз, когда она подходила к столу Веры, от изобилия цвета у нее рябило в глазах.
– Помню я что-то о лестнице, некое упоминание, но чтобы полиция ее находила… Сейчас, сейчас…
Она взяла в охапку верхние листы, скинула их под стол к выставленным там туфлям и принялась за нижнюю стопку.
Вера являлась двоюродной племянницей капитана Миля, и в придачу человеком, чья удача служила ей не хуже ее родословной. Поразительно удачливая – так ее называли в участке. И как же ее еще называть, когда Вера могла случайно споткнуться о важнейшую улику, которая раскроет личность преступника в следующие пять минут? Так, весной она наступила на перстень с инициалами, который лежал в грязи на месте ограбления. Инициалы принадлежали неряхе-вору, и Доди его посадила уже к следующему закату. Сама же Доди к врожденной удачливости своей подчиненной относилась скептически и никогда не называла Веру так, как ее называли в участке. Но работать с ней Доди нравилось, хоть она и не понимала, почему.
В прошлом году, когда перед капитаном Милем стоял выбор, кому в подчинение отдать свою удачливую племянницу – Иду Харшу или Доди Парсо – долго он не размышлял. Наверное, племянницу свою он любил, поскольку отправил ее не к Харшу.
– Ничего не могу найти. Но я еще поищу, детектив. Помню, кто-то упоминал… Наверняка.
– Ищи, Вера. Я подожду.
Вокруг мельтешили секретари и младшие офицеры, многие из которых украдкой поглядывали на Доди. Кажется, совсем недавно она ходила среди них, работала дежурным эфемером и подготавливала отчеты о регулярных патрульных обходах. Теперь же Доди имела свой личный кабинет на пятом этаже и разделяла обеды с капитаном полиции. Косые взгляды, обращенные к ней, сегодня она не замечала. Вместо них перед ее собственными глазами стояла жуткая камера с мутной водой и узник со шрамом.
Доди потратила на Веру еще пятнадцать безрезультатных минут, намекнула ей на приборку своего рабочего места и спустилась на этаж ниже. Там, у стойки с кофемашиной, стоял офицер Круаз. Он пытался совладать с молочной пеной, которая вылилась из кружки прямо на его ботинки. Заметив подходившую Доди, он отряхнул ботинки и вылил остатки молока в чашку.
– Будете кофе, детектив Парсо?
– Нет, Круаз, я к тебе на минутку.
Когда она задала ему тот же вопрос, что задавала Вере, Круаз сомкнул белесые брови и откинул голову к плечу – как делал всякий раз, когда задумывался.
– Лестница из вишневого дерева… Хм. – Он сделал глоток. – Не помню такой. Когда наша группа приехала на вызов, у скамеек было пусто. Не считая Петроса, конечно. Такую крупную вещь, как лестница, я бы сразу заметил и занес в список вещдоков.
– Сегодня Постулат сказал мне, что Интрикий Петрос облокотил свою лестницу на ближайший к скамейкам фонарь.
Круаз откинул голову к другому плечу, помолчал чуть и произнес:
– У фонаря было пусто, как и во всем переулке. Вероятно, к нашему приходу кто-то уже успел своровать эту лестницу. – Он посмотрен на нее и прищурился. – Однако же странно, что Постулат сказал вам о лестнице только сегодня.
– Он утверждает, что и раньше говорил мне о ней.
– И вы об этом забыли? – Круаз рассмеялся, от чего на его ботинки вылилась новая порция кофе. – Парень со шрамом до сих пор не понял, по всей видимости, с кем заимел дело.
Доди оставила замечание офицера без комментария. Сейчас ее интересовало другое.
– Дежурные эфемеры на тренировке?
– Да, я только что оттуда. Блефлок гоняет всех с восьми утра, мокрого места на мне не оставил. А что? Опять хотите присоединиться?
– Хочу. Мне нужно хорошо подумать.
– Это во время тренировки с боевыми тростями-то?
– Именно.
Круаз хмыкнул, и Доди, оставив его допивать кофе в одиночку, отправилась в кабинет за своей боевой тростью. Оттуда – по лестнице вниз, в подвальные помещения участка. Для умственной нагрузки нет ничего лучше нагрузки физической.
Два дня. До тотального сканирования Постулата оставалось два дня. У нее есть сорок восемь часов, чтобы понять, что же произошло в ту ночь на улице Пересмешников.
Глава 8. Плохой день
– Левитанты, Ирвелин. Мы – левитанты, а не птицы. Мы не можем целыми сутками по небу летать, нам передышка нужна.
– Мне просто любопытно, как долго ты, Август, можешь летать без приземлений.
– Это зависит от того, как скоро я захочу в уборную. Если навскидку, часа три-четыре. А если перед полетом выпью весь бочонок ежевичного пунша Тетушки Люсии, то и получаса не пролечу.
В семь часов пополудни Август сидел вместе с Ирвелин за центральным столиком кофейни «Вилья-Марципана». Предстоящим вечером Ирвелин должна играть здесь на рояле – на том блестящем черном красавце, что стоит в пыльном углу, – а Август зашел сюда, чтобы скоротать вечер за тремя кусками яблочного пирога, который здешняя кухарка, госпожа Лооза, печет в возмутительной степени божественно.
– Какого это – летать? – задумчиво спросила Ирвелин, сложив руки на стопку из фортепьянных нот. – Вот бы на денек стать левитантом…
– Ой, не начинай, – жуя пирог, сказал Август. – Слезливая прелюдия Миры о том, как она мечтает стать иллюзионистом, надоела мне до зуда в ушах.
– Я не о том. Мне интересны все ипостаси, и какого это, жить с каждой из них.
– Тогда тебе нужно быть Окто Олом. Помнишь, да? Графф с восемью ипостасями сразу. Вот у кого не жизнь, а сплошное веселье.
– Нет, спасибо, – вставила Ирвелин и уставилась на трещину в столе. Ее взгляд остекленел, и Август воспользовался моментом и доел последний кусок, еле как запихнув его в рот.
– Внук Феоктиста Золлы тоже левитант, – вдруг сообщила Ирвелин.
– Рад за него, – кинул он, после чего принял на себя многозначительный взгляд Ирвелин.
– Завтра он возвращается в столицу. Внук Золлы. И я хочу попросить тебя, Август, пойти к нему вместе со мной.
– Зачем?
– Для разговора с этим граффом мне нужен союзник. Болтун, который умеет заговаривать зубы. Такой, как ты, – Ирвелин улыбнулась.
Откинувшись на спинку стула, который тут же издал страдальческий скрип, Август протер рукавом рот и глянул в огромные глаза Ирвелин со снисхождением.
– Не знаю, есть ли в этом смысл. Меня привлекать. Тебе всего лишь нужно разузнать о книге его деда, зачем тебе союзник-говорун?
– О книге, которую в прошлом запретили распространять. В некоторых деревнях ее даже сжигали. Этот внук не захочет откровенничать, я уверена в этом, не захочет себя подставлять. – И добавила, полушепотом: – Очень тебя прошу, Август. С меня десять порций яблочного пирога.
Дать ей ответ левитант не успел. Входной колокольчик звякнул, и в кофейню вошел Филипп. Его обстоятельная фигура в бежевом костюме обратила на себя внимание всех посетителей, а через мгновение все дружно отвернулись, и только Август с Ирвелин продолжали на него смотреть.
– Я тебя ищу, Август, – подойдя к ним, сообщил Филипп и кивнул в знак приветствия Ирвелин.
– И вот он я, на твое счастье, – широко, до самых своих торчащих ушей улыбнулся Август. – Чем обязан?
Филипп стал оглядываться в поисках свободного стула, но тут со своего места резко поднялась Ирвелин, сгребая со стола все фортепьянные ноты.
– Мне пора готовиться к выступлению, – обронила она и заторопилась к роялю. Проводив ее взглядом, Филипп уселся на ее место.
– Что это с ней? – спросил Август, наблюдая за нервными попытками Ирвелин поставить ноты ровно на пюпитр. «Обиделась на меня, что ли?» – подумалось ему, но как только Филипп заговорил, про Ирвелин левитант тут же забыл.
– Август, я хочу озвучить ответ на просьбу твоей полуночной гостьи.
– Которая Моль?
– Если она склонна себя так называть, – кивнул Филипп.
– И каков же ответ?
Ветерок острого любопытства пронесся от его лохматой макушки до самых ступней.
– Ее просьба отклонена. Из крепости Фальцор никого выпускать не будут.
– Как? Ведь тот Постулат – иностранец.
– Нет, Август. Моль подняла ложную тревогу. Постулат – графф по рождению. Да, у него есть поддельный паспорт, надобность которого мне непонятна, ведь в королевском реестре указан порядковый номер его граффеорского паспорта. И не сомневайся – документ подлинный.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
К их столику подошел Клим, рыжий и совершенно равнодушный к окружающим официант. Пока он брал у Филиппа заказ, граффы молчали, а как только отошел, Август поближе придвинулся к другу и спросил:
– Получается, Постулата подвергнут тотальному сканированию?
– Получается, так.
– Моль будет в ярости, – ухмыльнулся Август, уже видя, как родинка на лице принцессы трясется в остервенении.
Больше из Филиппа нельзя было и словечка вытянуть. Кем являлся его источник информации? Откуда он знал порядковые номера граффов? Пока Август пытался хоть что-то разузнать, по залу кофейни проносилась фортепьянная музыка: Ирвелин сидела за роялем с ровной, как у балерины, осанкой, а ее руки выводили плавные воздушные пируэты. Филипп же был неподкупен. Он пил свой мятный чай, который принес ему Клим, и успешно изображал глухого.
Весь сегодняшний их диалог получился скользким. Как только Август касался двух запретных тем – о семье Филиппа и о тайном его ремесле, – темные брови иллюзиониста мгновенно сталкивались. Ближе к концу диалога Август даже приноровился вовремя затыкаться – видок у этих темных бровей в содействии с кривым носом выходил испытывающим. Своей же жизнью Август делился охотно. Поведал другу о ближайших вылазках лагеря кочевников-левитантов и про новое предложение Олли.
– Не связывался бы ты с ним, – советовал Филипп. Со времен истории с куклой по имени Серо он крайне негативно отзывался о кукловоде.
– Это Олли со мной связывается. А реи-то нужны, так что…
– Попробуй найти себе достойное дело, достойную работу, – перебил его Филипп. – Я слышал, на стройке в пригороде требуются левитанты…
– Летать куда-либо по расписанию? Я легче дождевыми червями буду питаться.
– …четыре рабочих дня и три выходных, жалованье выплачивают каждую неделю. Вполне сносное предложение, – закончил иллюзионист поучительно, не замечая или не желая замечать его возражений.
Август только глаза закатил.
– Им там на этой стройке весьма повезет, если я к ним не сунусь. Лишнюю жизнь сберегу.
– Ты что же, до конца дней своих будешь работать на таких, как Олли Плунецки? – спросил Филипп, молотя длинными пальцами по столу.
– Если даже и собираюсь, тебе-то что? Решил брать пример с Миры и поучать всех вокруг?
Брови Филиппа снова столкнулись. Да и отутюженные лацканы на его пиджаке как будто стали острее. Под синими глазами пролегли тени, и Август вдруг ни с того ни с сего вспомнил о Нильсе.
– Моя жизнь – это только мое дело, Филипп. С кем хочу – с тем и связываюсь, – заявил Август непривычно серьезным тоном. – А ты мне, кстати, до сих пор долг торчишь. За ту декабрьскую поездку в «Гранатовый шип». Плату я принимаю яблочными пирогами.
Последними фразами Август намеривался остудить пыл друга, да и свой заодно, только вот Филипп смягчаться не собирался. Он вернул свои брови на положенные им места, залпом допил свой чай и поднялся.
– Ладно. Увидимся в четверг, – спокойно сказал иллюзионист, словно их скользкого диалога и не было. От стола он уже отошел, как внезапно обернулся и добавил: – Надеюсь, за это время ты не успеешь наделать глупостей.
Филипп вышел на улицу, а пыл Августа разгорелся с новой силой. Ну, это уже ни в какие ворота! Этот черствый интеллигент что, возомнил себя его отцом? Или матерью? Или каким еще опекуном? Большую часть своей жизни Августа справлялся без назойливых поучений. И сейчас он справится.
Его негодующие мысли были сбиты Ирвелин, которая села напротив Августа во время своего антракта. Уместив руки перед собой, отражатель вцепилась в левитанта упрямым взглядом – тем самым, который еще с осени вводил Августа в неловкое замешательство.
– Ты пойдешь со мной к внуку Золлы?
«Да что им всем от меня нужно?» – взбунтовался про себя левитант, и еле сдержал грубый ответ.
– Знаешь, Ирвелин, сходи-ка ты к нему сначала одна. Вдруг этот джентельмен сразу же расколется и выдаст тебе подробную биографию своего деда. Если же нет, – поторопился добавить Август, заметив разочарование на лице Ирвелин, – в следующий раз я пойду вместе с тобой.
Отражатель промолчала. Какое-то время она теребила воротник на своем платье, а после гордо поднялась и вернулась за рояль, хотя не пришло и половины антракта.
Поднявшись следом, Август вышел из кофейни. По запруженной граффами улице Доблести золотилось закатное солнце, а внутри самого Августа все почернело. Оттолкнувшись от земли, он полетел на Робеспьеровскую. Настроение его было испорчено, и видеться ни с кем сегодня он больше не хотел.
