Левитанты

– Господин Феофаат, прошу вас повременить с разлитием напитков. Сегодня на обеде присутствует гость, и в начале мой внук Филипп представит нам его.

Ее голос подействовал на Августа вровень с ее взглядом. Властный, не терпящий нареканий голос заполонил собой весь огромный зал, от холодного пола до куполообразного потолка. Господин Феофаат, повар с выправкой солдата и причудливой черной бородкой, кивнул баронессе и отступил вглубь кухни.

– Здравствуй, бабушка, – заговорил Филипп. – Сегодня я пригласил к нам на обед своего друга, Августа Ческоля, поскольку сегодня мне предстоит сообщить вам не самые приятные вести. Август выступит свидетелем. – Филипп сделал паузу. – Вести касаются Нильса.

Иллюзионист не отводил глаз от бабушки, и Август восхитился его смелостью. Сам же он уперся взглядом в накрытое серебряным подносом блюдо.

– Давно мы не слышали о Нильсе, – ответила Присса-старшая, склонив голову к одному из близнецов. Тот ощетинился, но промолчал, и Присса-старшая продолжала: – Хорошо. Предлагаю сперва отобедать, а уже потом делиться новостями. Приветствую вас в «Гранатовом шипе», господин Ческоль. Надеюсь, наши угощения придутся вам по вкусу. Господин Феофаат, можете начинать.

Железное выражение лица баронессы лишь на миг сменилось намеком на улыбку, которую она обратила в сторону Августа. Левитант улыбнулся в ответ, правда своему искаженному отражению на подносе.

В следующую секунду все вокруг Августа зазвенело и зазвякало, стеклянный звон кубков буквально оглушал. Стоявшие в отдалении повара-штурвалы взмахами рук поднимали подносы с блюд: подносы кружились вокруг своей оси, пролетали над головами господ и ровной очередью отправлялись на кухню. Официанты в бордовых ливреях прохаживались от граффа к граффу и разливали вино. Смекнув, что еду здесь принято накладывать самим, Август наложил себе целую гору тушеного с чесноком мяса.

– Получается, вы с моим братом соседи? – услышал Август обращенный к себе вопрос, в то время как сам он набивал себе рот. Вопрос задал молодой человек, сидевший спереди, тот самый графф в сверкающем плаще. – Раньше Филипп соседом был мне. По комнате. Соседа зануднее не придумаешь, как считаете? – Он заулыбался. – Я – Спиридон, старший брат Филиппа. По ипостаси я иллюзионист, так же как и мой младший братец, хотя, поверьте, я гораздо изобретательнее.

Спиридон был плотным граффом с широким подбородком. Коротко стриженные волосы оголяли смуглый лоб, на котором уже тонкой линией прорисовывались морщины. Сколько ему было лет? Чуть больше тридцати, возможно. Внешность Спиридона стала поводом для очередного удивления. Схожесть Филиппа с родным братом не шла ни в какое сравнение с его поразительным сходством с Нильсом, его кузеном. Хотя цвет глаз, ярко синий, у родных братьев был идентичным.

Внезапно Август вспомнил, что у Нильса у самого была родная сестра. Левитант закрутил головой, якобы высматривая новое блюдо, и косым взглядом заприметил девушку, сидевшую рядом с одним из близнецов. Ее веки больше чем наполовину прикрывали глаза, а вид ее казался воинственным, словно сидела она не на семейном обеде, а на дипломатических переговорах. А все из-за длинной шеи, которая делала ее похожей на цаплю. Как же ее звали?…

– Спир, для кого этот маскарад? – спросил Филипп, указывая вилкой на плечи старшего брата.

– Я упражняюсь, Филипп. Этот плащ висит на мне трое полных суток, без малейшей подпитки. Как видишь, даже сегодня от его блеска можно ослепнуть.

– Мой рекорд – пять суток, – деловым тоном произнес Филипп, откусывая кусок заплесневелого сыра.

– Поверю только тогда, когда сам увижу.

– Нет ничего проще. Можем запланировать на новогодние выходные.

– Как в старые добрые времена, а, Фил? Соревнования по иллюзиям! Не боишься сесть в лужу, как в прошлом году? Твоя пустыня исчезла спустя десять часов. Да и песок постоянно просвечивал…

– Мальчики, угомонитесь, – вклинилась женщина справа от Филиппа, та, кого Август принял за их мать.

– И как тебе у нас? – спросил Спиридон у Августа, в то время как Филипп ушел в беседу с матерью.

– Любопытно, – нашелся с ответом Август после некоторого раздумья.

Спиридон хмыкнул и принялся за еду.

– То ли еще будет.

Короткие диалоги пронеслись по столу неспешным течением. Присса-старшая разговаривала с одним из близнецов, который носил очки и сидел справа от нее. Второй близнец сидел слева, жевал зелень и исподлобья на них посматривал. Когда звон кубков сошел на нет, а официанты скрылись на кухне, баронесса грациозно сомкнула перед собой свои длинные пальцы и обратилась к Филиппу.

– Мы готовы выслушать тебя, Филипп. Какая у тебя новость?

Август вдруг ощутил всем своим прежде не трусливым нутром, что ему совсем не хочется присутствовать здесь во время рассказа Филиппа. Может, отпроситься в туалет? Или пожаловаться на духоту и выйти на улицу?

– Осенью в столице кое-что произошло, – тем временем начал Филипп. – Из Мартовского дворца был похищен Белый аурум.

– В ноябре. Мы знаем, братец, – перебил его Спиридон. – Через каких-то пару дней камень был найдет и возвращен во дворец. Никто не пострадал. Знаешь, Фил, «Гранатовый шип» не настолько далеко от твоей достопочтенной столицы, чтобы мы жили здесь как в пещере. Газеты получаем, радио слушаем…

– Дай ему закончить, Спиридон, – протрубила баронесса, не глядя на старшего внука, и Филипп терпеливо продолжил:

– Вам известно далеко не все. Бабушка, я с горечью должен сообщить вам, что Нильс… имеет отношение к этой краже.

– Что значит «имеет отношение»? – нервно бросил Спиридон уже без тени усмешки.

Филипп сделал глубокий вздох. Август видел, как напряглись его плечи и шея.

– Кража Белого аурума была совершена при участии Нильса.

Здесь Август понял, что бессовестно ошибался. До этого момента обстановка в столовой была вполне себе радушной, если сравнивать ее с обстановкой, что накрыла длинный стол после новости Филиппа. Лицо Приссы-старшей окаменело, на нее страшно было взглянуть. Остальные смотрели на Филиппа и, казалось, боялись пошевелиться. Даже хохотушка Присса-младшая сменила улыбку на озабоченное выражение.

– Нильс действовал не в одиночку, – говорил Филипп, не отводя взгляда с бабушки. – С ним были другие граффы. Группа граффов. Один из них был пойман, сейчас он сидит в тюрьме. Нильсу и остальным удалось сбежать, но личность Нильса желтые плащи раскрыли. Теперь он в розыске.

– Ты уверен в том, о чем говоришь? – начал высказываться близнец в прямоугольных очках. – Будь оно так, имя Нильса уже мелькало бы в новостной сводке. Как и наша фамилия.

– В новостях ты про Нильса не прочтешь, отец. По крайней мере, пока, – ответил Филипп. – За то, что я… кхм… в некотором роде поспособствовал возвращению Белого аурума во дворец, сыщик столичной полиции, который вел это дело, сделал для нашей семьи поблажку. Имя Нильса не будет обнародовано до тех пор, пока он не будет пойман. Его ищут без огласки. Скоро и сюда приедут с допросами, это лишь вопрос времени. Поэтому я и поспешил сообщить вам первым. – Филипп слегка повернул голову к другу. – Сказанное мной может подтвердить Август.

Все взгляды сомкнулись на левитанте. Август сглотнул, его отражение на серебряном подносе сильнее исказилось, а волосы по ощущениям встали торчком. «Мне нужно подняться? Или не нужно. Что мне следует сказать?» Искоса он заметил, как баронесса махнула подбородком и приготовилась говорить, а потому Август заставил себя на нее посмотреть.

– Во имя Великого Ола и ныне царствующего его потомка, короля Ноорманта Третьего, во имя поданных его граффов и вверенных им в дар ипостасей, во имя воды озер и земли Королевства, во имя жаркого огня и свободного ветра, во имя живых, мертвых и безвременно пропавших, подтверждаете ли вы, господин Август Ческоль, те слова, что произнес минутой ранее мой внук Филипп Кроунроул?

Кажется, после такой формулировки вопроса, ответь Август кривя душой, на его голову тотчас же низвергнется вся кара небесная. Стоит ли уточнять, что Августу понадобилось время, чтобы обдумать свое свидетельство. И хочет ли он отвечать? Не безопасней ли извиниться перед всеми этими странными людьми и дать деру?

Август видел, как Филипп сжимал и разжимал кулаки, его острый подбородок то поворачивался к нему, то отворачивался.

– Господин Ческоль? – обратилась баронесса после минутного молчания гостя.

– Ну что за недоумок.

– Феликс, следи за языком!

– Бабушка, вы просто напугали Августа всеми своими «во имя», – раздался с другого края стола писклявый голос Приссы-младшей. – Не стоило…

– Ему что, пять лет? Его позвали свидетелем быть, а не испуганной марионеткой!

– И все же не стоило…

– Феликс, сядь!

Август хлопал глазами и наблюдал за раскинувшимся перед ним безобразием. Не то, чтобы его сильно оскорбило слово «недоумок» – ему приходилось слышать в свою сторону эпитеты и пострашней, – но вот обстановка, в которой это слово было произнесено, его, право, удивила. Оказывается, все эти бароны и баронессы не особо и отличились от них, простых смертных, как только дело касалось семейных заварушек.

Общий гул прекратился лишь тогда, когда Август отодвинул ногами свой стул, чей громкий скрип могли услышать даже в вестибюле поместья.

– Слова Филиппа о том, что Нильс замешан в краже Белого аурума, я подтверждаю, – произнес он громко и почти что торжественно, полагая, что кара небесная настигнет его скорее, если он промолчит еще хотя бы секунду.

Близнец слева от баронессы аж побагровел. Ошибки быть не могло: этим неприязненным типом был Феликс Кроунроул, отец Нильса.

Выдержав тяжелую паузу, которая последовала за свидетельством Августа, баронесса медленно кивнула.

– Хорошо, господин Ческоль. Благодарим вас. Можете сесть.

Август не хотел садиться. Он хотел сейчас же уйти, ведь миссия, ради которой от заявился сюда, была исполнена. Он уже открывал рот, чтобы сообщить об этом, как кто-то сильно потянул его за рукав.

– Сядь, Август, – шептал Филипп. – Прошу тебя, садись.

Август с неохотой вернулся на свое место, отметив про себя, что Филипп, безусловно, теперь до гроба его должник. За длинным столом опять зашелестели голоса, которые левитант не слушал, и шелестели они до тех пор, пока рука баронессы Кроунроул не поднялась над столом, как белый флаг над полем боя.

– Да, семья, нам есть что обсудить. Весть мы получили крайне тревожную. Однако. Прежде чем что-либо предлагать вслух, следует сначала это хорошенько обдумать.

– Да что тут обдумывать, мама? – еще пуще взъерепенился Феликс Кроунроул. – Самим надо отыскать этого недопырка! Отыскать и запереть в подвале, чтобы не смел показываться кому-либо на глаза. Желтые плащи его не найдут, и наше имя останется чистым. У пацана одна дурь в голове, посадить его под замок – будет ему уроком. Посидит взаперти, пострадает, быть может образумится. Обустроим для него комнату, еда по часам…

– Не слишком ли жестоко по отношению к собственному сыну, Феликс? – отозвалась мать Филиппа.

– Жестоко? Жестоко?! По сравнению с тем, что сделают с ним желтые плащи, мое предложение – щедрая благодать. Слышала о тотальном сканировании, Лаоса? А о Безликой тюрьме?

– В Безликую тюрьму не сажают воров, Феликс. Нильс же не убийца, – спокойно ответила Лаоса Кроунроул, и Август понял, в кого Филипп уродился таким терпеливым.

– А я не удивлюсь, если мой горе-сын кого-нибудь и убьет! Я так и знал, что не стоило разрешать ему переезжать в столицу. Я знал! А вы посмели…

– Феликс, замолчи! – вмешалась Присса-старшая. Высказываться следом она не торопилась, а только с укором смотрела на своего сына. Август ожидал, что отец Нильса не потерпит столь оскорбительного к себе отношения и вспыхнет, однако тот с силой сомкнул губы – да так, что они побелели, – и уставился на девушку, сидящую рядом с ним.

– А ты что скажешь, Лола? – выплюнул в нее вопросом Феликс. – О твоем брате ведь говорим!

Лола. Более неподходящее имя для этой строгой, с длиннющей шеей девушки подобрать было сложно. Услышав вопрос отца, Лола чинно положила себе в рот кусок запеченной дыни, вытерла тонкие губы и повернулась к нему. Бесчувственнее голоса Августу еще слышать не приходилось.

– Ты знаешь, отец, что я уже давно потеряла веру в своего брата. То, что мы услышали сегодня от Филиппа, нисколько не удивило меня. Куда больше я удивлена тем, как мой брат умудрился сбежать от полиции, с его-то неуклюжестью.

– А ведь ты права, Лола, – вторил ей Спиридон. – Да, Нильс – эфемер, но и среди желтых плащей эфемеров в достатке. Как же он от них сбегает?

– Я видел, как Нильс использует свою ипостась, – отозвался Филипп. – Теперь степень его ипостаси куда выше средней.

Спиридон хмыкнул.

– Ты точно о Нильсе сейчас говоришь, братец?

– Осторожней, Спиридон, твой иллюзорный плащ тускнеет, – невпопад сообщила Присса-младшая, с довольством облизывая ложку. – Сейчас как исчезнет, а под ним у тебя ничего и нет. Как в тот раз, помнишь? Но сегодня у нас гости, Спир. Сегодня неудобно.

Август рассмеялся, да так громко, что на его смех обернулись даже слуги. Присса-младшая глянула на него взглядом проворной птички и засмеялась в ответ, а Спиридон, надувшись, наспех стал проверять плотность своей иллюзии.

– Присса! – воскликнул близнец в очках, Леопольд. – Кажется мне, что ситуация для веселья неподходящая.

– Извини, отец, – перестав смеяться, сказала Присса-младшая и продолжила облизывать ложку. Август тоже успокоился, с радостью ощутив снижение в крови гормонов стресса.

– Филипп, – Леопольд отвернулся от дочери и обратился к сыну, – нет ли у тебя догадок, где может находиться Нильс?

Филипп мотнул головой, и все семейство Кроунроул наконец-то затихло. Август даже свое дыхание начал слышать. Вскоре из-за стола поднялась баронесса, но левитант на нее больше не смотрел. Уровень гормонов берег.

– Мой покойный отец, Патруф Кроунроул, известный всей Граффеории врач, несомненно ощутил бы горечь от всего здесь произнесенного, если был бы сейчас жив. Полагаю, нашей семье предстоит готовиться к неизбежному, и мне нужно время, чтобы все обдумать. А ты, Феликс, и думать забудь о своем сыне как о заложнике. За твои слова мне в одинаковой степени стыдно, как и за поведение Нильса. – Феликс раболепно опустил глаза, но Август видел, как ожесточенно надулись его ноздри. – Господин Ческоль, благодарю за ваше свидетельство. Если пожелаете остаться у нас на ночь, гостевые комнаты «Гранатового шипа» в вашем распоряжении. А сейчас прошу меня извинить.

Как только Присса-старшая покинула обеденный зал, стулья остальных членов семьи заскрипели. Оставаться на ночь в этом дивном месте Августу не улыбалось. Слава духу-истине, он был левитантом и мог в любой момент улететь обратно в столицу, никого не обременяя поиском транспорта. Он уже намеривался сообщить об этом Филиппу, но тот его опередил.

– Мне нужно переговорить с бабушкой с глазу на глаз, – бросил Филипп, поднимаясь вслед за всеми. – Подожди меня здесь, Август.

И пренебрегая его согласием, которое левитант давать не собирался, ринулся вдоль стола к выходу.

– Очаровательно, – буркнул Август сам себе.

Вокруг него сновали официанты, они вполголоса судачили о чем-то и убирали со стола опустевшие тарелки с кубками. Август осмотрелся в поисках Приссы-младшей, единственной из Кроунроулов, с которой у него еще оставалось желание существовать в одной комнате. Последней столовую покинула Лаоса Кроунроул, и Август понял, что Присса-младшая уже ушла.

– Очаровательно, – буркнул он снова и встал. Он подождет Филиппа снаружи у гранатовых теплиц, пусть даже эти теплицы сейчас сносит снежным буяном. Всяко лучше атмосферы этого дома.

Август вышел в дверь, откуда, как он помнил, он вошел в столовую часом ранее. Миновал темный длинный коридор, потом еще один. Он шел и думал о Филиппе и Нильсе, двоюродных братьях, похожих друг на друга как две капли воды. Оба граффа выросли в этом поместье, оба воспитывались в строгости своей бабушки-баронессы и оба мечтали отсюда уехать. Первым высказал желание оставить дом Филипп, а Нильс, будучи самым строптивым из Кроунроулов, поспешил уехать вместе с братом. Братья уехали в столицу, на Робеспьеровскую, и теперь Августу стало ясно, почему. Он даже часа не смог вытерпеть среди этих снобов. Что же говорить о целой жизни?

Внезапно до Августа дошло, что он потерялся: он не помнил коридора, по которому шел. Вернувшись в предыдущий коридор, где тройка восковых фонарей почти потухла, левитант поплелся к створчатому окну: сейчас он откроет окно и вылетит.

Но створки окна не поддавались, как бы сильно Август их не толкал.

– Очаровательно!

Следующая дверь, через которую перешагнул левитант, была занавешена тяжелыми красными шторами. Злясь с каждой минутой все сильней, Август пошел напролом. За первым слоем штор показался второй слой, и левитант уже заносил руку, чтобы раздвинуть их, как замер, услышав приглушенные голоса. Они доносились спереди.

– …должны отыскать его. Слышишь меня?

– Я тебя отчетливо слышу, отец. Давай сбавим…

– Да ты хоть понимаешь, чем эта выходка Нильса грозит нам? Нам двоим, Лола. Тебе и мне. А? Понимаешь?

Молчание.

– Ничего ты не понимаешь!

Опять молчание. Август сделал шаг назад.

– Напомню тебе кое о чем. Благодаря врачебной халатности полувековой давности моей матери неизвестно, кто ее подлинный старший сын – я или Леопольд. Отсюда следует, что неясно, кто из нас двоих унаследует титул после ее смерти. Кто станет бароном, а? Я или мой непревзойденный братец? И чьи отпрыски примут на себя будущие титулы? Да, Лола, моя мать сейчас работает над завещанием. Она сама будет решать, кто из сыновей достоин быть старшим. Не по праву рождения, так сказать, а по праву достойного поведения. И как я выгляжу в глазах своей матери теперь? Отныне я отец того, кто навсегда опозорил ее честь! Честь ее рода! За кого же будет ее голос?

Снова молчание.

– Я тебе скажу, за кого. За Леопольда. Следом титул барона перейдет к Спиридону, а поскольку всем известно, что семьей обзаводиться Спиридон не желает, с его смертью бароном станет Филипп. Ты этого хочешь?

– Против Филиппа я ничего не имею, – емко вставила Лола.

– А я имею! У него будет семья, Лола. И дети, чье рождение на корню избавит тебя, мою дочь, от права стать баронессой. —Молчание. – Я найду этого проходимца, клянусь тебе. И позабочусь о том, чтобы его не отыскали. Ни желтый плащ, ни какой-нибудь другой графф.

К ужасу Августа последняя фраза прозвучала так близко, словно произносивший ее Феликс стоял в паре шагов от него. Левитант отпрянул, закрутил головой, и на миг красные шторы вокруг слились в один кровавый шатер. За какой шторой выход?

– Ты пугаешь меня, отец.

В его распоряжении были секунды. Умел ли Август распоряжаться секундами? Нет, не умел. И в следующий же миг запутался ногой в шторе и начал неминуемо падать.

– Что ты задумал? – раздался голос Лолы совсем рядом.

Как только плечо Августа коснулось холодного пола, он догадался взлететь. Но до потолка долететь он не успел, красная штора распахнулась слишком скоро, и внизу, под ним, показались две темные макушки. Август замер прямо так, в горизонтальном положении, уповая на то, чтобы никто из двух Кроунроулов не решил поднять головы.

Лола остановилась, глядя в спину своего отца. Тот остановился следом, но к дочери не поворачивался.

– Как только я все обдумаю, я дам тебе знать, – сказал Феликс и, отдернув штору, вышел в коридор.

«Иди за ним, иди же!» – командовал про себя Август, наблюдая, как Лола смотрит перед собой и не двигается. Ее прямые темные волосы ниспадали на костлявые плечи, обе руки были сжаты в кулаки. Ни движения, ни малейшего шороха. «Так выглядит воин перед битвой», – подумалось Августу.

Долго висеть в лежачем положении было неудобно, и левитант выпрямился, ненароком задев одну из штор ногой. От нечаянного прикосновения штора пошла рябью до самого низа, и Август едва сдержался, чтобы не ругнуться. Он устремил взгляд вниз, на Лолу, уверенный в том, что она вот-вот посмотрит наверх. Шторка колыхалась, а сестра Нильса знай себе смотрела вперед и не двигалась. Тяжело выдохнув, она еще крепче сжала кулаки и исчезла в водовороте из красной ткани.

Поразившись своей удаче, Август выждал время, чтобы родственники Нильса ушли, да подальше, опустился вниз и вынырнул в коридор. Ему понадобилось полчаса, чтобы отыскать вестибюль, и каких-то несколько секунд, чтобы навсегда вылететь в парадные двери.

Полгода прошло с той поездки, целых шесть месяцев, а Август до сих пор не рассказал Филиппу о том случайно подслушанном разговоре. Причину своего молчания объяснить он не мог. Возможно, ему казалось, что ничего серьезного этот разговор за собой не нес – подумаешь, к поискам Нильса присоединился еще один графф. А возможно, ему стыдно было признаться, что теперь он знал об их семье вещи, о которых знать ему не следовало.

А может быть эта беседа просто не его ума дело.