Будь моим сыном

Готовить он научился в пять лет, ведь чем-то надо было кормить пьяную мать. Сам Стас ел в школе. Этого почти хватало на день. Хотя и дома можно было что-то перехватить: хлеб и чёрные макароны у него были всегда.

За 15 лет Стас был счастлив лишь однажды. Мама не пила 12 дней.

Тогда пожилая соседка в очередной раз занесла им картошку и какие-то овощи. Такое случалось часто. Клавдии Ивановне было 74 года. Два раза в месяц к ней приезжал сын и привозил продукты, ими она делилась со Стасом.

Картошке мальчик обрадовался и сразу решил её сварить, чтобы поесть самому и накормить мать. В пять лет он уже уверенно держал нож.

Наложив картошку в глубокую алюминиевую чашку, он взял нож и стал её чистить. Когда картофелин оставалось совсем чуть-чуть, нож выскользнул из уставших детских рук и порезал ладонь. Мальчик испугался, начал кричать, кровь текла быстро, и он не знал, что делать. Стас выбежал в зал, где в беспамятстве валялась его мать. Она подняла мутный взгляд на ребёнка, и какая-то сила толкнула её к нему. Женщина затащила мальчика в ванную, включила холодную воду. Когда кровь перестала идти, она зажала рану грязным полотенцем, обняла Стаса и заплакала.

Обнявшись, они просидели на полу час. Его, пятилетнего Стаса, мама обнимала тогда первый раз. Сам случай он помнил смутно, а вот детское абсолютно безграничное ощущение чуда, запомнил на всю жизнь.

Потом Стас начал засыпать. Женщина на руках отнесла его в кровать. Всю ночь она провела рядом с сыном, а утром Стаса на завтрак ждала варёная картошка и чай с сахаром.

Ничего вкуснеё нескольких варёных картошин и сладкого чая Стас не пробовал. Нет, баба Клава угощала его конфетами и мороженым, но мама…

Так было 12 дней: мама обнимала его, просила прощения, варила картошку и делала чай. А в один из дней даже дала три конфетки, которые попросила у соседки. А потом снова запила.

На фоне тех счастливых дней, всё, что происходило дальше, было ещё страшнее.

Стасу исполнилось семь. В садике ему сказали, что осенью он пойдёт в первый класс. Всё лето он ходил с баб Клавой на дачу, помогал ей по огороду. К сентябрю она купила ему дешёвенькую, но белую рубашку, и погладила брюки, которые остались от внука. Эти брюки она неделю подгоняла под Стаса. Он был очень худой и невысокий, в отличие от упитанного внука. Портфель, тетрадки и ручки ему подарили в садике. Он ждал 1 сентября и верил, что со школой изменится жизнь.

Когда Стас вернулся от соседки, после последней примерки, дом уже был полон пьяных гостей. Они не обратили на мальчика внимания, только мать промычала что-то похожее на «сынок». Он быстро прошмыгнул в свою комнату и постарался уснуть. Завтра у него был сложный день, надо выспаться. Уснуть не получалось, а пьяная компания орала всё громче и громче.

Наконец, он решился. Вышел в зал и тоненьким голосом попросил их разговаривать потише. Что произошло дальше, он не понял. Его отбросило назад, как во время взрыва. Оказалось, это стеклянная бутылка. Один из приятелей матери бросил её прямо в лицо мальчику. Из брови потекла кровь. Глаза смотрели через красную пелену. Боль пронзила маленькое тельце, а страх душу. На несколько секунд ему показалось, что один глаз перестал видеть, он потёр его кулачком. Нет, просто кровь. Стас побежал в ванную, умылся и тихонько, по стеночке, вернулся в комнату. Внимания на него больше никто не обращал.

А ещё чуть позже Стас рассказал Мире, что болеет. Болеет сильно. Местные врачи лишь разводили руками и говорили, что нужна дорогая операция и, скорее всего, за границей. Ему было 15 лет. Денег на лечение не было. И он решил жить как обычный здоровый человек, жить, сколько ему отмерено. Пусть недолго, но жить, не боясь смерти, жить, как будто впереди счастье.

В 15 лет смертельно больной парень, принял решение жить счастливо.

После смены, когда они вернулись в город, Мира захотела встретиться с его матерью, посмотреть ей в глаза. Чтобы не ставить в неловкое положение Стаса, она пошла к ней, когда он был на тренировке. До конца Мирослава не понимала, зачем делает это. Чего она хочет от женщины, которая превратила в ад жизнь собственного ребёнка? Она хотела как-то исправить всё, пробудить в ней совесть? Нет. По большому счёту она смалодушничала: надеялась, что всё окажется неправдой или хотя бы преувеличением.

Всю дорогу до его дома, она раздумывала, что скажет матери своего воспитанника.

Но дверь ей никто не открыл. Мира звонила несколько раз. Без толку. Она уже собралась уходить, когда открылась дверь квартиры напротив:

– Вы из опеки? – спросила у неё маленькая старушка с добрыми глазами. На голове у неё, как и положено среди добрых бабушек, был повязан голубой платочек, под который она сухонькой ручкой заправляла выбившуюся седую прядь.

– Нет, я из школы, – и Мира не врала, она действительно работала в школе. – Вот хотела поговорить с матерью Стаса Богушевского, но она дверь не открывает, наверное, дома нет.

– На работе она. А вы ко мне заходите, я его бабушка. Живём напротив, – старушка шире распахнула дверь.

Мира сразу поняла, что эта соседка и есть Клавдия Ивановна, а значит и про работу, и про родство она врёт.

Квартира соседки оказалась ещё светлеё и уютнеё, чем она сама. Женщины прошли на маленькую кухоньку, где повсюду были разложены вязаные крючком накрахмаленные салфетки. Роскошью здесь не пахло, а вот тепла было не занимать.

– Садись, дочка, – бабушка принялась наливать воду в чайник. – Вот смотрю на тебя и радуюсь, какие молоденькие учителя в школе работают. И глаза у тебя добрые, только грустные.

– Да что вы, вовсе нет, – Мира улыбнулась. – А расскажите мне про Стаса и его маму. Мы перед каждым новым учебным годом проверяем, насколько ученики к нему готовы, – Мира подыгрывала женщине в её лжи.

– Да что рассказывать, – вздохнула соседка. Было видно, как тяжело ей врать, но скажи она правду, Стаса снова могли забрать в детдом.

– Тетрадки-ручки купили, учится он, дай Бог каждому.

– Клавдия Ивановна, я вам соврала. Работаю я в школе, но не в той, где учится Стас. Мы с ним в лагере познакомились. Я была его воспитателем. Он мне всё рассказал. И про мать, и про вас, и про бутылку перед первым классом. Я знаю, что вы не его бабушка, а соврали, чтобы его в детдом не забрали. Я хочу ему помочь, а как не знаю, – выпалила Мира на одном дыхании.

Старушка смотрела на неё недоверчиво и немного напугано:

– Сам рассказал? Быть того не может.

Мирослава быстро-быстро утвердительно затрясла головой:

– Да-да. Я понимаю, что это всё странно, но, поверьте, я очень хочу ему помочь.

– Если ты не врёшь, то ты, дочка, первая кому Стас открылся. Никогда никому слова не говорил, всё боялся, что в детдом заберут, – женщина присела на краешек табуретки. На глазах у неё выступили слёзы. – Значит, тебе поверил. А если поверил, ты знаешь то же самое, что и я. И что помочь мы ему не можем.

В глазах Клавдии Ивановны стояли слёзы. Они не текли, а просто стояли. И тоска, которая читалась в её глазах, как лупой приумножалась слезами.

Говорили женщины почему-то шёпотом. Но каждое слово этой милой сказочной бабушки врезалось в сердце Миры.

– … Он тогда учился во втором классе. Я выхожу на лестничную клетку мусор выбросить, а тут Стасик мне навстречу. Я у него спрашиваю, куда он собрался, а он отвечает, что в бассейн. Я подумала, может, хочет на секцию записаться, а он: «Нет, баб Клав, там по телевизору мультики идут каждый вечер». Ко мне он попроситься стеснялся. В тот день я окончательно решила его к себе забрать. Уговорила. Но толку-то: он два дня пожил, а потом всё равно к ней вернулся. Любит он её. Да так любит, как не каждый ребёнок умеёт, никогда не бросит и лучшей жизни не выберет.

Старушка промокнула уголком платка так и стоявшие слёзы.

Ещё немного посидев, Мира попрощалась и на всякий случай оставила номер телефона.

* * *

«Ну, почему так? Почему деньги на операции „звёздам“ собирают на Первом канале. А он, и так измученный, никому не нужен», – она часто рассуждала об этом. У неё даже были мысли обратиться за помощью в благотворительный фонд, объявить сбор средств. Но был бы скандал. Она понимала, что Стас перестанет ей доверять, поступи она так.

Пока она искала место для парковки, телефон, валявшийся на соседнем кресле, противно запиликал.

– Да, Анатолий Василич, – она сразу взяла трубку.

– Мир, слушай, я сейчас выезжаю к тебе за Стасом. Не знаю, что там у тебя происходит, но думаю, так будет лучше.

– Нет, подождите. Не надо этого делать, – она застеснялась. – Мы справимся. Вы и так много для нас делаете.

Мира понимала, что присутствие рядом со Стасом врача и мужчины – идеальный вариант, но ей всё равно было неудобно.

– Мир, сейчас вообще не до этого. Я не за советом звоню или твоим разрешением, я звоню предупредить, чтобы ты вещи его собрала. Ехать часов 6, ориентируйся.

– Но я не знаю, что сказать…

– Ничего не говори. Собирайтесь. Времени потом не будем, мы обратно сразу поедем.

Она повесила трубку и даже улыбнулась. Главное – Стас будет в надёжных руках.

Пассажирская дверь открылась, и он плюхнулся на пассажирское сиденье.

– Мир, ну, с кем можно столько трещать, питят раз тебе позвонил, – казалось, он доволен жизнью.

Мира наклонилась и чмокнула его в щёку. Со стороны Стас выглядел обычным подростком, у которого вся жизнь впереди. И только она знала, что времени у него мало и силы заканчиваются.

– Стас, – от напряжения голос охрип. – Мне нужно с тобой поговорить.

– Понятно, – он закатил глаза и снова улыбнулся. – Начинается.

– Послушай. Сегодня вечером тебе придётся уехать в Москву, на обследование, а оттуда, если всё будет хорошо, в Израиль – на операцию. Но… – Мирослава замялась. Она не хотела давать ему надежду, а в том, что её затея выгорит, она сомневалась, – но… это не точно. Про Израиль.

– Мир, я так и знал, что ты опять начнёшь. Ты достала уже. Я не поеду. И ты это знаешь. Не могу я её бросить, тем более сейчас, когда она снова начала бороться.

Это было правдой. Марина, мать Стаса, не пила уже четыре дня. Но насколько её хватит на этот раз, было неизвестно.

– Стас, надо. Это единственный шанс, а ты не дурак. И ради неё это сделать тоже надо. Одна она пропадёт, – голос её дрогнул. Мира никогда не показывала ему ни слёз, ни отчаянья, не хотела быть слабеё 15-летнего парня.

– Не перебивай, – она рукой остановила его, когда он попытался что-то вставить. – Я всё продумала. С твоей мамой поживу я.

Она врала. Ей самой надо будет уехать из города. Что начнётся, когда Егоров узнает о существовании копий его документов, она не знала. Но ложью, всеми смертными грехами – чем угодно – она должна его спасти. И осознав это, Мира готова была идти до конца.

– Я останусь с ней, Стас, и обещаю, что всё будет хорошо.

– Мир, это всё невозможно. У нас и денег нет. Москва, Израиль, лечение, операция, да даже дорога, представляешь, сколько на это нужно бабла.

Она сначала не поверила своим глазам, а потом его. В глубине них вспыхнул едва заметный огонёк. Это была надежда на жизнь. Стас снова поверил ей. Но он снял кепку и сказал совсем другое:

– Смотри, какой я брутальный лысый, а потом снова обрасту ведь, и буду, как маменькин сынок. Надо мне это? – он часто иронизировал по поводу своей болезни, чтобы не бояться.

– Стас, перестань, – Мира начала раздражаться. – Я всё придумала. Ты только согласись и верь мне. Сегодня вечером за тобой приедет Анатолий Васильевич, и вечером же вы уедите с ним в Москву. Там ты пройдёшь обследование. Ко времени его окончания, у меня должна быть нужна сумма. Может быть, придётся немного подождать, но деньги будут. Если у меня всё получится. Но я не уверена. Сейчас ты должен просто поверить мне на слово. С тобой я поехать не смогу, но, как только получится, я сразу приеду.

Она начала выезжать с парковки, когда телефон снова завибрировал. Номер скрыт. Мирослава открыла сообщение и прочитала: «Зря ты, девочка, во всё это лезешь. Твоя жизнь стоит намного дешевле». Она вздрогнула. Вряд ли испугалась, просто это оказалось слишком неожиданно. До этого сообщения она не осознавала, что затея может оказатьсяпо-настоящему опасной. Стас почувствовал, как она напряглась:

– Мир, ты чего. Чё случилось?

– Всё нормально. С работы пишут. Достали. А у меня вообще-то отпуск, – Мирослава улыбнулась.

«Сейчас нельзя расслабляться, нельзя, чтобы он что-то заподозрил. Какой бы он ни был взрослый, он ещё совсем ребёнок. Просто ребёнок без детства».

Стас снова устал, откинулся на спинку кресла и искоса смотрел на неё. Внутри у него начала подниматься чёрная волна – предчувствие беды. То же самое он ощущал, когда возвращался домой и уже в подъезде чувствовал, что вопреки всем обещаниям и его молитвам мать снова пьяная.

Он уже пристально смотрел на женщину за рулём. Костяшки пальцев побелели от того, как сильно она сжимала руль, взгляд устремлён вперёд, сосредоточен: со стороны могло показаться, что она просто неопытный водитель в плотном потоке. Вот только глаза ничего вокруг не видели. Она смотрела внутрь себя. Волна предчувствия в душе Стаса перерастала в панику.

Мира была очень красивая. И он не знал, кто она для него: подруга, тетя, соцработник, мать или женщина. Просто лагерный воспитатель. Они знакомы год и два месяца. Она беленькая, благополучная учительница. Она обожает поэзию Серебряного века и прозу Куприна. Она носит белые кроссовки и белые носки. А он не знает, как они остаются белыми всегда. И на что кормить мать, купить хоть какую-то зимнюю обувь себе и ей, оплатить отопление и как дожить до весны, он тоже не знает. А очень хочется. Он понимал, что толку в слезах нет, а так хотелось заплакать. Так хотелось уткнуться в её приятно пахнущую мягкую кофточку и рассказать, как хочется жить, как хочется с пацанами пить пиво на лавочке, провожать девчонок домой и целоваться в подъезде, и знать, что у тебя впереди не три месяца, а жизнь. И рассказать ей, чистенькой и беленькой, как пахнет август за три месяца до смерти.

Эти проклятые белые носки. Один раз с пенсии Стас тоже купил себе такие. Перед тем, как надеть, долго мыл полы в квартире. Не помогло: дойдя от комнаты до коридора, он согнул ногу в колене и из-за плеча посмотрел на почти чёрные стопы. Он не умел их носить. У него была мать алкашка, страшная болезнь, куртка, в которой он ходил с середины октября до середины апреля и постоянное чувство голода. Ну, как он мог поверить ей… Училке литературы в белых носках. Но поверил. А для себя решил, если она его предаст, то больше никому. Когда он принял это решение, ему стало как-то проще верить.

А ещё он стеснялся её. Не знал, как говорить при ней, не знал, как себя вести, как выразить благодарность. Ему так хотелось обнять её и сказать «спасибо». Спасибо за тот борщ у неё дома, спасибо за джемпер, которые она купила в подарок отцу, но тому не подошёл размер. За поддержку. За то, что смогла вселить в него надежду. Он не мог ей всего этого сказать, собирался, но слова так и застревали в горле.

Спустя 20 минут они парковались во дворе, где все свои 15 лет прожил Стас. Двор просто поражал изобилием зелени, нелепых фигур и построек, которые жильцы сооружали сами и жутко этим гордились. Здесь был и расписной Теремок, сколоченный из досок разной ширины, и пальмы, сделанный из коричневых и зеленых пластиковых бутылок. А прямо посередине двора, за деревянным столом, сервированным детским чайным сервизом, восседала огромная нелепая кукла-бабушка в шляпе с широкими полями. На её тряпичном лице были нарисованы чёрным маркером глаза и нос, чуть ниже красовалась красная полоска – губы, сжатые в тонкую ниточку. На первый взгляд она больше напоминала маску из «Пилы». Но «дамой» жильцы гордились больше всего. Мира припарковал машину рядом с подъездом, и уже собралась выходить, когда Стас остановил её:

– Мир, ты не обижайся, но можешь подождать меня здесь. Я быстренько соберусь и выйду, – его глаза были полны надежды, что она не пойдёт в его насквозь пропахшую перегаром и детской болью квартиру. Она постаралась сделать вид, что не придала этому значения:

– Да, сходи сам, мне позвонить надо.

Стас грустно улыбнулся и быстро вышел из машины. Ей, действительно, надо было подумать над тем, что же делать дальше. Для начала она решила позвонить дядь Мите и сообщить, что жить у неё на даче он будет не один. Она достала телефон и набрала номер, который не был записан в телефонной книге. Он не брал трубку. Мира позвонила снова.

– Алло, – раздался в трубке сдавленный хриплый голос, который больше напоминал медвежий рык.

– Дядь Мить, это я, Мира.

– Здравствуй, дочка.

– Дядь Мить, ситуация немного поменялась. Со всеми документами я разберусь сама. А тебя только попрошу присмотреть за одной женщиной. Она оказалась в хреновой ситуации. Много пьёт и ещё… В общем, она мать Стаса. Ты можешь собраться за пару часов? Я приеду с ней за тобой, а потом отвезу вас ко мне на дачу. Потому что за Стасом скоро приедет доктор Ремпель, и они уедут в Москву, а потом и я.

– Да, дочка, приезжай. Я и сейчас готов.

– Тогда встретимся у входа в заброшенный лагерь. Там, где ты мне всегда собирал землянику. Помнишь?

– Помню. Я всё помню. Приезжайте скорее. Я хочу посмотреть на тебя.

– Я позвоню, – Мирослава положила трубку.

Она решила позвонить Стасу и рассказать ему о новом плане, но тут заметила, что его телефон валяется на соседнем сидении. Время поджимало. Стаса долго не было, поэтому она решила подняться сама. Постучав в дверь, Мира планировала только поговорить с ним, но, когда она открылась, и в носей ударил резкий запах, внутри неё вспыхнула ярость. Мирослава толкнула дверь, Стаса и ворвалась в квартиру. Парень попытался её остановить, но не смог побороть включившийся материнский инстинкт. Она, как дикая кошка, кинулась мстить за несчастья своего детёныша. Мира вбежала в зал, где на полу валялась пьяная женщина.

Мирослава рухнула рядом, вцепилась ей в плечи и начала со всей силой трясти. Сначала она не подавала признаков жизни, её голова невольно моталась из стороны в сторону, но постепенно Марина начала приходить в себя. Мирослава всё продолжала и продолжала трясти её. Всё это время Стас стоял за её спиной в немом оцепенение, он больше всего боялся, что когда-нибудь Мира станет свидетельницей его жизни. И этот момент настал. Ему было стыдно, но она уже всё увидела. В какой-то момент мать очухалась:

– Эй, ты кто? Отпусти меня, овца.

Но Мира не могла остановиться. Из неё вырывалась ненависть. Такая правильная, искренняя ненависть, на которую только способна мать, защищая своего ребёнка. Марине это все не нравилось, поэтому она размахнулась и ударила обидчицу по лицу. Удар получился на удивление сильным. Из разбитой губы заструилась кровь. От неожиданности Мирослава схватилась за губу, потеряла равновесие и упала назад. Стас наконец-то понял, что происходит, подхватил Миру, спрятал за спиной и загородил собой. Другой рукой он схватил за запястье мать. Но сил сопротивляться у неё не было, она обмякла и снова повалилась на диван.

Стас повернулся к Мире и сдавленным голосом прошептал:

– Мир, иди в ванную, умойся… Не пугайся, там чисто всё, я сейчас.

Мирослава встала и пошла в ванную. Сквозь шум воды она слышала, что в зале разговаривают на повышенных тонах, но не позволила себе подслушать. Через пару минут дверь открылась, и с перекисью в руках в ванную вошёл Стас:

– На, – протянул он флакон. – Я же просил тебя подождать внизу. Зачем ты пришла? Зачем тебе вообще всё это? Это моя жизнь, моя семья и моя мать. Плохая или хорошая, но она моя мать. Тебя вообще никто не просил сюда лезть.

– Стас… Стас, прости меня. Я хотела поговорить, но почувствовав этот запах, увидев её, я не смогла сдержаться. Я хочу тебе помочь, защитить тебя.

– Мир, да пойми ты, не нужна мне помощь. Не нужна. Мы сами справимся. Нам никто не нужен. Ты из другого мира и ты заигралась.

Она смотрела на него измученными глазами и не верила.

– Стас, послушай меня, разреши просто тебе помочь. Иначе ты… Иначе ты умрёшь. Ты понимаешь. Мы уже обо всём договорились. Через несколько часов за тобой приедет Анатолий Васильевич. Ты понимаешь, ты слышишь меня? А твоя мама… мы отвезем её ко мне на дачу, там с ней поживёт один хороший человек. Ты знаешь его – дядь Митя из лагеря. Он прожил долгую жизнь и, может быть, у него получится ей помочь. По крайней мере, там она не будет пить, а после лечения ты вернёшься и заберёшь её. Я прошу тебя. Так будет лучше.

Стас спокойно дослушал и вышел из ванной. Мира прижалась лбом к холодному кафелю. По щекам потекли слёзы. Но плакать было нельзя. Если он увидит, точно не поймёт. Она снова умылась. Приведя себя в порядок, Мирослава вышла в коридор. Громко хлопнула дверью. На шум появился хмурый Стас с женским халатом в руке. Этот халат когда-то он подарил маме на день рождения. Копить пришлось долго, восемь месяцев, но он накопил. Только вряд ли она об этом знала.

– Извини, что накричал на тебя. Ты этого не заслужила, – буркнул он. – Спасибо тебе за всё, что ты сделала для меня. Я никуда не поеду. Помощь мне не нужна. Уходи.

Он говорил, но не смотрел ей в глаза.

– Стас…, – она не успела сказать, что хотела.

– Мир, у меня совсем нет сил. Уходи или мне придётся тебя вытолкать за дверь.

Мира вышла из квартиры. На этот раз у неё не было ни слез, ни истерики. Она собралась и стала вся как будто монолитная. Сердце больше не рвалось на части, оно замерло. Она увидела эту грязную, тяжёлую жизнь одной семьи, каких в России сотни. Она будто бы увидела привидение. Вот ты живёшь и больше всего в жизни боишься увидеть привидение, ты думаешь, что умрёшь, если вдруг своими глазами в темноте разглядишь нечто потустороннее, а увидев, продолжаешь жить. С Мирой произошло то же самое: увидев настоящую жизнь, она не сошла с ума, не сбежала. Всё, что произошло за последние 15 минут, лишь укрепило веру в то, что она всё делает правильно, дало силы не бояться, а идти дальше, до конца исполнить то, что задумала.

Она села в машину. «Надо его как-то уговорить», – но как это сделать Мира не знала. Она набрала номер. Стас долго не брал трубку, но видимо всё-таки сжалился.

– Алло.

– Стас. Послушай и не перебивай меня. Сколько тебе осталось? Полгода? Ты уйдешь и вспоминать о тебе, будем только мы с баб Клавой. А знаешь, что будет с твоей матерью? Она через пару лет тоже умрёт. Или её убьют. Нет, сначала выселят из квартиры. Заставят подписать какие-нибудь документы, а потом выкинут на улицу. И ближайшую зиму она не переживет, – Мира не успела договорить, как Стас бросил трубку.

Она долго сидела в машине и думала. Через полчаса от него пришло сообщение: «Жди. Сейчас спустимся». Он сделал это ради неё. Ради матери.

Прошло не больше 15 минут, как Стас под руку с матерью, которая ещё плохо держала равновесие, вышел из подъезда. В руках у него был небольшой пакет и спортивная сумка. В пакете его вещи. Август в этом году был жаркий, что было ему на руку. Кроме куртки, которую они с бабой Клавой в складчину купили ему три года назад, тёплых вещей у него не было. Куртка сильно жала в плечах, но ходить в ней было ещё можно. В спортивную сумку он сложил вещи мамы, которых тоже было немного. Но о ней он всё равно думал больше, чем о себе. Поэтому скромные запасы еды, которые были в их доме, он собрал ей в дорогу. Первое время они ехали, молча, но Мирославу напрягала тишина. Она давила на неё ещё и потому, что она чувствовала вину перед Стасом.

– Как тебе удалось уговорить её? – спросила она.

– Мир, перестань. Ты же видишь она в дрова. Её не нужно уговаривать, поднял и повёл.

– Заедем в магазин, купим им еды, потом за дядь Митей. Он будет ждать нас у старого лагеря, – она улыбнулась. – Помнишь, ночью лазили туда в поисках привидений?

Он помнил. Помнил всё, что было за эти короткие три недели, когда работники социальной службы принудительно отправили его в лагерь. Сначала он воспринял это, как тюремное заключение. И мать надолго оставлять одну не хотелось. Ещё больше он боялся, что в случае неповиновения его отправят в детдом. И вот, поддавшись на уговоры бабы Клавы, которая обещала следить за непутёвой родительницей, он всё-таки согласился. И там, веселая и улыбчивая, но абсолютно пустая, как ему показалось на первый взгляд, воспитательница Мирослава Игоревна на три недели подменила его настоящую жизнь на беззаботно-счастливое детство.

Она показала ему радость обливания друг друга водой в жару, заставила пригласить на медленный танец её – тоже очень чистенькую девочку из отряда. Вытащила его вместе с отрядом в заброшенный лагерь – разоблачать легенду о приведении. Научила раскаиваться и просить прощения даже за мелкие проступки. Научила брать ответственность за целый отряд и, наоборот, подчиняться командиру. Она поставила себя на одну с ними ступень: могла разочарованная заплакать и уйти с вечернего огонька. Это было не педагогично и не по-взрослому, зато по-настоящему. Он верил. И Мирослава Игоревна не подвела, поэтому он доверил ей ещё и свою жизнь.