Обратная сторона города N. Дикая охота

Это была глубокая ночь. Родители спали в своей комнате, не подозревая, что замок на входной двери взламывают. Мужчина точно знал, куда ему идти. Осторожно открыв дверь, он достал нож из кармана. Подумал, кого убить первым. Ему хотелось, чтобы судья наблюдал, как умирает его жена, но он понимал, что тогда ему не убежать, поэтому первым делом перерезал горло ему. Женщина проснулась, но не успела сказать и слова, как он зажал ей рот и убил точно таким же способом. Его возбудила эта месть. Он чувствовал, как в штанах стало тесно от кровавой картины прямо перед глазами. Хотелось выпустить пар, но он знал, что так оставит следы. Поэтому сделал фотографию на память.

Выходя из комнаты, мужчина и не подозревал, о том, что в квартире мог быть кто-то ещё. У Насти был чуткий сон. Она всегда боялась спать одна, а после отъезда старшей сестры её и вовсе мучали кошмары. Она услышала шорох и вышла из комнаты.

Увидев перед собой прекрасное маленькое создание, он сам себе не поверил. Глаза нездорово заблестели. Он шагнул вперёд, а девочка боялась пошевелиться. Лишь спустя мгновение она развернулась и побежала в сторону комнаты, но было уже поздно.

Мужчина схватил её за волосы, опрокидывая на пол. Она пыталась оттолкнуть его своими тоненькими ручками, но в его больной голове уже была картина происходящего. Он разорвал на ребёнке одежду, лапая нежную кожу похотливыми руками. Закрыл её рот рукой и прислушался к глухим всхлипам. Для насильника эта мелодия была всегда самой любимой, что до тюрьмы, что после неё. Долгие десять лет ожиданий стоили того, чтобы сполна насладиться девочкой, чей отец был виноват в его воздержании.

Он испытал облегчение. Двойное убийство и эта девочка пробудили в нём старые воспоминания. Сколько их было, этих малолеток, что велись на смазливую внешность, а потом кричали, что не хотят его. Всё это глупость. Они все желали его. Хотели насладиться им сполна, и он, как благородный рыцарь, исполнял их желания. Он не насильник. Он джинн, только тереть надо не лампу.

Когда он закончил, Настя затихла. Свидетелей оставлять было нельзя. Он подхватил ребёнка на руки и вышел на балкон. Ночь была свежа и прекрасна. Он хотел, чтобы девочка тоже почувствовала, как прекрасен этот мир. Девять этажей – именно такое расстояние преодолела маленькая девочка, освободившись от пыток мучителя за считанные секунды. Жестокая смерть для ни в чём не повинного ребёнка.

Запись остановилась. Он перестал рассказывать, и самодовольная улыбка озарила его лицо. Он убил её семью!

– Ни одна камера в мире не способна воспитать из подонка достойного человека, – подытожил друг семьи. – Дина, я обещаю, он больше не увидит свободы.

– На сколько его посадят? – тихо спросила Дина. – На десять, двадцать или тридцать лет?

– Ему светит пожизненное.

– Ясно…

Дина встала на ватных ногах. Хотела думать, что это лишь кошмар, но жизнь никогда не была к ней милосердна. В этот момент она хотела очутиться во вчерашнем дне. Если бы она могла, то повернула бы время вспять. Никогда бы не покинула родителей. Если бы в тот вечер она была дома, то, возможно, погибла бы, но предупредила родителей о том, что в квартиру проник убийца. Если бы она могла, сестра была бы жива. Если бы…

– Дина, я тебя прошу, не смей ничего с собой делать. Твой отец желал тебе самого лучшего, и он бы не хотел, чтобы с его любимой дочерью что-то случилось.

Дина кивнула. Отец. Она жалела, что перестала ему уделять время. Жалела о том, что они так и не смогли поговорить. Он был прекрасным отцом. Всегда принимал её такой, какая она есть. Всегда давал ей право выбора. А она…

– За всё в этой жизни придётся платить, и чем сильнее твой проступок, тем больше за него цена, – повторила она его слова следователю. – Так за что заплатила я? – Мужчина открыл рот, но Дина его остановила. – Это был риторический вопрос.

До похорон и конца следствия Дина жила у старых знакомых родителей. Они помогли организовать похороны и не трогали её, оставив одну, – переживать горе. Но она не плакала. Представляла, как расчленила бы подонка по частям. Ему было не место в тюрьме. Что это за наказание такое, с личной койкой и трёхразовым питанием? Ей хотелось, чтобы он страдал. Страдал от её рук. Но институт судебного дела решил, что в тюрьме его ждёт наказание куда гуманнее, чем придумала Дина. Она хотела, чтобы его оправдали. Она бы убила его на скамье подсудимых, но суд был закрытым, а у Жизни на этот счёт были свои планы.

Дина продала квартиру родителей, предварительно разнеся её в щепки. Ей было невыносимо находиться там, где её когда-то любили. Там, где эту любовь уничтожили. Она уехала из города, оборвав все связи. Замкнулась в себе. Так было проще жить дальше. Так было проще всё забыть.

Она молила о смерти. Каждую ночь её посещали образы родителей, которые говорили: «Ты должна со всем справиться, как бы ни было трудно». «Мы тебя любим», – добавлял папа.

И вот наконец Смерть нашла своего получателя, но мучала пытками. Иногда к ней приходил грубый мужской голос. «Сатана», – думала Дина. Иногда слышался и женский, мелодичный, переливающийся светом. «Ангел», – подмечала она. А после кошар, где мужчина с безумными глазами и уродливой улыбкой, ей смутно знакомой, выбивал из лёгких последний кислород.

«Небесный суд, – подумала она, вновь находясь в темноте. – Жила как отброс общества – и умерла точно так же».

И она вновь отправилась в кошмар, где вся жизнь проносилась, как скоростной поезд.

Глава 6. Маленькие трагедии

С неба летели огромные хлопья снега, но мгновенно таяли, стоило им прикоснуться к земле. На детской площадке бегали дети, пытающиеся поймать снежинки, а под их ногами разбрызгивалась во все стороны грязь. Они весело проводили время, пока один из них – самый маленький – плашмя не упал в лужу. Раздался плач. Женщина, вместо того, чтобы успокоить своего ребёнка, начала кричать на него, и тот разревелся ещё громче.

«Да твою мать! – взвыл Антон в такт мальчику, но только не в голос, сдерживая всё внутри. – И здесь нет мне покоя».

Он вынул пачку сигарет и с досадой покачал головой: два часа дня, а осталось три штуки, хотя ещё утром у него была целая пачка.

«Ебучие нервы», – подумал он, прикрывая огонь зажигалки от лёгкого ветерка.

Он сидел в тени на доисторической карусели «Вертушка», что не пользовалась популярностью у детворы, так как вокруг всё заросло кустарником, а сама она вот-вот должна была отправиться на металлолом. Идеальное место, чтобы спрятаться от всего мира, и если бы не этот дикий плач ребёнка и брань его матери, то это был бы лучший момент за всю пережитую неделю. Антон впервые стал невидимкой. Никто его не дёргал, не упрекал и не заставлял слушать жалобные стоны той, которую хотелось наконец добить. Несмотря на ноющую боль в области груди, на детской площадке, среди кустарников, ему было куда спокойнее, чем дома.

В этом самом дворе Антон провел своё детство. На этой самой карусели он и Саша играли в космонавтов, раскручиваясь до тошноты, иногда не удерживались и разбивали коленки, локти, головы, пытаясь хоть как-то затормозить. На плач двух мальчиков из подъезда выбегала тётя Валя – мать Саши – и за уши затаскивала оболтусов домой. Она работала учителем в школе и была классным руководителем Антона. Иногда занижала оценки, контролировала выполнение домашнего задания, но это не отменяло того, что он любил её всем сердцем. Коренастая женщина, которая пекла мальчикам пирожки с морковкой по выходным, заменила ему мать. Одна из тех, кто действительно о нём заботился, переживал и поддерживал в трудные минуты, а этого добра в жизни мальчика было вагон и маленькая тележка.

«Придёт отец и всыплет вам за такое поведение», – приговаривала она, пока отмывала юные лица от грязи и обрабатывала ссадины зелёнкой.

Вечером, после очередной смены на заводе, приходил дядя Паша – отец Саши. За грозным выражением лица он еле прятал улыбку и, пока тётя Валя была в комнате, ругал мальчиков за беспечное поведение. Те делали вид, что осознали свои ошибки, и просили прощения, но, как только женщина возвращалась на кухню, всё мнимое раскаяние исчезало. «Ну, космонавты, что на это раз случилось?» – со смешком в голосе спрашивал мужчина, и мальчики рассказывали о том, какой рекорд побили сегодня: кто дольше продержался или кто дальше упал. Это был второй человек в жизни Антона, которому было не всё равно. Родители Саши заменили ему семью.

Дядя Паша всегда провожал Антона до дома, несмотря на то, что они жили в одном подъезде. Он знал, что будет с мальчиком, когда его отец увидит, в каком виде тот пришёл домой. У товарища прапорщика были скверный характер и суровый нрав – непослушания он не терпел. Один раз за всю жизнь Антон назвал Петра Афанасьевича отцом, и этот урок запомнился надолго, как и первое посещение больницы с разбитой головой. Туда его отвезли родители Саши, оправдывая травму падением с лестницы, правда, после этого мальчик стал скрывать все побои и от них: товарищ прапорщик преподал новый урок. Все семейные тайны оставались за порогом квартиры, а чтобы не позорить Петра Афанасьевича, Антон изображал самого счастливого ребёнка – близкие люди не верили, но больше не лезли в чужую семью.

Обычно семья ассоциируется с чем-то тёплым и уютным; вспоминая о ней, человек невольно улыбается, а самое сокровенное для него – это детство, проведённое в кругу родных. Становясь взрослее, человек грезит мечтами о том, как вернуться в дом, где провёл первые два десятилетия своей жизни. Антону это место снилось в кошмарах. Его квартира напоминала казарму, где они с товарищем прапорщиком жили по уставу. По телевизору всегда показывали новости, на ужин – остывшая еда из столовой, о детском смехе и праздниках не было и речи – так был устроен быт в семье Загвоздкиных. Но Антон помнил, что когда-то с кухни доносился чарующий женский голос, а квартира пропитывалась запахами свежеприготовленной еды. Или ему это снилось.

От воспоминаний пробежала дрожь по телу. Он не приходил в знакомый двор два года, обходя многоквартирный облезший дом стороной, и представить не мог, что вновь посмотрит на подъездную дверь, за которой пряталось его детство. Бордовая лакированная поверхность металла стала блёклой, с потрескавшейся краской. И он такой же: снаружи цельный и весёлый парень, а внутри сплошные трещины, которые он упорно заклеивал изолентой, потому что не хотел терять последние остатки себя; чтобы быть, а не казаться.

Люди, живущие полной жизнью, – счастливы. Даже когда у них наступает чёрная полоса, они греют душу тёплыми воспоминаниями, предаются детским мечтам и снова встают на ноги, чтобы идти вперёд. Воодушевляться прошлым, чтобы идти в светлое будущее, – не тот путь, который выбрал Антон.

Единственное, что он помнил о ранних годах своей жизни, – сказку о маленьком рыцаре, до боли банальную, но придающую сил идти дальше, даже когда всё становилось плохо. Он знал наизусть каждое слово, запятую и интонацию, в которой велось повествование, но понятия не имел, кем и когда она была рассказана. Образ принцессы, которую спасал рыцарь, остался отпечатком в его памяти: прекрасная дева с огненными волосами и мелодичным голосом. Антон неосознанно искал её среди случайно встреченных женщин, среди певиц пытался найти знакомый голос, но все они пели не так, как она, и не ту песню. Пусть он не помнил слов, но был убеждён, что если услышит хоть одну строчку, то вспомнит всё, что было связно с этой сказкой.

Остальные события тех лет стёрлись из памяти, оставив после себя кусок белого листа. Антону хотелось, чтобы безвозвратно исчезла и вторая часть жизни, наполненная слезами, кровью и криками отчаяния и пропитанная запахом алкоголя и лекарств. Хотелось забыть о потерянных близких людях, холодных ночах и грязных притонах, где нередко приходилось ночевать, и словах товарища прапорщика о его матери, бивших больнее, чем армейский ремень. И со временем боль утихла, а картинки минувшего прошлого перестали всплывать перед глазами. Антон избегал всего, что было связано с восемнадцатью годами его жизни. Он предпочитал пустой лист, на котором можно нарисовать что угодно, главное, чтобы было желание, но каждый день он упускал эту возможность, откладывая карандаши в долгий ящик. А потом появилась она – девушка, перевернувшая его жизнь с ног на голову.

Антон её не знал, но она уже раздражала; он видел её от силы два раза, но чувствовал через стенку, когда она просыпалась; различал по звукам её боли и страхи – и это ему не нравилось. Именно из-за появления незнакомки трещины внутри становились больше, и он вспоминал то, что пытался забыть два года. Именно из-за неё он пришёл в свой двор и сел напротив подъездной двери. Благодаря ей его тело пробивала мелкая дрожь, а в пачке почти закончились сигареты.

– Молодой человек, здесь нельзя курить! – голос женщины, совсем недавно кричавшей благим матом на своего сына, послышался едва ли не над самой головой. – Вы с какого дома?

Он демонстративно выплюнул ей под ноги почти целую сигарету. Ему хотелось, чтобы от него все отстали. Всего несколько минут тишины – разве это много? Почему нельзя оставить человека в покое? Почему бы этой женщине не заняться своим ребенком? Зачем она лезет к совершенно незнакомому человеку, который, в отличие от неё, никого не трогает? Антон хотел высказать всё, что думает о ней, о её подругах, которые стояли в стороне и подначивали, о методах воспитания детей, – но молчал. Силы на препирательства закончились. От собственной язвительности было тошно. Он в принципе чувствовал себя так, будто его переехал каток.

– Да отстань ты от него, Свет. Видно же – наркоман какой-то. Участковому надо звонить – пусть сам разбирается.

– Ой, точно наркоман, – затараторила ещё одна женщина, чей ребёнок явно хотел свести счёты с жизнью. Только так можно было объяснить, почему он решил перепрыгнуть с разваливающейся горки на не менее разваливающийся бетонный козырёк. – У нас в подъезде недавно наркоманы почтовые ящики вскрыли…

«Работа», – вспомнил Антон и посмотрел на часы.

У него оставалось ещё несколько свободных часов, но встать с места не было сил. Сидеть здесь и слушать про местных закладчиков, которые не отличались умом и сообразительностью, – тоже не хотелось. Ко всему прочему напрягали взгляды в его сторону, из которых один был ему давно знаком. Так на него смотрел товарищ прапорщик, и Антон невольно поднял глаза на окна второго этажа, где слегка колыхалась штора. Пора было уходить.

– Эй, парень, я с кем разговариваю? – женщина до сих пор стояла около Антона, пытаясь прогнать его с площадки. – Ты как себя со старшими ведёшь, щегол?

«Курица облезлая, когда же ты заткнешься? – подумал Антон, нащупывая пачку в кармане. – Блядь, последнюю выплюнул».

Он с грустью посмотрел на то место, где лежала уже потухшая и обмякшая сигарета. С никотином было проще: выпустил дым – подумал и снова затянулся, прогоняя ненужные мысли. Этакий ритуал против хандры. Антон начал курить в двенадцать лет, и даже удары Петра Афанасьевича не смогли избавить его от этой вредной привычки. Не такой к нему нужен был подход, а человек, который смог бы наставить его на путь истинный, покинул этот мир. Собственно, поэтому он и начал курить.

Сейчас ему хотелось далеко не сигарет, а того, что лежало у него в рюкзаке. Тогда бы он подтвердил слова этих не унимающихся женщин, и, возможно, они бы от него отстали или вызвали полицию. Может быть, за решеткой найдётся покой? Эта перспектива его уже не пугала, но товар употреблять было нельзя, попасться полиции – значит создать новых проблем Сергею, поэтому он достал наушники из кармана и попытался настроиться на новый лад. Только писклявые голоса женщин, плач детей, как и чувство тревожности, музыка заглушить не могла. Будто где-то устроили конкурс «Кто быстрее доведёт Антона», но он заранее знал победителя, и имя ей – «чёртова самоубийца» или, как писали местные газеты, Исмаилова Дина Альбертовна. Да, именно она – в этом он был уверен – доведёт его до ручки.

Перед лицом защёлкали чьи-то пальцы, и даже он, не зная правил этикета, понимал, что это уже верх неприличия. Антон посмотрел исподлобья, от чего женщина невольно сделала шаг назад. Под глазами тёмные круги, волосы на голове растрёпанные, а челюсть сжата от злости так, что видно, как играют желваки, – вот он, ребёнок улицы, только грязи на лице не хватает.

– Я же говорю: наркоман, – привлекая внимание, кричала женщина своей подруге. – Свет, отойди от него, а то не дай бог ударит. Они же все того!

«Дура, – мысленно ответил ей Антон. – Врезать бы тебе, да посильнее; жаль, женщин не бью».