Притворись, что мы вместе

– Да лучше бы у некоторых тоже хоть какая-то одна малю-ю-юсенькая эрогенная зона была, а то, блин, вся красота пропадает без использования.

Один – один. Я с грохотом вытащила из микроволновки тарелку с сосисками.

– Все, Станислав Викторович, заткнитесь и жрите.

Из-под стола материализовалась маленькая бутылочка коньяка. Через десять минут нам всем стало очень тепло и весело.

К двум часам потихоньку начиналось движение: пневмонии, переломы, холециститы, а также ноги, головы, уши и хвосты. Хаос усиливался, напряжение нарастало. Травматологи, хирурги, кардиологи и все остальные летали по коридору, пересекали смотровые, лабораторию, рентген-кабинет и УЗИ. От нехватки пространства почти перепрыгивали через каталки и родственников. К ночи стало ясно: возможность поспать или хотя бы просто присесть на двадцать минут никому не представится. Приемное отделение оказалось набито до отказа, заняты все смотровые, в коридоре не было ни одного пустого кресла, и вся поверхность стен подпиралась телами сопровождающих. Во время таких дежурств примерно к часу ночи потихоньку начинала кружиться голова, сознание постепенно затуманивалось, а в два-три часа включался полный автопилот.

В три тридцать случилась вполне предсказуемая для субботы маленькая шутка. Соседний «трезвиватель» исправно служил трудовому народу, но только если у последнего имелись в карманах хотя бы остатки наличности. Если же попавшийся клиент оставил все до последней копейки в кабаке, то такой бедолага обычно отправлялся на личном сантранспорте вытрезвителя к нам с неизменным диагнозом – «алкогольная кома». И вот в дверь приемника на каталке торжественно ввезли такое явление, причем коматозный больной не стеснялся орать песни и активно дрыгать конечностями. Правда, слова музыкального произведения разобрать не представлялось возможным.

Мужичок оказался явно домашним: в дешевой, но приличной одежде, с паспортом и пропиской. Девать его было уже совершенно некуда: все смотровые были заняты больными, а очередь имела размер от забора до рассвета. Оставлять пьяного в коридоре без присмотра и изоляции было опасно не только для окружающих, но и для него самого: могли затоптать ненароком. Я метнулась на улицу остановить машину вытрезвителя, но напрасно, ее и след простыл, исчезла в темноте через секунду после высадки клиента. Тут я с ужасом поняла: последним пристанищем для мужика в этот вечер может быть только единственная пустая гинекологическая смотровая. Люсинда хохотала, трясясь всем телом, пытаясь втиснуть каталку с мужичком между гинекологическим креслом и шкафчиком с инструментами.

– Нет, Люся, давай снимем его. Пусть сидит на стуле, это же последняя каталка, черт подери!!

Это была уже пятая «алкогольная кома», подаренная нам вытрезвителем за последние полмесяца, и терпение мое кончилось.

Все, это последняя капля.

–?Девочки, номер вытрезвителя наберите.

– Плиз, доктор.

Внутри организма проснулся огнедышащий дракон.

– Добрый вечер, мне дежурного врача позовите. Здравствуйте, это приемный. Сто двадцать четвертая медсанчасть, дежурный терапевт. Нам тут от вас очередной скромный презент поступил. Да-да, именно. Алкогольная кома, практически уже клиническая смерть. Точно. Так вот, господа: когда это прекратится?! Вы вообще мужика видели, когда диагноз писали?! Какая кома?! Он тут заливается, как Паваротти! Ну, держитесь. Утром я найду способ с вами разобраться! Вы понимаете, что мне его некуда девать? У нас тут битком, а оно место занимает! Целую смотровую!!! Быстро машину свою верните!

В ответ мне сонно пробубнили, что машину не вернут, и вообще никакой машины не было, и мне почти все приснилось. Пациент по дороге сам вышел из комы без воли на то сотрудников медвытрезвителя.

– Это не пациент, не пациент, понимаете вы? Это просто пьяный мужик!

Никто уже не слушал меня на том конце провода. Тоска и злоба раздирали сознание, и я уже представляла утренний отчет начмеду: дежурный гинеколог в красках описывает, как я заняла единственное в приемнике гинекологическое кресло пьяной особью мужского пола.

Тем временем из смотровой доносилось бодрое мычание.

Боже, ну за что?..

–?Люся, «Скорую» набери.

– Плиз, доктор.

– Девочки, милые, это приемник, сто двадцать четвертая. У вас там нет свободных машин? Очень прошу, на двадцать минут буквально. Одного алконавта в вытрезвитель вернуть, умоляю.

Ответ отрицательный: машин нет.

– Девочки, ну а если кого-то привезете, можно попросить фельдшера закинуть на обратном пути?

Ответ отрицательный: еще сорок вызовов на очереди. Весело! До утра нас ждет приятная перспектива: восемь-десять из этих сорока точно привезут, и обязательно парочка клиентов окажется для гинеколога.

Тут за открывающейся входной дверью показался луч надежды в виде трех гаишников с очередной жертвой алкотестера. Я бросилась им наперерез.

– Ребята, не оставьте женщин в беде! Мы вам побыстрее водилу оформим, а вы нам одного приятеля до вытрезвителя пока докиньте.

Гаишники обрадовались идее облегченного пути к наживе, и мы все вместе двинулись к смотровой. Люсинда заскрипела ключом в замочной скважине… перед нами предстала изумительная картина: дядька сгруппировался в позе «на четвереньках» и раскачивался взад-вперед, шкафчик с инструментами был опрокинут, верхнюю одежду он успел раскидать, оставшись только в майке и штанах. Все пространство вокруг него, а также он сам были добросовестно уделаны недавним содержимым его желудка. Очевидно, опорожнившись, существо неоднократно падало в производное своего организма и пыталось затем вытереться всем тем, что попадалось под руку. Только гинекологическое кресло возвышалось над всем этим безобразием как символ человеческой чистоты и непорочности. Запах я описывать не стану.

Гаишники, безусловно, тут же пересмотрели условия взаимопомощи:

– Ну не-е-е, девочки. Мы вас очень любим, конечно… Только как потом машину-то… Ведь не отмоешь… Ну и запах… Как-то совсем… Короче, не обижайтесь.

Алина Петровна, наша бессменная санитарка, подошла к двери и тут же впала в полную истерику. Люсин смех плавно переходил в икоту. «Господа офицеры» поспешили ретироваться и подождать своего водилу в машине. Злобное отчаяние окончательно сломало мою волю к жизни.

– Все, девочки. Мы с ним навеки. Сам он точно еще долго не уйдет.

Мысленно приготовившись к утренней порке, я снова закрыла дверь в гинекологическую смотровую на замок, дабы оно не имело шанса выползти в коридор. Безумное броуновское движение продолжалось, и в течение ближайшего часа я вздрагивала от каждой «Скорой», ожидая привоза пациенток с внематочной или выкидышем.

Мычание за дверью то нарастало, то затихало. Через некоторое время дверь начала ходить ходуном: мужик, видимо, пытался головой протаранить преграду к свободе. Какой-то проходящий мимо молодой травматолог (новость уже просочилась во все ординаторские) не смог отказать себе в удовольствии – остановился напротив едва сдерживающей пьяный натиск двери и продекламировал, присев на корточки:

– Абырвалг!! Абырва-а-алг!!!

Весело было всем, кроме меня, Люси и Алины Петровны.

Около половины пятого наш местный дурачок Вася, работавший в городской погребальной службе «05», привез последнего усопшего и зашел вернуть ключи от морга. Несмотря на довольно глубокую имбецильность, Василек умел приспосабливаться к жизни и в свободное от работы время использовал служебный транспорт для доставки ритуальных принадлежностей всем страждущим. Вася всегда находился в хорошем настроении, он был большой и добрый. Как только его медведеподобная фигура появилась в дверном проеме, Люсинда целеустремленно двинулась ему навстречу. В ту же секунду Вася обнаружил себя плотно прижатым к стенке ее выпирающим из халата бюстом пятого размера.

– Васенька, дружок, мы тебе всей сменой отдадимся, слышишь? Любимый ты наш, только помоги нам, бедным женщинам.

Василек от неожиданности на секунду замер, однако тут же зашевелился, намекая на попытку обрести свободу. Люсинда еще сильнее приперла его к стенке своим огромным телом, не оставив даже маленького шанса на спасение. Тут Вася решил вступить в вербальный контакт.

– Гы-ы-ы, девчонки, а че такое?

– Пойдем, пойдем со мной, мой маленький, сейчас я тебе покажу. Тут надо одного, ну, скажем так, не очень чистого дяденьку в вытрезвитель обратно вернуть. Ему туда очень надо, очень.

– Гы-ы-ы. Ну покажи. Я, правда, не совсем туда народ-то вожу, гы-ы-ы.

– Ничего, ничего, тут недалеко ведь, Васенька. Ты же знаешь, где это.

Люся, в одну секунду поменяв расположение тел в пространстве, уже тащила Васю к смотровой, крепко вцепившись ему под локоть. Шансов выскользнуть у Васи не оставалось. Он оказался более устойчив к запахам в сравнении с гаишами и при виде клиента повел себя довольно сдержанно.

– Э-э-э, девчонки… Только он это… немножко грязный. Вы как-нибудь сами его в машину затолкайте. Я сейчас подгоню поближе.

Ни меня, ни Люсю уже ничего не пугало. Лучше поздно, чем никогда. Существо продолжало находиться в коленопреклоненном положении около двери. Надев длинные резиновые перчатки, Люся стала тянуть мужичка за лямки майки, а я – толкать под мягкое место. За нами по полу тянулся шлейф из рвотных масс, мужик мычал и упирался всеми четырьмя конечностями. Так, в относительно быстром темпе мы продвигались по коридору приемного покоя. Попутно решилась еще одна важная задача: оставшиеся больные при виде такой медицинской помощи тут же улетучились. Наконец мы почти добрались до машины, но тут возникло последнее препятствие – высокая ступенька кузова. Оторвать тело от земли, конечно же, не представлялось возможным: мужик весил не менее девяноста килограмм. Василий, оказавшийся в эту ночь единственным джентльменом, нашел решение проблемы. Надев погребальные перчатки, он схватился за майку и штаны. Через секунду существо спикировало в кузов, приземлившись около новенького красного гроба, и тут же захрапело. Васек, развеселившись от всей этой суеты, видимо, уже забыл про заманчивое Люсино предложение, уселся за руль и скрылся в предрассветном тумане. Мы постояли на улице еще несколько минут, не чувствуя ни холода, ни ветра.

Мир душе твоей, Сидоров Илья Потапович. Пусть судьба даст тебе еще один шанс.

Вернувшись в пустой приемник, мы с Люсей молча упали в кресла для больных. Мы слушали, как Алина Петровна, покрывая весь мир отборным матом, драила гинекологическую смотровую. Это была тишина.

В нашей маленькой сумасшедшей больничной цивилизации существовало гораздо больше измерений, чем описывается на уроках физики. Годами накопленная информация незаметно перетекала в какие-то тайные места подсознания, и Алина Петровна являлась самым ярким примером этого процесса. В приемнике знали все, что если Алина Петровна взяла в руки швабру, значит, все – больше не будет ни одной «Скорой». Она чувствовала этот город, биотоки его жителей, ритмы их бед и глупостей, сна и бодрствования. Поэтому теперь можно было и расслабиться. Утро означало воскресенье, воскресенье – отсутствие долгих церемоний передачи дежурства, как в будние дни. Начмед явно не был настроен вникать в детали произошедшего за прошедшие сутки. Да и слава богу: меня никто не сдал.

Около девяти я вернулась домой. Все было тихо и спокойно. Вовка обнаружил себя трезвым и пытался пожарить яичницу. Катерина еще ровно сопела, в спальне царил полумрак, игрушки валялись по всему полу, и от этого было невероятно хорошо и тепло. Мысль о часе крепкого сна являлась сама по себе утопией – Катька все равно должна была проснуться с минуты на минуту. Однако моя большая пуховая подушка представлялась мне сейчас черной дырой, притягивающей все существующие в нашем убогом трехмерном пространстве предметы.