Слепой секундант

Андрей знал, что Маша с госпожой Беклешовой иногда ездила в Воспитательное общество на концерты и спектакли. Матушка Машина, дама богобоязненная, брала с собой обычно и пожертвования для обители. Потому-то Андрей и подумал, что у Маши могут быть знакомые монахини, к которым она догадается поспешить в трудную минуту.

Тимошка пропадал целый день. Наконец явился огорченный. Он взял в обители след и решил нагло вломиться в келью настоятельницы, возложив замаливание сего греха на Фофаню, но в коридоре столкнулся со странной компанией. Ему навстречу пробежал мужчина мощного сложения, в епанче, Тимошка шарахнулся от великана. За мужчиной бежали двое – кавалер и дама, причем кавалер бесстыже обнимал даму за плечи.

– Или я совсем из ума выжил, или то была господина Беклешова сестрица! – в подтверждение слов Тимошка перекрестился. – Она свечу в руке держала, я разглядел.

– А потом?

– А потом – я ее окликнул, она не ответила. Я – за ней. Тот детина их вперед пропустил, ко мне повернулся – так глазищами зыркнул – меня точно в грудь толкнули. Они все – прочь, я за ними. А их-то экипаж ждал! Кавалер с дамой – в экипаж, детина – на запятки, и унеслись! Я следом бежал, сколько мог, да куда мне против лошадок!

– Странные дела творятся в обители, – сказал удивленный Андрей. – Мужчины по коридорам носятся. Но ежели то была Маша – ее что же, силой увлекали?

– Не силой. Своей волей в обнимку с молодцом бежала.

– Мог ли это быть француз?

– Да уж не русский! Отчего ж не мог? На турка похож!

– Коли похож на турка – значит, француз?

– А разве нет?

– Ох, и узел завязался… Сдается, не таким уж подлецом был тот, что прислал госпоже Венецкой Машины письма, – пробормотал Андрей.

История внезапно вывернулась наизнанку. Отчего бы девице, имея сердечного дружка, не выйти замуж за богатого графа? А коли брак рухнул – отчего бы не сбежать с тем же дружком? В таком случае Дуняшка лжет. Или же не лжет – сердечный дружок не желал терять любовницу, угрожал ей, она пыталась откупиться…

– Запутанное дельце, – сказал наконец Андрей.

Он вдруг потерял всякое желание искать тайного врага и спасать Машу из беды. Было безмерно жаль пылкого Гришу – и только. Разумеется, Гриша иначе поступить не мог, он обязан был биться за честь сестры. А была ли та честь?.. Получалась хитрая загадка из области высокой дуэльной теории: считать ли необходимым продолжение такой дуэли, предмет коей оказался сомнителен? Следовало бы призвать на помощь кого-нибудь из знакомых поляков – у них правила поединка чести блюдутся свято…

Заместо поляков был призван Фофаня. Он, копаясь в Андреевом имуществе на предмет книжек, отыскал Евангелие.

– Знак Божий! Чем валять дурака, лучше Священное Писание послушать, – решил Андрей. И слушал, пока Фофаня не охрип.

Странным результатом этого чтения стало решение смириться. Не корчить из себя обуянного гордыней калеку, не морочить себе голову местью за Гришу, которая евангельским истинам совершенно противоречит, а приехать к Катеньке и попросить прощения. Решение далось нелегко, исполнение Андрей отложил до завтрашнего дня.

Утром он отправил Тимошку с записочкой к Акиньшину. В записочке излагалось, как Маша была обнаружена в Воскресенской обители в обнимку с кавалером, и делалось предположение: вряд ли ее похождения связаны с тем вымогательством, которое так беспокоит Акиньшина.

– «И возвращайся скорее. Я поеду с визитом…» – тут Андрей несколько смутился.

Еремей и Тимошка переглянулись; меж ними пролетело неслышное: «Слава те господи, одумался!»

Андрей же думал о том, как будет говорить с Катенькой. Должно быть, следует отложить венчание до той поры, когда Граве соберет несколько ученых консилиумов, а те поймут, каким будет лечение. Но Катенька должна понять, что чувство Андрея осталось прежним, и как раз оно подвигло жениха на побег…

Вернулся Тимошка.

– Господина Акиньшина дома не случилось, – доложил он, – а записочку я оставлять не стал.

– Это еще почему? – удивился Андрей.

– А потому, что кто-то за домом следит. Ходит, в окошки исподтишка заглядывает. Это – один, а второй за углом прятался и с этим переглядывался.

– Черт возьми… – пробормотал Андрей. – Так ты и в дом не заходил?

– Заходил. Там только дядька Яков сидел, печь топил, а он глухой, у него из-под носа печь унесут – он не заметит. Так я решил – лучше потом записочку отдам.

– Не может быть, чтобы ты не спросил про Дуняшку беглую, – буркнул Еремей.

– Дуняшки в доме не было, – горестно сказал Тимошка. – Нет Божьей справедливости – такая девка, и крепостная…

– Ты Бога не гневи, а благодари, – нравоучительно вразумил Фофаня. – За все, что дает, благодари. И тогда много даст. Вот я босой по снегу бежал и благодарил – и Бог такого славного господина послал, – он для подкрепления своих слов низко поклонился Андрею.

– Мы сейчас поедем к Акиньшину, – решил Андрей. – Коли его не найдем в полку, я с товарищами поговорю. Ведь какая наглость – измайловца выслеживать! Коли понадобится – солдат у дома поставим.

Еремей показал Тимошке кулак: ишь, пакостник, сбил барина со свадебной линии.

– Так-то так, любезный баринок, а лучше бы начать с иной визиты. Дамское дело такое, что с утра подхватятся – и по лавкам. А застать бы за кофеем… Хочу, покамест ноги носят, сыночков твоих, Андрей Ильич, вынянчить… – это прозвучало необычайно жалобно.

Андрей знал, что дядька в глубине души считает его своим сыном. Он и сам сильно привязался к Еремею – отца помнил плохо, мужчины подходящего возраста в дому у теток не появлялись. Еремей был и единственной защитой, и образцом для подражания. Раньше Андрей как-то не задумывался о его семейном состоянии. А сейчас, познав одиночество слепого среди зрячих, он вдруг понял: Еремей-то ведь тоже один, детей не завел, потому как слово, данное покойному хозяину, крепко держал – нянчился с барчонком. И вся его жизнь связана с господином Соломиным так, что крепче не бывает.

– Ладно, едем! – смирился Андрей.

* * *

Фофане нечего было делать у Катеньки, и он остался, пообещав разобрать и подклеить разлетевшиеся книжные и журнальные листки, которые перепутались в сундуке.

Катенька жила в трех шагах от Невского, окна ее дома смотрели с одной стороны на Фонтанку, а с другой – на старый сад, где стояли развалины древних оранжерей. Сказывали, их строили еще при государе Петре Великом. Сад подступал близко к дому, и летом там был бы рай земной, кабы не свалка всякой дряни, устроенная столичными жителями поблизости. Возок остановился, заехав со стороны сада, и это было особой деликатностью Тимошки и Еремея: чтобы никто лишний не видел барина с черной повязкой на глазах.

Еремей вышел первым и протянул руку своему питомцу.

– Говорил же я! – сказал он, глядя на распахнутые окна. – Этого Селифашку отправить в деревню, на выселки! В черной избе жить! Пока худших бед не натворил! – он имел в виду истопника Селифана, великого мастера устраивать угар.

Видимо, с утра Катенька с домочадцами из-за неисправной печки угорела, потому что, невзирая на морозец, квартиру проветривали.

Андрей вышел, постоял, собираясь с духом, и велел дядьке вести себя к дверям.

Катенька нанимала хорошую квартиру во втором этаже. Получив наследство после мужа, она не пустилась в щегольство, а откладывала копеечку к копеечке, задумав открыть набойное заведение – делать и продавать недорогие холсты, миткали и ситцы с набивкой. Набойчатые ткани были в моде – ими и стены затягивали, и мебель обивали, не говоря уж о пологах и оконных занавесках. В дело было вложено немало денег, и оно уже начало приносить прибыль. Но от светских приятельниц Катенька это скрывала: занималась делами своей мануфактуры до обеда, а после желала быть дамой, аристократкой и прелестницей.

Умственным взором Андрей уже видел маленький Катенькин кабинет, в котором надлежало быть объяснению. Не в гостиной она приняла бы любимого, а в кабинетике, который сообщался со спальней.

– Ахти мне!.. – прозвенел вдруг нежный голосок.

– Устюшка! – признал выскочившую из дверей комнатную девку Тимошка.

– Да господи… – прошептала та, уставившись на Андрея.

– Беги, куда бежала! Кыш! – приказал Еремей.

Бежала-то Устюшка с ведром золы к помойной горе. Но тут уж стало не до ведра – прямо с ним девка заскочила обратно в дом. По лестнице она, видать, взлетела. Еремей поднял голову, ожидая, что в окне появится Катенька.