Нечаянный богатырь

– Тройчик, ну не могу я ее бросить! – эти разговоры начинались у нас уже не раз, но всегда заканчивались одинаково: – В ней еще моя прапрапрабабка увидела свет! Это же родовое гнездо, семейная реликвия, раритет!

Я привычно приготовился услышать о том, как лучшие зодчие-волхвы в компании со старым грифоном создавали эту «реликвию», которая – помяните мое слово! – еще не одну хозяйку загонит в гроб. Но в этот раз бабка, изменяя сценарию, молча проковыляла к ведру с водой. Залпом выдула целый ковшик и мученически вздохнула:

– Ой, худо мне! Ой, как худо!

– Не тебе одной, – я перехватил у нее ковшик, тоже зачерпнув им водички.

– Васечка, касатик! – бабка тем временем принесла водички коту, который снова принялся умирать на лавке, как будто только что не скакал по избе. Яга заботливо придержала перед ним миску. Она называла его своим внучком и всегда баловала, как могла. Хотя он не мог быть ей родней. Приемыш, ведь чистокровный котище, в то время как бабка, подобно мне, была стопроцентным гуманоидом. И дочка ее тоже. Видел я ее пару раз. Больше, к счастью, не доводилось. Нет, не подумайте, что страшная! Наоборот, красавица, и выглядит на удивление молодо! Но с таким характером, что лучше бы уж внешне пострашнее была, чтобы народ в заблуждение не вводить… Так, о чем это я? Дочка от бабки, к счастью, живет далеко, на нормальной жилплощади, и практикует только для олигархов. А кот бабке однозначно не родственник, ведь смешаные браки у нас законом запрещены! Если бы не это, я бы давно был женат. И, думаю, счастлив. А теперь оставалось только вздохнуть: Лагута, моя ясноглазая рысь! Где ты теперь? Как живешь? Одна ли, как я, или уже вышла замуж? По настоянию родственников с обеих сторон мы были не только разлучены, но и всякое сообщение между нами было прервано. Да и стоило ли его поддерживать? Только душу друг другу травить, зная, что все равно ни к чему это не приведет.

– Может, настоечки тебе дать? Головушку твою пушистенькую подлечить? – бабка продолжала ворковать над котом.

– Чего спрашиваешь? – ответил я за него. – Давай уже, наливай свою абракадабровку всем троим! Поправляемся – и за дело! Сама понимаешь, что я к тебе не просто в гости пришел!

– Ой, Тройчик! – только и выдохнула бабка, трясущимися руками наливая в покрытую мхом кружку свое антипохмельное зелье.

Я не совался ей помогать, помня, как однажды при такой попытке едва без руки не остался, обзаведясь вместо этого раздвоенным щупальцем. Может, в некоторых делах и полезным (как бабка гадко хихикала, «в носу таким удобнее ковырять»), но родная конечность мне все же дороже. Так что пришлось тогда с намеком сказать веселящейся бабке, что старух таким щупальцем тоже душить удобнее, чем рукой, после чего все было быстренько приведено к первоначальному состоянию. Но я с тех пор четко уяснил, что в бабкиной избе каждая мелочь имеет значение, в том числе и мох на кружке для зелий.

Первая порция «настоечки» досталась, естественно, коту. Вторую бабка великодушно протянула мне, как гостю и по совместительству даже начальнику. Я не побрезговал – до того ли мне сейчас было! – и, выудив из зарослей посудного мха доставшиеся на мою долю кошачьи усы, приложился к краю. В который раз от одного только запаха сразу поверив в то, что не так уж мне до этого было и плохо. А потом заглотил всю дрянь одним махом, под пристальным взглядом уже пережившего этот момент кота.

Уж чего я только за свою жизнь не перепробовал, особенно в студенческие годы, но бабкино пойло ни с какой бодягой невозможно было даже сравнить! Оставалось только надеяться, что я даже на смертном одре не узнаю, из чего она его стряпает, потому что озвучивание рецептика, наверное, способно нарушить даже скорбный процесс умирания. Но помогает оно конкретно! Вот в чем вся фишка! На пару с Васькой злорадно наблюдая теперь за бабкой, которой процесс исцеления тоже никакого удовольствия не доставлял (особенно если учесть, что она-то рецептик знала назубок), я почувствовал, как внутри меня словно стихает буря. И пульс выравнивается, и дыхание приходит в норму. В общем, еще чуть-чуть, и я уже стометровку пробежать бы не отказался, даже с веслом на плече. Но тут подоспела с вопросом ожившая бабка:

– Тройчик, так что у нас на этот-то раз приключилось?

– Приключилось, – ворчливо повторил я за ней, – если так можно сказать, исчезновение всей стаи волков из нашего поселка. А самое печальное, что не вместе с волчицами. Короче, дело было так…

Я максимально подробно изложил бабке все, что сам помнил, запоздало спохватившись, что вообще-то бабка могла все и на своем волшебном блюдечке поглядеть, покатав по нему золотое яблочко. Но что поделаешь, это она от меня нахваталась: взяла моду проводить опрос свидетелей и потерпевших. Очень уж ей понравился этот процесс! А я на автомате кинулся повествовать о своих злоключениях. Опомнился, уже когда рассказ подошел к концу. Грозно взглянул на бабку, заставив ту покаянно ойкнуть и съежиться. И сказал:

– Если ты сейчас и протокол еще вздумаешь составлять, то сразу влеплю тебе строгий выговор!

Что это такое, бабка, думаю, понятия не имела, но отчего-то боялась выговора, как огня. Вскочила, засуетилась, и через пару минут волшебное блюдечко, способное пролить свет на дальнейшую судьбу моих корешей-волков, было уже на столе. А вот с яблочком, которое прилагалось к блюдцу, возникла неувязочка: бабка, как выяснилось, вчера им закусывала. Огрызки же по каемочке плохо катаются.

– Тройчик – проблеяла бабка, умоляюще уставившись на меня. – Только выговор не влепляй! Сейчас я к Жажиле в сад слетаю! Скажу, что для тебя надо, так он мне этих яблок корзину целую соберет!

– Еще не хватало, чтоб я тут ждал, пока вы там с этим лешим сбором урожая будете заниматься! – рявкнул я, раздосадованный задержкой в расследовании. Потом вспомнил: —А лететь ты на чем собралась? На метле?! С такого-то бодуна?! Да ты понимаешь, что за одно твое это заявление я, как представитель власти, должен тебя прав лишить и конфисковать твое средство передвижения?

– А сам-то? Помнишь, как пьяный в хлам наводил на поселок панику на ковре-самолете? – напомнил, пытаясь вступиться за бабку, кот.

– Разговорчики! – одернул я этого заступника. – Не панику наводил, а проводил задержание опасного рецидивиста, так что попрошу не путать. Не упускать же его было до тех пор, пока протрезвею? А потом поди еще, отыщи! Нет у меня с этой службой ни личной жизни, ни выходных! Ни даже полноценного отдыха в конце рабочего дня!

– Тройчик, так что ж нам сейчас-то делать? – снова подала голос бабка, не дав мне ни себя толком пожалеть, ни на жизнь пожаловаться.

– Пусть твоя изба нас к Жажиле сама отнесет, поработает. Тем более, что не так уж она сейчас от него далеко. Можно сказать, большая часть пути уже пройдена.

– Да разве ж мы ее сейчас уговорим идти именно туда, куда нам надо? – вздохнула бабка. – Она сегодня, сдается мне, не в настроении.

– Это смотря как за дело взяться, – не тратя времени даром, я вышел на крыльцо, спустился на землю. И сразу приступил к «уговорам» избы – примерившись, дал ей смачного пинка под нужный венец.

Обычно в ответ на такие мои действия изба вначале пытается заехать мне в челюсть своей курьей ножкой и только потом пускается в галоп. Но сегодня она, видимо, была не в лучшем своем состоянии. А может, просто задумалась и не ожидала от меня решительных действий. Так или иначе, вместо того, чтобы попытаться дать мне сдачи, изба вскочила и с заполошным кудахтаньем понеслась через лес. Все, что мне оставалось сделать за те секунды, пока изба еще была в зоне моей досягаемости, так это резво подпрыгнуть и уцепиться за ту самую метлу, на которой я бабке лететь запретил. Она висела снаружи, на двух вбитых в стену крючьях. Я успел ухватиться за длинную рукоятку, как за перекладину турника, и повис на ней мешком, пытаясь хоть как-нибудь удержаться. Но тут дурная бабкина избушка опомнилась, что не рассчиталась со мной за отвешенный ей пинок. И, оценив мое плачевное состояние (я даже подтянуться не мог, потому что организм все еще мстил мне за давешнее отравление алкоголем общей слабостью, даже несмотря на бабкино зелье), сменила аллюр. И понеслась скачками, прыгая с кочки на кочку. Так что теперь я не просто висел снаружи, а болтался с внушительной амплитудой. То взлетал почти параллельно земле, то ухал вниз, впечатываясь в гадкую избу всем своим фасадом, который от этого, понятно, лучше не становился. А еще это было больно! Избе, наверное, тоже при этом чувствительно доставалось, но ее физические страдания с лихвой компенсировались тем удовольствием, которое она получала, болтая мною и шлепая. Болтая и шлепая. Отчего у меня перед глазами вскоре уже танцевали огненные круги. Но первой в нашем с избушкой поединке не выдержала третья участница – метла. Или крючки, на которых она крепилась? Как бы там ни было, гораздо важнее причины оказался результат: я обнаружил себя сидящим на земле, обнимающим отвалившуюся от стены метелку и глядящим вслед резво удаляющейся избушечьей ж… задней части корпуса. Догонять негодяйку было бесполезно. Оставалось только подняться, привычным движением – не зря, оказывается, с веслом накануне тренировался! – закинуть метлу себе на плечо и тронуться в путь по проложенной избушкой тропинке, пока та не заросла. Догнать избу я даже и не надеялся, но, зная конечную цель ее маршрута, своими усилиями надеялся ускорить нашу с ней встречу.

4

Где-то через полчаса пути по избушкиным следам я весь взмок: нездоров еще был, да и полуденное солнце нещадно палило мне в самую макушку, игнорируя стройные сосны, пытавшиеся меня защитить.

Где-то через час с небольшим у меня уже дрожали ручки и ножки, призывая опуститься на землю. И, в идеале, поразмыслить там о последствиях неумеренного употребления алкоголя. При этом легонькая метелка уже казалась мне тяжелее весла.

Где-то часа через два я сдался, все-таки плюхнувшись на ковер из опавшей сосновой хвои с мыслью о том, что неплохо было бы на нем и умереть. Но сделать это мне существенно мешала всего одна мелочь: некому было подать традиционно последний стакан воды! Или лучше сразу с десяток стаканов! Пить хотелось так, что ни жизнь, ни смерть для меня в этом мире уже не играли роли. Одна только ЖАЖДА, утолить которую в солнечном сосновом лесу было нечем. А доползти до какого-то другого леса уже не оставалось сил. И, как назло, ни единой живой души поблизости! Ни зверей с гуманоидами и птицами, ни лешего, ответственного за этот участок! В порыве отчаяния я даже почти решил при первой же встрече с Жажилой наябедничать ему на нерадивого лешака. Жажила – он у них, у всех леших, за старшего, хотя у самого во владении вместо леса давно уже сад, лучший в наших краях, с самыми редкими фруктами. Не зря Яга именно к нему кинулась за эксклюзивными золотыми яблочками. А я… нет, если все-таки до него доберусь, то жаловаться точно не буду. В память обо всех тех случаях, когда добрые люди на меня на самого не доносили вышестоящему начальству. А таких случаев, наверное, на целый том бы уже набралось. На фоне этого нерадивость лешака, во владениях которого пытался окочуриться от тяжкого похмелья местный участковый, уже не казалась чересчур преступной. Но, как известно, когда одни пренебрегают своими служебными обязанностями, это ведет к тому, что другим тоже приходится их нарушать. Не желая принимать смерть в солнечном и ароматном сосновом лесу, чтобы потом портить пейзаж случайным прохожим видом своего трупа, я малодушно уставился на метлу. Да, за вождение транспортного средства в таком-то вот состоянии, как у меня, я сам бы любого другого остановил. Но… Интересно, как там ее бабка заводит, эту свою чудо-технику? Я решил только попробовать: оседлал приподнятую метлу. Потом тяжело вздохнул, мечтая вслух:

– Эх, отнесла бы ты меня, родная, в такое место, где мне дали бы холодненькой водички испить!

Если бы я только знал, что этого будет достаточно! Тогда бы хоть подготовился как-то! А так… Я и опомниться не успел, как метла взвилась в воздух, едва не треснув меня при этом по… Ну, в общем, на мое счастье, все-таки не треснула, потому как я инстинктивно успел извернуться, шестым чувством оценив грозящую мне опасность. После этого я какое-то время балансировал на набирающей высоту метелке, удивляясь, как ухитряется летать подобным способом древняя и немощная (с ее собственных слов) старуха. Ну, пусть теперь только попробует заикнуться мне про свою немощь! Уж у меня будет, что в ответ на это ей сказать! Но только, разумеется, не правду о своих сегодняшних приключениях. А правда заключалась в том, что, продержавшись верхом на метле не больше пяти минут, я позорно сполз ей под брюхо… то есть, под рукоятку. И висел под ней весь полет, как мешок, да еще и набитый не самым ценным содержимым, вцепившись в нее руками и ногами, пока она несла меня по нечетко обозначенному мною адресу. О том, чтобы хоть как-то управлять метлой, и речи быть не могло. Нет, все, что мне оставалось, так это молиться, чтобы никто, повстречавшийся мне на пути, не догадался бы голову вверх задрать. А если уж задерет и увидит, что над ним в небе творится, то пусть, по крайней мере, хоть не узнает меня! Бравого парня участкового, беспомощно и некрасиво болтающегося на летящей метле. В который раз оставалось только порадоваться, что я не в форменном мундире. И что в полуденную летнюю жару все наши птицы предпочитают дома сидеть.

Путь наш оборвался внезапно, метла так резко пошла на снижение, что у меня даже мелькнула мысль о том, что ее подбили. Потом, вытряхнув искры из глаз после встречи с некстати подвернувшимся забором, я понял, что это было все-таки приземление. И что всего хуже, сидел я сейчас в чьем-то дворе. Хозяин которого, кто бы он ни был, теперь с полным основанием сможет тешить все население рассказами о том, что именно участковый пытался объездить бабкину метелку. Как это происходило, я думаю, будет передаваться из уст в уста с каждым разом все красочнее. Так что вскоре мне останется только рапорт об увольнении написать, предварительно во всем признавшись бате, чтобы лишних вопросов не задавал. Не потому, что надо мной все начнут ухахатываться, к этому я как раз спокойно отношусь, я и сам над собой иногда не прочь посмеяться, а потому, что у меня после такого пролета никакого авторитета не останется в глазах населения.

– Тройкин, ты ли это?! Вот какое счастье-то мне с неба свалилось!

Этот напевный грудной голосок вначале заставил меня подскочить от неожиданности, а потом облегченно вздохнуть, снова спокойно опуская на землю свой центр тяжести. Тарюша! И как я ее двор сразу не смог узнать? Наверное, потому, что попал в него незнакомым маршрутом. Но как удачно, что метла принесла меня именно к ней! Теперь я мог быть уверен в том, что меня и напоят, и мою тайну не разгласят. Потому что Тарюша была настоящим человеком, одним из немногих, кто никоим образом не станет добивать попавшего в беду. Хотя по рождению она была не гуманоидом, а поросей, но сути дела это нисколечки не меняло. Чувствуя, как успокаивается мое сердцебиение, я сидел на земле, наблюдая за ее приближением. Тарюша у нас даже среди своих сородичей слыла дородной. Меня таких, как она, трое будет. При всем при том, что парень я далеко не хрупкого телосложения.

– Тройкин, дорогой! Какими судьбами? – двигалась эта дама на редкость грациозно. Подошла ко мне вплотную, гремя своими многочисленными цепочками, кулонами и браслетиками, протянула мне свою надушенную, благоухающую розами пухлую ручку. – Поднимайся, давай!

Но вместо того, чтобы принять Тарюшину помощь, я, не вставая с земли, галантно приложился к ее ручке губами. Тарюша везде, где бы ни появлялась, становилась душой компании. Ну а уж те, кто ее знал, бесспорно ее обожали, и я в том числе. Так что, сделав над собой усилие и самостоятельно поднявшись на ноги, я от ручки перебрался к напудренной-надушенной щечке. Чмокнул ее, попутно шепнув:

– Как я рад тебя видеть! – а потом, словно кто меня за язык тянул, не удержался и ляпнул: – Но ты, кажется, снова поправилась, моя радость! – после чего мне свой дурной язык захотелось не просто прикусить, а вообще проглотить, чтобы даже с бодуна всяких гадостей не болтал! Ну поправилась, ну и что?!

Но Тарюша не была бы сама собой, если бы обиделась на треп похмельного дурака. Я еще не успел принести ей извинения с сопутствующим изложением причин своей бестактности, как она расхохоталась:

– Тройкин! Женщина считается толстой тогда, когда ее живот начинает выступать за линию груди! А у меня сиськи – во! – она раскинула руки, демонстрируя мне весь объем своего шикарного бюста. Да, за такой ни один живот не выбьется! Потому что это в принципе невозможно! Как и невозможно любому мужику, глядящему на всю эту роскошь, временно рассудок не потерять. Я, во всяком случае, на время утратил способность соображать, даже про свою страшную жажду как-то забыл. Тарюша, хитро подмигнув, сама мне о ней напомнила:

– Ну, пойдем, Тройкин! Пойдем в дом. А то выглядишь ты в высшей степени пересохшим. И вообще таким, как будто тобой печную трубу прочищали.

– Хуже! – буркнул я, входя за хозяйкой в прихожую. – Мало того, что я с бодуна, так мы еще с бабкиной избой опять характерами не сошлись… Ох, мать моя!!! – это восклицание вырвалось у меня прежде, чем я осознал, что за порогом передо мной внезапно возник не какой-то пригретый Тарюшей монстр, а всего-навсего большое, во всю стену зеркало. В котором отражался всего-навсего я, но зато во всей своей красе, к которой, помимо давешней сажи, добавились еще разбитая при избушечных скачках физиономия и прическа, сотворившаяся во время моего чудо-полета. Когда я все это осмыслил и оценил, у меня остался к Тарюше единственный вопрос: – Радость моя, а ты как меня вообще сегодня сумела узнать?

– Сердцем, Тройкин! Сердцем! – проникновенно шепнула она мне на ушко, нежно щекотнув его своим шелковистым пятачком и одновременно подталкивая меня в сторону ванной. – Вещее оно у меня.

Вещее или нет, но золотое, это точно. Получаса не прошло, как эта прелестная женщина привела меня в относительный порядок. Причем как снаружи, так и изнутри.

– Пиво?! – ахнул я, сделав хороший глоток из поданного мне запотевшего ковшика.

– А ты что думал, я дорогих гостей водой встречать буду? – почти обиделась Тарюша.

– Нда… – я с сожалением посмотрел на плещущуюся в ковше пенную, почти ледяную жидкость, до невозможности аппетитную, особенно в моем состоянии. – Только, видишь ли, дело у меня сейчас. Расследование я веду.

– Веди! – позволила эта мудрая женщина. – Допивай пиво и вперед! Потому что лучше быть чуть поддатым, но живым, чем трезвым, но умирающим. Поверь, что толку от тебя похмелившегося будет гораздо больше.

Аргумент был более чем разумный, другого мне и не требовалось. Получив такое напутствие, я снова приложился к ковшу и уже не отрывался от него до тех пор, пока там не осталось ни капли. Вернул золотой женщине ее посуду и снова чмокнул в нежно-розовую щечку, пока не зная о том, что Тарюша мне еще и свою машину собирается одолжить. Поддатому. Но совершенно секретно. Поскольку нарушать закон в этот злополучный день мне было уже не впервой, пешком я за прошедшие сутки натопался на неделю вперед, а для того, чтобы повторить свой полет на метле, был еще слишком трезвым, я с благодарностью принял Тарюшино великодушное предложение.

Уже садясь за руль ее внедорожника на воздушных колесах, наудачу поинтересовался:

– А скажи, моя радость, спасительница моя, ты сегодня волков, случайно, не видела? А то, пока я тут маюсь в их поисках, может, они давно уже дома дрыхнут, зубастые сволочи?