Чугунные сапоги-скороходы

Только не надо умиляться заботе, которую партия и правительство проявили по отношению к пенсионерам. В удобные хоромы на самом деле въехали пожилые люди, среди них были учителя, врачи, бывшие сотрудники разных министерств и даже одна ткачиха. Маленький секрет: все они являлись родственниками высокопоставленных лиц.

Не каждый человек с возрастом становится добрее, умнее и сострадательнее. Часто бывает наоборот. Пожилая мать тиранит сына, свекровь невестку, отец на дух не переносит зятя, дед предпочитает общаться только со своим котом и ненавидит всех людей в целом. В семьях начинаются скандалы, жизнь всех, кто вынужден по утрам делить ванную и туалет, превращается в кошмар. Как обрести покой? Разъехаться. Отличное решение. Только в начале тридцатых и не мечтали об ипотеке, жилье распределяло государство. Сотни людей были вынуждены существовать в невыносимых условиях, когда у тебя нет угла, где ты можешь уединиться. Вот те, кто имел власть, и отселили старшее поколение.

У Бориса же была шикарная по тем временам квартира: трехкомнатная, с маленькой кухней и длинными коридорами. Туалет и ванная прилагались. В одной комнате жили родители жены, во второй – малые дети, в третьей – архитектор с супругой. Ели они по очереди там же, где готовили. Старшее поколение злилось на невестку, которая жарила котлеты, еще бабушке с дедушкой не нравилась беготня внучек. Только-только закончилась Великая Отечественная война, с квадратными метрами в Москве было туго, а у Мориных родилась еще одна дочь. В один прекрасный день после особенно смачного скандала, который вспыхнул из-за спора, кто первым пойдет в душ, Бориса осенило. На следующий день он поделился своей идеей с лучшим другом Демьяном Николаевичем Викиным, большим начальником.

– Построить дом для заслуженных, но простых людей, вроде того, что ты проектировал в тридцатых? – оживился приятель. – И отселить туда вздорных старикашек?

– Нет, – возразил Борис, – сами туда переедем вместе со стариками.

– Гениально, – восхитился Викин. – Сколько будет этажей в здании?

– Больше пяти нельзя, – пояснил архитектор, – надо вписать дом в историческую застройку центра города. На каждом этаже будет по квартире.

– Мне бы две, – мечтательно протянул Викин.

– Нам хватит трех, – сказал Морин.

– Отец мой инвалид войны, – стал размышлять вслух Демьян, – член КПСС, орденоносец. Мать – заслуженный агроном. Родители жены тоже партийные. Отлично, я проталкиваю идею дома, а ты начинай проект, или как там у вас чертежи называются.

Через несколько лет Борис с женой Варварой въехали в новое жилье, над ними поселились родители жены, а еще выше устроились дочери. Все апартаменты связывала лестница. Можно было ходить друг к другу в гости. На первом и втором этажах разместились владения Викиных.

Шло время, тесть умер, теща прописала к себе Зиночку. Ее сестра Ира была зарегистрирована у матери, а самая старшая Лена – у отца. Чтобы ни одна квартира не ушла на сторону, Борису и Варваре пришлось оформить развод, но это никак не повлияло на их отношения.

Три сестры любили друг друга, всегда держались вместе, все вышли замуж, похоронили родителей и бабушку, родили детей. В самом начале перестройки мужья Иры и Лены решили эмигрировать в Америку. Зина осталась в Москве, они с супругом строили карьеры в России. Времена изменились, свое жилье сестры до отъезда оформили в собственность. Ира и Лена улетали в неизвестность, но они не продали свои хоромы, а подарили их Зиночке, сказав:

– Если у нас все сложится хорошо, квадратные метры навсегда твои. Если в Америке ничего не получится, мы вернемся в Москву и поселимся на старом месте.

Сначала эмигрантам пришлось нелегко, но потом все наладилось. Старшие сестры не собирались возвращаться в Россию, они сделали дарственные на Зинаиду, и она стала обладательницей трехэтажных хором. И никто не знал, что по сути это одни апартаменты с внутренними лестницами. А на первых этажах жили дочь и сын Викиных со своими семьями. Как только в России стало можно продавать и покупать жилье, соседи снизу сделали Мориной предложение обменять одну свою квартиру на ее дом под Питером, который некогда достался Юрию от покойного отца. Особняк давно стоял пустым. У Мориных была прекрасная дача в Подмосковье. Конечно, они согласились. Спустя пару лет Зинаиде достались и апартаменты на первом этаже. Сын Викиных решил уехать за границу и предложил другу своего отца стать владельцем ненужной ему квартиры. Пятиэтажное здание в центре столицы стало целиком принадлежать Зине и Юрию.

У Зинаиды двое детей. Сонечка, художница, музыкант, писательница, необыкновенно творческая личность.

– Девочка очень ранимая, – говорила Морина, – все пропускает через сердце, очень переживает, когда сталкивается с несправедливостью. Ей не везло в любви. Но потом она встретила Петра и сейчас живет в счастливом, но гражданском браке. А вот младшая дочь Светочка сыграла свадьбу. Ее муж Игорь… Это очень интересная история. Сейчас расскажу все по порядку. Мой супруг, Юрий Сергеевич Мильштейн, играл на виолончели, он часто улетал на гастроли, порой его по три-четыре месяца дома не было. А потом вдруг неожиданно он нарисовал картину, очень странную. Болото, кувшинки, на краю топи, на одеяле сидит усталая жаба со спицами в лапах. В воду свешивается длинный шарф, который мастерица трудолюбиво вяжет. Около нее спит кот. Полотно называлось: «Правдивые сказки. Уж полночь близится, а Германа все нет». Живописью Мильштейн впервые занялся, когда попал в больницу после того, как его поздним вечером на пешеходном переходе сбила машина. Дальнейшее развитие событий могло бы лечь в основу какого-нибудь «мыльного» сериала, только их тогда в СССР не снимали.

Водитель, который наехал на Мильштейна, был школьником. Мальчик, взяв без спроса машину отца, отправился к дому девочки, на которую хотел произвести впечатление. Поняв, что сбил человека, подросток бросился к телефону-автомату, стал кому-то звонить, и буквально через пять минут примчалась «Скорая», она доставила музыканта в расположенную неподалеку больницу.

Несмотря на то, что руки и ноги зверски болели, виолончелист не потерял сознания и сохранил способность удивляться. А изумляться было чему.

Глава четвертая

Едва носилки вкатили в приемный покой, где сидели, лежали и стояли больные, как к Мильштейну бросились аж три доктора. Отогнав медбрата, они сами раздели пострадавшего и отвезли его на рентген. Появление виолончелиста в темном кабинете вызвало приступ энтузиазма у рентгенолога, он сам постелил на стол чистую простыню. Тот, кто хоть раз попадал в советское время в клинику, поймет, какое почтение оказали Юрию: свежая белая простыня, которую врач собственноручно набросил на желтую клеенку!

А чудеса продолжались. Результат обследования был готов сразу. Юрия отвезли в операционную. Мгновенно сделали все необходимые манипуляции, предварительно дав наркоз. Затем поместили в отдельную палату с санузлом. Наркоз еще действовал, виолончелист находился в полудреме и быстро заснул.

Утром, когда Юрий открыл глаза, в палату со сладкой улыбкой вошла прехорошенькая медсестра и, прощебетав:

– Здрассти, кушайте на здоровье, – поставила перед ним переносной столик и сняла крышки с тарелок. Вот тут Мильштейн потерял дар речи. В больнице в качестве первой трапезы предлагались тосты с икрой, омлет с зеленым горошком, ломтики ананаса, чашка настоящего, не растворимого кофе и булочки с корицей. Когда медсестра ушла, музыкант вспомнил, как вокруг него бегали доктора, как вел себя врач в рентгенкабинете, как его погрузили в сон перед тем, как накладывать гипс… Потом он окинул взглядом отдельную палату, сообразил, что за небольшой дверцей в стене прячется санузел, и наткнулся глазами на… ананас. Заморский фрукт его просто убил! С продуктами в стране туго, а тут такая экзотика! Что происходит? Тут дверь в палату открылась, вошел стройный мужчина, похоже, ровесник музыканта, сел на стул и сказал:

– Давайте познакомимся. Михаил Григорьевич Воробьев, главврач больницы.

Он помолчал пару секунд и продолжил:

– Отец мой Григорий Изович Розенберг. Вы же еврей?

Мильштейн окончательно растерялся, но кивнул.

– Истинный еврей истинному еврею всегда поможет, – заявил Воробьев, – виновник аварии мой сын Игорь. Он сломал вам руку и ногу. У меня предложение. Я лечу вас в человеческих условиях, еду вам будут привозить мои люди. Любой ваш каприз за мои деньги. Подходит?

– А что должен сделать я? – осведомился Юрий.

– Вы должны забыть, что попадали под машину, – объяснил Михаил Григорьевич. – Если кто поинтересуется, что случилось, скажите: «Полез дома на антресоли и упал с лестницы». Мы останемся друзьями, вы получите вместе со мной лучших врачей Москвы. Ни у вас, ни у членов вашей семьи никогда не будет проблем с оказанием медпомощи. Бесплатной. У нас с женой, Маргаритой Львовной, два сына, я не хочу, чтобы один из них попал на зону.

Мильштейн попытался сесть.

– У меня две дочери. И вообще один истинный еврей глаз второму истинному еврею не выклюет. Рухнул я со стремянки, сам виноват, дурак!

Михаил обрадовался, велел принести в палату все, что могло бы развлечь музыканта. Юрию притащили книги и зачем-то альбом для рисования, карандаши. Виолончелист начал, как он потом говорил, марать белую бумагу, увлекся, главврач увидел ироничные работы больного и пришел в восторг. Оказавшись дома, Юрий переписал свои произведения красками. Воробьев, у которого повсюду были связи, попросил одного приятеля устроить выставку картин Мильштейна. И все они быстро продались.

После травмы играть на виолончели было трудно. Постановка левой руки на этом инструменте должна содействовать достижению точной интонации, обеспечить удобство переходов по грифу. Мильштейн прекрасно орудовал в быту левой рукой. А вот концертировать, как раньше, не получалось.

Юрий Сергеевич сначала очень переживал, боялся, что не сможет содержать семью, уходил в свой кабинет и рисовал, чтобы не впасть в глубокое уныние. А потом понял: он теперь художник, причем успешный, и способен прилично зарабатывать.

Знакомство с Воробьевым переросло в крепкую дружбу, а потом и в родство. Дочь Мильштейна Светлана вышла замуж за сына Михаила, за того самого Игоря, который сбил Юрия на переходе.

Зинаида Борисовна посмотрела на пустую чашку.

Никита встал и направился к чайнику.

– Я очень долго говорю, да? – смутилась Морина.

– Чем больше информации мы узнаем, тем лучше, – улыбнулась Ада Марковна.

– Осталось совсем немного рассказать, – пробормотала Зинаида. – Миши, его жены и Юры уже нет в живых. Я живу на втором этаже, Света и Игорек на третьем, четвертый занимают Сонечка с Петром, они не расписаны, но уже давно взрослые, сами разберутся без моих советов. Остальные квартиры пока закрыты. Станет туго с деньгами, сдам их. Но пока с финансами проблем нет. Некоторое время назад в районе полудня, когда я находилась в доме одна, раздался звонок в дверь.

Я внимательно слушала посетительницу.

Зинаида удивилась, посмотрела на экран домофона, увидела молодого мужчину с дорожной сумкой и спросила:

– Вы к кому?

– Добрый день, – вежливо ответил парень. – Простите, я разговариваю с госпожой Мориной?

– Да, – подтвердила Зинаида.

– Меня зовут Федор, я сын Наума, младшего брата Игоря Михайловича. Вот мой паспорт.

На экране домофона появилась страница документа. Зинаида Борисовна увидела имя, фамилию, отчество и нажала на кнопку.

Через полчаса она узнала, что Наум умер от тяжелой болезни. Его сын, вполне успешный бизнесмен, решил перебраться в Подмосковье.