Агент 013

– Соседка Куклиной, – уточнила я, – мы… э… дружим. Семьями!

Григорий Игоревич деликатно отвернулся от нас и выпустил струю дыма в открытое окно.

– Я с ней не знаком.

– Она Матрена, – поправила я, – да ладно вам! Игорь хочет купить квартиру в центре для дочери! А мы мечтаем свою продать.

– Ребята, вы чего-то напутали, – уточнил Венев, – сын живет со мной.

– Не перепутали, – не приуныл Димон, – постеснялись мы сказать про его любовницу и новорожденную.

– Мы для себя стараемся, – подхватила я, – не в том суть, кому метры нужны, главное, они у нас имеются! Зачем вам с Куклиной бодаться? Оцените наше предложение!

Венев откашлялся.

– Ребята, тут нестыковочка. Игорь не женат, ни любовниц, ни детей не имеет. У меня хороший дом, зачем ему хоромы в Москве, да еще в центре? Парень там задохнется!

– Избушка около свалки не лучший вариант, – выдвинул новый аргумент Коробков.

Григорий обвел рукой комнату.

– Эта, что ли? Так мы здесь и не живем, вы в офис мой приехали. Я построил коттедж в лесу, подальше от Давыдова. Есть у нас хоромы и в Москве. Что-то у вас не так сложилось. Давайте еще раз. Да, у меня есть сын Игорь, после смерти моей жены Алевтины мы живем с ним вдвоем. Парень не женат, на девушек у него из-за работы времени нет. Я этому обстоятельству совсем не рад, хочу видеть его счастливым семьянином. Если Игорь приведет девушку, а та окажется от него беременной, я им скажу: «Живите, не тужите». Зачем сыну еще одна квартира? Он без моего ведома и не станет ее искать, ко мне придет, совета попросит. Сын знает, я ему всегда помогу и морально, и материально, любые деньги дам.

– Старьевщики так много зарабатывают? – не выдержала я.

Григорий развеселился еще пуще.

– Ну, ребята, вы даете! Я приобретаю винтажные вещи, реставрирую их и продаю в своем магазине, владею парой торговых точек.

– Это законно? – поразился Димон.

– Одни люди выбросили зеркало, другие его подобрали и мне принесли, я заплатил назначенную сдатчиком цену, реставрировал свое приобретение и продал. В чем криминал? – спокойно сказал Венев. – Краденым не торгую, я его за семь верст чую. Хотите каталог?

Не дожидаясь нашего согласия, хозяин взял с полки толстый журнал, перелистал его и ткнул пальцем в одно фото.

– Столик времен королевы Елизаветы, такие еще называли «секретники». Красное дерево, фарфоровые медальоны, ящички, потайное отделение, резьба. Конфетка, а не мебель. Ко мне он попал в ужасном состоянии, я за него отдал пятьдесят рублей, реанимировал и выставил на продажу. Вещица ушла за день.

– И не за пять десяток, – ехидно отметил Коробок.

– Намного дороже, – не стал отрицать свою выгоду Венев, – но я и вложил в столик немало. Или платье Костиковой.

– Кто это? – спросила я.

Григорий затушил окурок.

– Актриса кино, когда-то звезда, потом подзабытая, но до сих пор есть ее фанаты, они делают заказы. Я узнал, что дом, где жила Костикова, сносят, поехал к родственникам, попросил продать ее вещи. Внучка, как она выразилась, «старую дрянь» готова была за копейки сбыть, полезла на антресоли, не нашла сундук, приперла мужа к стенке, а тот признался: «Выкинул, зачем оно нам? Вывез дерьмо в Давыдово».

Мне половина мусоролазов сундук искала, и нашли! Платья отчистили, поправили, кружева восстановили и продали фанатам. Кому плохо? Кое– что самотеком приходит, другое под заказ ищешь. Бизнес. И он хорошо окупается. Что там на подоконнике лежит, видите?

– Погремушка, – ответила я, – дешевая, пластмассовая, внутри круглой оправы вертится космонавт. Во времена моего детства ими повсюду торговали.

– Нынче перестали выпускать такие игрушки, – кивнул Венев, – в двадцать первом веке младенцы другими балуются. Повыбрасывал народ старые гремелки, над кроваткой зоопарк с музыкой вешают. А у меня есть коллекционер погремушек. Я «Гагарина» в порядок приведу и ему снесу. Чтобы редкостями заниматься, надо много знать, иначе глупостей нагородишь. Сервиз на столике видите?

– Симпатичный, – кивнул Димон, – польский, да?

– ГДР, – вздохнул Венев, – социалистические немцы, производство семидесятых двадцатого века. Вот скажите, ребята, что бы вы более ценным посчитали, посуду или тряпку?

Григорий ткнул пальцем в серую грязную кучку, лежащую на столе.

– Чашки с тарелками лучше, – высказался Димон.

– Странный вопрос, – хмыкнула я, – естественно, «Мадонна» дороже. У моих родителей такой сервиз был, название с детства помню.

Венев кивнул.

– Девяносто девять человек из ста с вами согласятся, но найдется один, который возразит: «Фарфор из ГДР ценился только в СССР, ничего особенного в нем нет. А лохмотья – уникальный оренбургский платок, связанный, похоже, в начале прошлого века руками прежних мастериц. Какая-то бабушка носила, а после ее смерти внуки его выкинули. Платок отреставрировать можно, за него иностранцы передерутся». Вот так, ребята. И вы, похоже, не собираетесь квартирку продавать, угадал?

– Завидую вашему таланту видеть суть вещей, – польстила я Григорию. – Не затруднит ответить на парочку наших вопросов?

– Не продавцы и не менты, – продолжил Венев. – Кто вы, ребята? Чего хотите от дяди Гриши? Ну, интересуйтесь! Девушка, начинай, надо из вежливости пропустить даму вперед.

– Вы сами скупаете вещи? – начала я издалека. – Неужели не имеете помощников?

– Служат у меня ребятки, – сказал старьевщик, – разные, кто лучше разбирается, кто хуже, но сюда, в Давыдово, я сам хожу.

– Почему? – влез Димон.

– Нравится, – коротко ответил Григорий, – люблю дрожь от предвкушения находки. Ну да у вас свои радости, вам моих не понять. Конкретненько интересуйтесь, что знаю, отвечу честно. Не захочу, так и скажу: желания нет данную тему перетирать. Я человек прямой, без зигзагов, со мной лучше по-простому.

– Вам известен адвокат Кошмаров? Осип Андреевич? – спросил Коробок.

– Ишь ты, адвокат, – щелкнул языком Венев, – был здесь раньше Оська Кошмар, жил с матерью. Ничего плохого о Надежде Ниловне не скажу, душевная женщина, а вот сын у нее убогий получился, ни к какому ремеслу не способный. Связался с бандитами, поговаривали, что он за братками сумки носил, но даже в преступниках карьеры не сделал. Мать бросил, сюда носа не казал, Надежда Ниловна не дождалась внимания от сына. Печальная история. Но навряд ли это наш Осип Кошмаров, нашему никогда на адвоката не выучиться, хотя фамилия и имя редкие, других у меня таких знакомцев нет.

– Вы с ним конфликтовали? – задала я вопрос.

Григорий усмехнулся.

– Один раз выпорол, каюсь! Вытащил ремень из брюк и всыпал дураку, да не помогло. За Надежду Ниловну обидно стало, она на сына молилась, а тот пустой горшок без дна, сколько хорошего ни наталкивай, со свистом провалится. Коли вам интересно, могу подробнее рассказать.

– Мы слушаем, – кивнул Димон.

Григорий снова потянулся за сигаретами.

– Языком ворочать – не камни таскать. Давыдово всегда со свалки жило, она здесь с незапамятных времен была. Один раз, лет десять назад, пацанчики прибежали, искали чего-то, так отрыли чемодан с «керенками», были такие деньги сразу после революции семнадцатого года в ходу. На удивление хорошо сохранились. Я все гадал: хранил их человек на память или собирал? А может, с той стародавней поры тут таились? Ведь сколько лет свалке, никто не знает.

Венев был из породы говорунов, его речь текла, словно полноводная река, медленно и важно, она не прерывалась словами-паразитами, и меня стало убаюкивать.

Свалка в Давыдове никогда не была официальной, если только очень давно, в те годы, когда Григория Игоревича еще на свете не было. Его отец рассказывал, что здесь когда-то был гигантский ров, который постепенно заполнялся мусором, помойка выползла наружу и раскинулась на пустыре. Почему власти не уничтожили терриконы отходов? У Венева ответа на это не имелось, но он предполагал, что сжечь или переработать то, чего на балансе нет, невозможно. Вот свалка и жила, причем весьма активной жизнью. За счет помойки кормились все жители небольшого подмосковного поселения. Кто-то просто рылся в поисках продуктов или одежды, другие искали вещи на продажу. Маленького Гришу частенько будили по ночам газующие грузовики. Кто и зачем привозил в Давыдово отбросы, мальчик не знал. Зато отлично понимал: его папа здесь самый главный. Люди приносят Игорю Григорьевичу разную всячину, а отец или покупает, или говорит: «Хлама мне не надо».