Над маковым полем
– Поверь, если бы ты для меня ничего не значил, то я бы давно отпустил тебя на все четыре стороны! Но я хочу помочь! Я честно хочу помочь! – с нажимом в голосе возражает парень, – лёгкий путь не значит лучший. А вообще, говорят, что наше настроение напрямую зависит от того, каким мы видим будущее. Так уж устроен Умберто. Если мы предвкушаем успех или ждём радостное событие, то и в настоящем отрезке времени пребываем в высоком расположении духа. Мы заинтригованы, улыбчивы, полны сил и энергии. Но если будущее кажется беспросветным и таким же унылым, то мы неподвижно лежим, уставившись в потолок, задыхаемся от горя и хотим только одного – конца. Как видишь, от депрессии до радости всего одна мысль. Поэтому найди то, чем можно предвкушаться. Займи себя интересным ремеслом. Услышь свою волю. Приведи себя в форму. Выработай привычку бегать по утрам, причешись и умойся, наладь пищеварение. Составь что-то вроде списка желаний. Организуй свою деятельность и искорени негативные убеждения о себе и окружающих. Я открою тебе один маленький секрет: жизнь может быть красочной, удивительной и многогранной без наркотиков. Тебе нужно только на неё посмотреть, – с вдохновением описывает картину Андерсен.
– Круто, – пассивно моргает Лох.
– Ну, и что вызывает у тебя эндорфины, помимо таблеток? Может быть, тебе нравится программирование? Или английский язык? Или музыка? Может быть, ты желаешь научиться играть на гитаре? Или на фортепьяно? Какие образы у тебя вызывает классические симфонии и увертюры? Или твой мозг больше отвечает на другие жанры? Слушай, а может быть, ты любишь природу? Ты хочешь попутешествовать? Мы бы уселись в поезд и бороздили просторы России! Мы бы любовались полями, дремали под умиротворяющую качку и гудение. Ах! Мы бы поехали к морю! Ты знаешь, насколько широко и восхитительно море? Его волны, словно мышцы, а пенистые гребни похожи на ажурные кружева. Знаешь, как приятно солёные брызги касаются голых стоп? Как нежно лучи солнца гуляют по лицу? Как свежо и ясно по утрам перед дыханием бриза? Сырой песок пристаёт к ногам, рубашка, словно парус, наполнена ветром. На побережье тихо, беззаботно и гармонично. У моря можно найти уединение и причудливые ракушки. Можно смеяться и танцевать на пляже. Можно загорать, плавать в холодной бодрящей воде, нырять с головой и касаться пальцами дна. Я читал об этом у Сафарли, – вздыхает Андерсен. – Или тебе ближе лес? Его берёзы, дикие цветы и чистый воздух? Пение птиц, слабое жужжание насекомых… Ах, я сам редко выбираюсь из дома. Пора бы это менять, как ты считаешь? – ласково воркует парень.
– Мне всё равно, – бурчит Лох, пожимая плечами.
– А что скажешь насчёт искусства? Или механики? Или экстрима? – загибает пальцы Андерсен.
– Когда ты от меня отстанешь? – отворачивается к стене Лох.
– Пока ты не испробуешь всё подряд в поисках увлекательного хобби, я не перестану предлагать тебе красоты мира, – хохочет его друг.
– Да ты ничего не понимаешь! Ты даже не представляешь, как мне паршиво! Тебе и в гробу не вообразить, какой пресной и однотонной может быть твоя сраная жизнь! – слезно цедит Лохматый.
– Ещё бы! – поднимается Андерсен. – Ты ведь ни черта не делаешь! Только лежишь, ноешь и жалеешь себя целую неделю! – жёстко, но прямо замечает он.
– Как будто в твоей ветхой квартире есть чем заняться, – злобно парирует Лох.
– Пожалуйста! – вытягивает руки парень. – Книги в твоём распоряжении! Хочешь – бегай с Купидоном в парке по утрам. Хочешь – ходи с ним по магазинам. Хочешь – запишись в какую-нибудь секцию. Сейчас много анонимных групп поддержки. Только ты же ничего не хочешь, – мерит его взглядом Андерсен.
– Эти группы поддержки нужны только конченым рецидивистам! – рявкает Лох.
– Какая наивная точка зрения, присущая юношескому максимализму, – легко укорачивается его собеседник. – Всё. Я считаю, ты достаточно похандрил. Теперь я не позволю прозябать тебе в плену покрывал, – констатирует он.
– А попроще в выражениях нельзя? – огрызается Лох, и Андерсен ликует тому, что Лохматый, наконец, ведётся на провокации. Что выходит из полного оцепенения. Что злится. Что покидает зону комфорта.
– Нельзя, мой друг. Никак нельзя, – простодушно отозвался юноша, насвистывая незамысловатую мелодию.
Магия
Мэрилин открывает глаза, и у Купидона открывается второе дыхание. Хоть он и не признаётся себе, но эта крошка становится дороже всех мальчиков, что приходили к нему за любовными галлюцинациями. Только вот её страшное истощение приводит Купидона в нечто, схожее с отчаянием. Эх, красота – понятие ужасно субъективное. Откуда у его бэби такие смертоносные идеалы? Почему девушки столь упрямы и инфантильны? Он мог долго биться над этой загадкой, но так и ни за что её не отгадать.
Когда его малышка пытается подняться, он кладёт руки ей на плечи и мягко укладывает обратно:
– Ты сильно слаба, чтобы делать резкие движения. Тебе стоит поберечь себя, – назидательно толкует ангел любви.
– Вот ещё! – фыркает девушка, но поддаётся его напору и опускается обратно на подушку, – ты не представляешь, что мне пришлось испытать. Это такой кошмар – есть и лопаться от полноты, – задыхаясь, жалуется она, и Купидон виновато косится на заготовленный стакан кефира.
– Но ты больна, дорогуша, – шепчет он, – и тебе надо поправиться. Иначе ты умрёшь, – заботливо поясняет блондин.
– Нет! У меня и так индекс массы тела тринадцать целых и шестьсот семьдесят одна тысячная, – причитает Монро, и Купидон леденеет от плохого предчувствия.
Он понимает, что доводами здравого рассудка девчонку не переубедить. Она глуха к его речам. Она в тюрьме собственных убеждений. Она в тюрьме собственного тела.
– У меня для тебя есть гостинец, – таинственно произносит Купидон и достаёт стакан с простоквашей.
– Убери это от меня! – дрыгает ногами Мэрилин при виде дьявольской спермы.
– Угомонись, милочка, – гладит её Купидон, – это просто кефир, и если ты его выпьешь, то станешь ещё краше. Если ты его выпьешь, то я тебя поцелую.
Купидон явно не страдает заниженной самооценкой и отсутствием мнительности.
– Ты мне врёшь, – низко шипит блондинка, прячась под одеяло.
– Ни в коем случае. Я желаю тебе только добра, – говорит парень, чётко осознавая, что его слова уносятся в пустоту.
Как же её выдернуть из помутнённого разума? Как показать голую истину? Ну, ту самую, что выбирается из колодца с плёткой. Эх, вот бы его речь громом, яркой вспышкой озарила несчастный ум! Но как подобрать нужный ключ? Как подарить свою любовь? Как завлечь чем-нибудь захватывающим? Как дать мотивацию к выздоровлению? И как наглядно отразить её болезнь? Тоже отказаться от еды?
– Ну, красотка, если вы не изволите отведывать блюда, то и я не возьму в рот ни кусочка! – говорит Купидон, замыкая губы на невидимый ключ, как учили няньки всех детей в яслях.
– Да как ты смеешь?! Я одна должна быть самой стройной, иначе ты затмишь мою фигуру! – взрывается Мэрилин, всё глубже утопая в своём болоте.
– Я шучу. Просто шучу, – поднимает руки блондин, – больше не буду заставлять тебя есть. Расслабься, – заверяет он, – лучше погляди, что я тебе принёс, – рисуется Купидон, вспоминая о купленных женских журналах.
Сам он в них ни черта не смыслит, поэтому набрал всё, что соответствовало его представлениям. В глянцевой стопке оказываются и «Cosmopolitan», и «Marie Claire», и «CosmoLady», и «Elle Girl», и «Vogue», и «Glamour». На обложке «Космоледи» красуется женщина в синем халате и с обнажёнными плечами, под которой написано курсивом: «Красота – это магия». Так же на лицевой стороне умещается краткое содержание, куда входят: знаки судьбы, математика эстетики, Wish List ноября, битва за детей и всё в этом роде. «Гламур» обещает пошаговый план по спасению новогоднего настроения, блестящие платья, романтический макияж и другие приметы главной ночи в году.
Неожиданно Монро клюёт на его приманку, и её пыл угасает. Она сосредоточено разглядывает яркие дизайны и образцы ненавязчивого мейкапа. Увеличенные зрачки бегают по красочным иллюстрациям, отмечают сочные находки, и девушка, кажется, отвлекается от самотирании. Девушка, кажется, светится изнутри.
Телема
Я читаю журналы и варю гениальные идеи в своём головном котле. Купидон, конечно, ещё тот болван, но порой даже он способен совершить что-то нормальное. Дизайнеры рекомендуют носить цепи и цветные колготки с блёстками, узорами и всякими вышивками. Ремень непременно должен быть широким, а серьги длинными. Не стоит бояться крикливых комбинаций и ярких принтов. Я мигом ловлю возникшую ассоциацию и понимаю, что эта кожаная сумка дерзко и броско смотрелась бы с рисунком в стиле граффити. Или даже пальто. О, чума! Это же так ново и неожиданно! С азартом переворачиваю страницу и впиваюсь взглядом в осенние сапожки. Ботфорты. Сапоги из металлизированной кожи. Экзотичные сапоги. Сапоги с прозрачным широким каблуком. На миг отрываюсь от брошюрки и представляю собственный образ. Дикий. Ранее не виданный. Что если замаскировать обувь под капрон? Или добавить колечко на носочек? Записываю карандашом эти мысли и читаю дальше. Изучаю модные аксессуары. Подходящие причёски. Невольно проверяю, насколько я соответствую. Не соответствую. Отгоняю дурацкие сомнения и наугад выхватываю другой журнал.
– Купидон, – кричу я спустя пять страниц, – мне нужны цветные карандаши и бумага! – сообщаю.
Не найдя их в Андерсеновской берлоге, мой пай-мальчик выбегает на улицу. Какой послушный – ухмыляюсь, но тут же переключаюсь на охоту за идеями. Что если пальто оформить в складочку? Или обыграть его в деловых цветах: бюст сделать белым, а подол чёрным? По-моему, должно выйти стильно! О, или разработать осенний брючный костюм?
Интерес жжётся в животе, и голова, словно юла, идёт кругом. Как бы смотрелась блузка с узором из фантиков? «Буревестника», «Черноморочки», «Ласточки», «Лёвушки», «Москвички», «Степа» и прочих конфет, какие обычно кладут детям в подарочные упаковки на Новый год в детском саду или школе. Я готова разместить на ткани целый фантикопад!
Пока я летаю в грёзах, ко мне подбегает запыхавшийся Купидон:
– Такие подойдут? – с надеждой спрашивает он, показывая пачку акварельных карандашей.
Мне, конечно, хочется покапризничать и заставить его прогуляться чуть ли не до другого города, но, как добрая девочка, я принимаю его подношение. Разумеется, не без укоризненного вздоха.
– Ну вот, придётся с этой дешёвкой мучиться, – раздражённо киваю, но тут же вытряхаю их из коробки, размещаю лист на первой попавшейся книге и принимаюсь рисовать.
Лёгкими штрихами наношу контур, добавляю детали, оформляю модель в цвете и оцениваю со стороны. Недовольно морщусь и берусь за новый эскиз. Украшаю сумку граффити. Комбинирую широкий вязаный джемпер с облегающей юбкой.
«Делай то, что изволишь. Таков весь закон», – всплывают в памяти слова того типа, что раскладывал странные карты. Так вот что он имел в виду! Вот что значит истинное призвание! Воля – это вдохновение, это полное выпадение из реальности, полная отдача делу! Это искры страсти! Это любовь к процессу, а не к результату!
– Отправляйся на поиски себя. Отпускай приевшиеся идеалы. Нащупывай нить к свободе, ибо только свободный может исполнять волю свою… Терпи пытки моральной ломки, открывайся новым возможностям и твори то, что считаешь нужным. Не обманывай себя. Отделяй правду от кривды и следуй за зовом сердца, – вслух вспоминаю, глядя в неопределённую точку.
Теперь становится ясно, о каких ломках шла речь. Неожиданно я признаю правоту Купидона, ведь если я продолжу изнурять себя голоданием, то умру раньше, чем реализую хотя бы один проект. Но я не могу расстаться с рекордным весом! Не могу отдать своё тело на растерзание бурым жировым клеткам! Проклятым адипоцитам. Что-то во мне отчаянно противится изменениям. Я по инерции отказываюсь от пищи. От куриных бульонов. От тушёной капусты. От рисового слизистого супа. Я не готова бросать то, чего достигала несколько месяцев. Я ведь не анорексичка.
Но передо мной лежат эскизы. Призраки будущих одежд. И я опасливо подношу стакан к губам в розовом блеске, и со слезами на глазах выпиваю оставленный Купидоном кефир. Сама. И никто меня не видит. И никто меня не уговаривает. Я ем для себя. По своей инициативе. Вкус у кефира мягкий, слегка кисловатый. Слизываю нежные кефирные усики и прислушиваюсь к своим ощущениям. В голове вьётся облако сожаления и роковой ошибки. В горле непонятное напряжение. Но в целом я уже вбираю в себя запах победы и скорого счастья.
Арт-попа
Тем днём в другой комнате Дали развлекается в компьютер. Он превращается в Джексона, почти как Джек Салли в синего аватара, и скачет по болотистым кочкам, летает на лианах и собирает алмазы. Ему не хватает всего тридцати семи камней до последней брони, и потому парень с особым упрямством щёлкает по клавиатуре.
К сожалению, его мочевой пузырь переполнен и, сорвавшись в очередную яму, Дали выходит из-за стола. Двигается, согнувшись в четыре погибели, с неимоверной болью внизу, робкими и короткими шагами, чтобы случайно не расплескать содержимое. Одной рукой судорожно опирается на стены, исписанные стихотворными строчками и усеянные наклейками, другой уже расстёгивает ширинку, но молния никак не поддаётся. Только в самом туалете замок съезжает вниз, и джинсы освобождают узкие бёдра.
– О, облегчение какое… – расслабленно стонет парень, – о, мамочка… – мычит он. Пока журчит его Аполлонская струя, взгляд путается в паутине корявого почерка. «Человек велик, как Бог. Бог ничтожен, как человек» – гласят чернильные знаки. «Умирание натыкается на человеков» – вещают другие вензеля. Дали забавно изучать секреты чужого дома, и он с любопытством продолжает это занятие.
«Лицо, похожее на Марс, светилось в темноте…»
«И не лампочки вместо ламп отражались в лужах…»
«Обслюнявленный асфальт уже высыхал на приближающемся солнце…»
«У меня аллергия на Алигьери…»
При чтении Дали несколько раз прыскает со смеху. Вот чем, оказывается, занимается Андерсен в утренних потугах! Улёт! Освободившись и стряхнув капли мочи, Дали неспешно натягивает штаны, смывает свой благородный ручей и отправляется обратно. Игра магнитом притягивает его к себе, словно минус плюс. Он манит его, как свет мотылька, а он, словно зомби, следует неясным приказам зависимости.
– Погоди! – останавливает его сиплый голос.
Чёрт, его обладателем оказывается Монро! Если честно, Дали предпочитает избегать это накрашенное пугало. Её болезненный вид внушает то, что внутри пируют и другие, более страшные и заразные болезни вроде рака или ВИЧ.
– Чего? – сутуло подходит парень к изолированным перинам.
– Подай мне ластик, дубина, – вежливо просит Мэрилин.
– А сама чего не возьмёшь? – безжизненно спрашивает он.
– У меня голова кружится, – так же холодно отвечает красавица и чудовище в одном флаконе.
Дали недолго ищет огрызок резинки, потом всё же откапывает его под бумажным мусором, слегка отряхивает и передает чудовищу.
– Держи, – вяло говорит.
– Благодарю, – без особого энтузиазма опускает ресницы оно, прикладывая твёрдый и грязный кружок к бумаге.
Дали уже намеривается покинуть комнату троих типа друзей, но его останавливает картинка под хрупкими руками девушки. Цветные линии соединяются в элегантную вещицу, не лишённую оригинальности и вкуса. Есть в ней что-то цепляющее и вводящее в ступор, как у хаус-музыки. Внезапно Дали пронзает удивительная мысль, которая точно находилась где-то в нём. Что-то в естестве Дали отзывается на этот рисунок. Что-то цепляет. Он чувствует его силу, его призыв, но парень не может пробраться сквозь заросли привычной бездумности. Сквозь шторы душевной немоты.
– Эй, а ты это… Ну, не могла бы отдать мне на сохранения свои эскизы? Я буду их беречь, как телевизор! – клятвенно ударяет себя в грудь Дали. Мэрилин долго сканирует его взглядом, да так пронзительно, как будто на кону стоит её фигура.
– Ла-а-адно, – неуверенно тянет она, медленно отдавая листы.
– Спасибо! – честно радуется парень, смущённо поправляя очки, – я потом верну их тебе! – суетливо объясняет он, – только вот пойму, что меня в них так притягивает…
Вернувшись на свой скромный четырехногий трон, Дали раскладывает картинки перед собой, напрочь забыв о новой броне и Джексоне. Лоб прочерчивают морщины, а губы складываются в трубочку. Обгрызенная ручка нервно стучит по дереву, и даже дырочка на носке символизирует задумчивость. Дали вертит рисунки и так, и эдак, поднимает их на свет, переворачивает вверх тормашками, приглядывается к ним сбоку, но не никак настраивается на нужную волну. Не хватает какого-то одного элемента, чтобы части пазла составили целую картину и чтобы к парню спустилось озарение.
– Хмм, – напряжённо издаёт горло. Чтобы хоть как-то развеяться, парень встаёт и принимается измерять комнату шагами. Взгляд хаотично мечется по мебели, но вдруг он попадает, как бабочка в сачок, в чёрный экран телевизора.
– Точно! – восклицает Дали, жутко напоминая Архимеда с его знаменитой «Эврикой!»
– Реклама! Мне нужно сочинить рекламу этих зачётных шмоток! – от восторга приплясывает он и, вновь обрушившись на стул, сжимает в руках лист с пальто, на котором кричит граффити.
«Винсент Ван Вог – твой личный дизайнер! Будь неповторимой!» – пишет он, но не испытывает удовлетворения. Требуется больше конкретики. Больше точности.
«Поп-арт на твоей попе!» – гигантскими буквами выводит парень на салфетке, что предназначалась для слизывания пыли. Находка новая, но слишком топорная. Слишком прямая.
«Арт-попа» – озаглавливает проект юноша. Ещё немного раскинув мозгами, Дали продолжает рекламировать блузку с фантиками: «Стань сладкой, как Алёнка!» Эта изюминка погружает Дали в полный кайф! Да, материал ещё отшлифовывать и отшлифовывать, но костяк уже есть. Пусть и сырая, но задумка уже существует в его голове. Дали впервые в жизни ощущает себя окрылённым и налитым соком. Он впервые делает то, что хочет сам. Все его увлечения смешиваются в единый коктейль, и он неспешно пьёт его через фигурную трубочку, смакуя каждый глоток. Под натиском воодушевления он уже фантазирует великое будущее. Они создадут собственный магазин с уникальным и, главное, современным товаром, разработают собственный логотип, запустят рекламу, их заметят, их сделают популярными…
В мечтах всё выглядит лёгким и простым, но на деле вряд ли их оценят по достоинству. Множество тонкостей и нюансов, касаемых образования, формальности, изготовления одежды и аренды страшат своей серьёзностью, но «Арт-попа» должна жить.
Нирвана
Лох, наконец, находит расчёску и распутывает свои патлы. Клочья волос застревают в зубьях, но гладкие уложенные пряди кардинально меняют его образ. Как бы его ни томило однообразие безгероиновой жизни, он не может не признать, что ему становится значительно лучше. Сон ещё не нормализуются, но перестают мучить постоянные запоры. Регулярное питание тоже идёт на пользу. Кожа, пусть и не столь заметно, обретает более здоровый вид. Даже угревая сыпь сбавляет обороты. Когда гнев на Андерсена за то, что тот постоянно вмешивается в чужие дела и не оставляет в покое, утихает, и взгляд на ситуацию делается более трезвым, парень понимает, что тухнуть и гнобить себя дальше просто невозможно. Необязательно посвящать себя чему-то высокому. Необязательно себя духовно прокачивать. Обычного человеческого счастья будет достаточно.
Теперь и он грезит о путешествиях к морям. Теперь и он хочет цвести и благоухать, словно свежий весенний ландыш. Конечно, Лоху не удаётся надолго задерживаться в позитивном настрое: тени неблагополучного прошлого наползают на нынешние дни и воруют надежду на светлый исход. Часто у Лохматого опускаются руки, когда он представляет, сколько терпения и упорства потребуется для восстановления и реабилитации. Он всё ещё считает себя биомусором. Биологическом хламом. Пропащим торчком, готовым сорваться в любой момент, стоит только услышать слово «чек» или «приход». Но, по крайней мере, он сопротивляется унынию. Он карабкается по отвесному склону со дна пропасти. И верит. И хочет спастись.
Чтобы не гнить в отчаянии и простынях, он, по совету Андерсена, старается организовать своё время. По утрам Лох умывается и регулярно стирает свои вонючие вещи. После совершает несколько жалких кругов вокруг не менее жалкой пятиэтажки и по полчаса ходит по лестнице, тренируя мышцы – он решил начать с небольшой нагрузки. Пока занимается, слушает «Нирвану», и именно их песни поддерживают парня в тонусе и вызывают эндорфины.
После зарядки они вместе с Мэрилин выпивают по кружке милка. И лакает молоко парень шесть раз в день. Минимум. Андерсен говорит, что вычитал это в какой-то книге по психологии. За милком следует чтение. Лох берет всё, что попадается под руку, но предпочтение отдает Паланику и, конечно же, Францу Кафке. Он хочет на своём примере доказать, что в какого бы страшного насекомого человек не превращался, он всегда может вылечиться.
С каждым забегом дохляк улучшает свои показатели и приобретает целеустремлённость. В наушниках жужжат слова из песни «Dumb»:
«The sun is gone,
But I have a light.
The day is done,
But I'm having fun,
I think I'm dumb
Or maybe just happy…
Think I'm just happy…»
И парень действительно попадает в нирвану. Блаженное освобождение делает его лёгким, словно один бит, а спокойное течение мыслей – отрешённым наблюдателем. И это самый красивый штамп.
Дядюшка Черри
Кончается ноябрь, и вместе с ним у Купидона кончаются деньги, вырученные продажей веселящего снадобья. Поскольку он один отвечает за готовку и покупку продуктов, следует немедленно раздобыть кругленькую сумму маней, чтобы не сосать вечером лапу. Фарфоровый блондин помнит о своей заначке, и потому решает наведаться в родную квартирку и заодно захватить тёплые вещи, да набрать ещё какого-нибудь барахла. Цветов или животных у Купидона не водилось, так что переживать не о чем, но его хоум всё равно долго оставался бесхозным. Наверняка клиенты потеряли своего папочку. Даже хитрая совесть угрожающе клацает зубами.
– Леди энд джентльмены, я вынужден отлучиться по срочным делишкам, – зычно сообщает Купидон, так что его голос дотрагивается до каждого уголка.
– Обязательно так орать? – недовольно шамкает Мэрилин, сонно отрываясь от подушки.
В ответ Купидон только весело чмокает её в щёку и отправляется домой.
Воздух уже схвачен морозцем, деревья стоят, как застигнутые врасплох дамочки в раздевалке, прикрывая ветками обнажённые стволы, а солнце превращено в бежевый холодный шарик. Пьяное утро поддёрнуто инеем, и дышится парню легко и свободно, словно на вершине какой-нибудь скалы. Купидону вообще кажется, что все горы ему по колено. Что он – властитель своей судьбы, и куда повернёт, туда и потечёт дорожка. Замёрзшие лужи облизывали ботинки, пару раз юноша смачно падает. Один раз он ушиб ладонь, другой – локоть. Купидону отчего-то нравится падать. Как и чихать. Тогда он всем нутром ощущает, как сотрясается и перезагружается его организм. Падения действовали свежо и отрезвляюще. Как холод. Как резкий звук. Как шокирующая правда. Одним словом, Купидон – убеждённый оптимист. Антикиберхондрик.
Вот впереди мелькает ларёк с мороженым. Вывеска с молоком «Простоквашино». Двор, окружённый старыми пятиэтажками. Дом Купидона. Подъезд Купидона. Нерабочий заплёванный лифт. Искривлённые почтовые ящики. Торчащие провода. Квартира Купидона на третьем этаже. Почти испорченный звонок.
Придя в гости к себе домой, парень первым делом кидается к плакату «WOW», за которым хранятся пакетики с цветными кругляшками. Бережно отклеив их от стены, прижимает трусами к ушибленному бедру. После достает накопленные деньги из удачной дырки в диване. Сунув их в карман, с энтузиазмом расчехляет дорожную сумку с скидывает туда платья Мэрилин, свои толстовки, тёплые штаны, даже зимние обувки. Проверив, всё ли на месте, проверяет холодильник. Приходится выбросить заплесневелый сыр, чёрствый хлеб, но от просроченной колбасы голубчик не отказывается. Загрузившись всем необходимым, хозяин двухкомнатного дворца топает обратно. Запирает дверь на ключ, проверяет почту. В искривлённом ящике только рекламные брошюры и одна дохлая божья коровка, которую парень знает уже несколько лет. Попрощавшись с ней, Купидон выскакивает на ледяной язык асфальта.
***
– Куда ты опять намылился? – подозрительно щурится Андерсен, застав Купидона в коридоре. Одна его рука уже греется в рукаве, а другая только ищет отверстие, куда следует нырнуть.
– Не твоё, красавчик, дело, – рассеянно бормочет блондин.
– Сейчас просто поздно. Одиннадцатый час всё-таки, – осторожно говорит парень, – скажи прямо, куда ты собираешься, – настырно упорствует.
– Деньги тебе нужны или нет? – вопросом на вопрос отвечает Купидон, – сам-то, поди, только школу кончил, – хмыкает.
