Над маковым полем

Обещание

Обнаружив пустое брюхо холодильника, Купидон отправляется в продуктовый магазин за продовольствием, хмуро разглядывая исписанные беседки и скамейки. Тёмно-зелёный «хуй» соседствует с надписью «Ира дура», а «стерва», оставленная тоненьким чёрным маркером, возвышается над размытой свастикой.

Современная гжель.

Современная хохлома.

На фонарных столбах трепыхаются сотни листовок, воюющих друг с другом за более видное место. Голову пропавшего кота скрывает объявление о продаже однокомнатной квартиры, но с ним конкурирует аренда просторной светлой студии. Только одна брошюрка не сражается за внимание зрителей – на ней написано: «Без вести пропали два дня-близнеца без особых примет и в серых одеждах. Убедительная просьба: не искать!»

Машинально закурив, Купидон переводит взгляд на жемчужно-серое небо, на котором проплывают облака, похожие на зубы в освежающей пасте с мятным запахом. Те угрожающе набухают, как член во время эрекции, и грозят брызнуть своей дождевой спермой. Вся природа ёжится от колючего хиуса, и Купидон не исключение. Бросив окурок в урну, он забегает в привычный минимаркет, вытирает ноги о мокрую тряпку на пороге, берет тележку и отправляется бродить вдоль заставленных рядов. Берет молоко по акции, выбирает хлеб «Чиабатта» для треугольных сэндвичей, покупает копчёную колбасу и дешёвый сыр. Помня о лимите, набирает овощей, фруктов, яиц и всяких хлопьев. Тайно надеясь, что Мэрилин пойдёт на уступки, загружает в тележку пару пачек муссов и несколько упаковок йогурта. Довольный собой, рассчитывается на кассе, складывает продукты в подозрительно хлипкие пакеты и вновь выходит под жемчужное небо. В голове свободно текут мысли, но так или иначе они вращаются вокруг хрупкой оси под названием «Мэрилин Монро».

***

Когда Купидон возвращается, застает обнажённую тишину. Его крошки разбросаны по комнатам: Лох вертится у зеркала в ванной, Дали, лежа на диване, играет на телефоне, Андерсен за своим столом читает сборник малой прозы Сартра, а Монро корпит над какими-то вычислениями. Она, словно маленькая Лолита, лежит на животе, согнув ногу в колене, локти упираются в грязный матрас, а колпачок гелиевой ручки прижимается к её губам.

– Чем занимается моя принцесса? – слащаво причмокивает блондин.

– Не твоё дело, – грубо отрезает маленький скелетик, серьёзно изучая десятичные дроби.

– Вас понял, – бодро отвечает Купидон и удаляется в кухню.

Откапывает кастрюлю, наливает в неё воду и ставит вариться мясо. Пока оно закипает, чистит картошку, нарезает её кубиками и расставляет продукты по полкам. Купидону нравится вести хозяйство. Тогда он ощущает себя более женственно и экстравагантно. Тогда он наполняет жизнь смыслом и чувствует себя в своей тарелке.

За кухонными хлопотами его и застает Андерсен. Купидону никак не удаётся сложить о нём мнение и уловить его суть. С виду Андерсен подросток с самой заурядной внешностью. Тёмно-русые волосы коротко подстрижены, фигура не отличается ни полнотой, ни худобой, да и лицо не имеет уникальных черт. Держится парень дружелюбно, но Купидон видит, что его вежливость – лишь наружный слой личности. Чтобы хоть немного убрать завесу тайны, блондин игриво касается его запястья своими точёными пальцами и растекается в своей знаменитой улыбке.

– Эм… Спасибо тебе за помощь, – краснеет Андерсен, изучая линолеум, – у меня есть к тебе одна просьба, – сбито мямлит он.

– Я слушаю, – тонко отзывается Купидон, смахивая невидимую пыль со стола полотенцем и всем нутром ощущая, как Андерсен смущается его кокетливого жеста.

– Хватит травить Лохматого, – прямо говорит Андерсен, взглянув на собеседника, – ты ведь убиваешь его, – читает нотацию.

– О, детка, придержи коней! Я никого не убиваю! Лох добровольно принимает наркотики. Никто не колет ему их насильно. Я лишь исполняю его волю, – плывет бархатный голос.

– Так вот не исполняй её. Довольно! – кричит парень.

– Послушай, мальчик, – вплотную придвигается к нему Купидон, – люди – глухие создания. Он не за что тебя не послушает. Ему не нужна твоя сраная помощь. Она никому не нужна, – на самое ухо шепчет Купидон, отмечая, что отрешённость парня даёт трещину.

– Ты услышь. Пожалуйста, – твёрдо, но со слезами в глазах просит он.

И в этих собачьих глазах блестит такая мольба, что добрый папочка-Купидон не может отказать. Ему нравится утешать малышей. Быть для них ангелом. Быть утешением. Быть обезболивающим.

– Хорошо, пупсик. Больше я не буду пичкать твоего друга химией. Но при одном условии, – вздыхает ангел.

– Каком? – молнией реагирует подросток.

– Пообещай, что не будешь себя винить, если ничего не выйдет, – добро говорит Купидон.

– Обещаю, – эхом повторяет Андерсен, но отчего-то Купидон ему не верит.

Джексон

Джексон мчится по заросшей кирпичной дороге, окутанной плющом и экзотическими зарослями. На голове трясётся ковбойская шляпа, а сапоги утопают в чавкающих грязевых лужах и мелких водоёмах, в которых, словно морщинистые брёвна, таятся аллигаторы. Порой из близлежащего леса разносятся вопли заблудших путников и яростный рёв зверей. Эхо подхватывает их зычный джаз и пугает Джексона до мокрых слизняков в животе. Тогда ноги, словно заведённые, набирают скорость и проносят его над горящими ветками, зубастыми ямами и огромными валунами. Благо, Впадина скорпионов и Долина плотоядных растений остаются позади, а солнце больше не жарит, словно сковородка на танцующем синем пламени газа.

Рубашка Джексона порвана и влажна, а руки грубы от многочисленных мозолей. За спиной коричневым панцирем болтается рюкзак, набитый алмазами, изумрудами и золотом. Уже несколько месяцев мужчина проводит в бегах по опасному лабиринту, кишевшему всякими тварями, чтобы набрать как можно больше драгоценных камней.

Эти драгоценности он обменивает на новую одежду, защиту и дополнительные жизни. Недавно беглец отремонтировал импровизированную хижину, превратив её в настоящий лесной особняк, куда не осмелится сунуться ни одна рысь или ягуар. Дом крепится высоко над землёй в развилке мощных веток. Единственной угрозой, подстерегающей его на деревьях, являются змеи. Банановые змеи. Зелёные мамбы. Аризонские аспиды. Все эти пресмыкающиеся гады висят по соседству, но Джексон утешает себя тем, что в случае нападения его тело обновится, и потому он может охотиться за сокровищами ещё несколько лет.

Каждый день проносится в спешке и погоне за деньгами, но зато случаются вечера, когда мужчина приобретает более удобные штаны или кожаный пояс. Когда он мечтает о состоятельном будущем, в котором ему не придётся жить от зарплаты до зарплаты, и он сможет отдохнуть. И ради приобретения крутых доспехов, ради накопления дорогих безделушек, ради поддержания своего крутого имиджа Джексон и носится сутки напролёт…

Веко жутко зудит от царапины, мышцы гудят от лютой нагрузки, а горячий воздух царапает горло. Джексон бежит по сгнившему мосту: дырявые доски держатся на истёртых канатах, а далеко внизу покоится чёрное бурлящее H2O, словно чай в чашке великана. Но вскоре под подошвами вновь оказывается уверенная поверхность, и путешественник переводит дух. Где-то в бурых зарослях голосит тропическая птица, москиты крутятся вокруг его лица, поросшего щетиной, а высокая трава больно хлещет по голеням. Внезапно его внимание привлекает яркое мерцание, и он понимает, что наткнулся на грандиозную находку. Остановившись, мужчина вынимает кирку из рюкзака, осторожно вскарабкивается на утёс и, закрепив себя верёвкой, принимается работать инструментом. Остаётся совсем чуть-чуть, чтобы алмаз поддался. Он, словно молочный зуб, впившейся в десну, дразнит своего хозяина, но Джексону не удаётся добраться до цели: солнце слепнет, почва под ботинками проваливается, все звуки исчезают, да и он сам, пожалуй, исчезает тоже…

***

– Что ты себе позволяешь? – швыряет клавиатуру Дали. За увеличительными стёклами блестят его красные глаза, наполненные гневом, а смотрят эти глаза на Андерсена с компьютерным шнуром в руках. В розетке виднеются пустые безобразные отверстия с металлическим винтом посередине. – Кто тебе давал право вырубать комп, скотина? – снова рявкает Дали. Его ноздри раздуваются, как у злодеев в детских мультиках, а сальные волосы напоминают растрёпанную шерсть бродячей кошки.

– Ты уже несколько часов не встаёшь из-за стола, – мягко замечает Андерсен.

– И что?! – возмущается «кошка». – Тебе-то какое дело, пай-мальчик грёбаный? – разъярённо шипит она.

– Друг, остановись, – берет его за плечи Андерсен, – ты же всё время проводишь перед монитором. Ты ничего не делаешь, ни с кем не разговариваешь… Тебе же эта игра заменила реальность, – растерянно говорит он.

– Ничто мне ничего не заменило, – злобно бурчит Дали, – а ты, кажется, Пелевина чересчур начитался. Вот на меня и гонишь, лишь бы книжкам соответствовало.

– Да при чём здесь Пелевин? Ты ведь даже сам не понимаешь, что отключился от социума… – лепечет Андерсен.

Но Дали не собирается слушать этот бред. Он молча, нашарив в кармане наушники, втыкает их в уши и погружается в клубы техно музыки. Даже сердце принимается качать кровь в другом ритме. Оно словно подпрыгивает на гимнастическом мяче. Расслабление вибрирующими волнами растекается в черепной коробке, наполняя руки, затекая в каждый палец, и всё тело легко шатается из стороны в сторону. Веки незаметно сползают на глазные яблоки, и теперь на воображаемом проекторе перемещаются упругие красочные пузыри. Сталкиваясь, они отскакивают друг от друга и врезаются в твёрдую тьму.

Спустя несколько треков наступает очередь хаус-музыки. Ритмичные хлопки отрезвляюще взбадривают сознание, но тут же бросают его в вязкий кисель медленной мысли. Рот Андерсена ещё то превращается в дупло, то складывается в щель, но голос приятеля не может пробиться сквозь гипнотическую оболочку. Дали уже растворяется в привычном музле, как вдруг в него врываются тарелки.

Не в своей тарелке

Из-за ссоры гуд-мальчиков никак не могу сосчитать индекс массы тела. Мне нужна точность до десятых. До сотых. До тысячных. До бесконечных. Все таблицы, какие попались в свободном доступе, говорят, что нормальным индексом массы тела для женщин считается от девятнадцати до двадцати четырех, но я-то знаю, что такие большие цифры для неудачниц. Я выявила собственную норму и упорно двигаюсь к идеальному результату. Мне нужен инфравес. Мне нужен атторазмер. Высунув язык, делю килограммы на квадрат роста в метрах. Получаю тринадцать целых и шесть десятых. Ужасаюсь и берусь за вычисления заново. Неожиданно над самым ухом раздаётся приторный, как сахарный сахар, голосок Купидона:

– Что делаешь, крошка?

– Отстань, козёл, – отвергаю его, желая быть неприступной девушкой-загадкой. Девушкой с безупречной фигурой. Никто не должен знать, что мой ИМТ составляет тринадцать целых и шестьдесят семь сотых.

– Бэби, я купил тебе ягодный мусс, – произносит блондинчик, протягивая открытую пачку белой пены с десертной ложкой.

– Я не буду это жрать! – протестую и со всего размаху украшаю Купидончика розовым следом от горячей пощёчины.

Может быть, веду себя не совсем красиво, но, в конце концов, у меня не остаётся выбора. Не могу же я согласиться съесть сладкое лишнее калорийное и бессмысленное «лакомство»! Парень, улыбаясь, касается своей щеки, смотрит на ладонь, как бы проверяя, есть ли на ней кровь или помада, или отпечатавшийся жар.

– А ты ещё та штучка, – соблазняюще воркует мальчик-куколка, присаживаясь подле меня, – думаю, ты будешь очень сексуально смотреться за поеданием этого тающего белого молочка, – щурится он.

– Хватит надо мной смеяться, паршивый ублюдок! – не выдерживаю его издевательств.

Обращается со мной, как с глупой Барби! Глумится над моим горем и унижает, как нелепого новичка в классе забияк! Вскакиваю с места, чтобы хорошенько врезать ему и обиженно покинуть комнату. Пусть мучается виной и искупает свою ошибку. Пусть исполняет все прихоти и вьётся вокруг меня, как пчела вокруг слишком красивого цветка с трагической судьбой. Но вскакиваю слишком быстро, так, что темнеет в глазах, а в затылке рассыпается порошок. И ноги резко опрокидывают тело на пол, и угол кровати врезается в висок, а пышная юбка сминается под огромной тяжестью плоти.

***

Мозги спутаны, словно иероглифы, нанесённые друг на друга. Ничего не разобрать, не отличить прошлое от настоящего, не разглядеть очертания пятиметрового аквариума.

Постепенно отрываю лопатки от мраморной поверхности и принимаю естественное для человека положение. Руки движутся параллельно стенам, а частокол ресниц прикрывает испуг. Над кексом-причёской с начинкой-черепом внутри наклоняется поникшее аметистовое небо. Сам безводный бассейн не имеет никаких углов: стены мягко округляются и замыкают меня в своих широких объятиях. От страха, застрявшего в горле, становится дурно. Мне никак не выбраться отсюда.

И я здесь одна.

Одна в широком гладком колодце. Одна в мраморной пустыне.

Замечаю, как кружок аметиста начинают заполнять похожие на камни тучи. Они наползают на него со всех сторон, съедают вольный простор и швыряют вниз комья зефирного снега. Горсти снежного варева шлёпаются на пол с глухим чмокающим звуком, заполняя цилиндр с завидной быстротой. Рядом со мной шмякается новая порция осадков, и я с недоумением ощущаю исходящий от него пар. Снег горячий. Снег густой. Снег совсем не похож на снег. Пока я ошеломлённо хлопаю глазами, сзади меня падает ещё один стог неснега. Знакомые запахи щекочут ноздри. Язык, словно у собаки Павлова, погружается в слюну. Я понимаю, что стою посреди великанской тарелки, которая заполняется кашей. То самое чувство, когда манная крупа вовсе не метафора.

– Высвободите меня! – вырывается инстинктивный крик. – Я не хочу умирать! Я не хочу быть погребённой под чьим-то калорийным завтраком!

– Тогда ешь! – властно разливается чей-то приказ.

– Нет! – захлёбываюсь слезами. – Я не стану полнеть и уподобляться свиньям! Я не превращусь в грузную домохозяйку, которую интересует только памперсы и уборка!

– Лучше каша в животе, а не в голове. Ешь! – командует невидимка, а я тону в тёмно-синей туши. – Только так ты можешь выжить! – давит повелитель, и я ем.

Ем.

Ем.

Ем.

О Боже, я ем и слышу, как трещит моё платье. Как задыхается моя внутренняя фея. Как сгорает потрясный журнал.

Буря в стакане

Измученную и обессиленную, меня поднимают за край юбки, словно маленькую мушку за помятое крыло, и бросают в газированное озеро.

– Мамочка! – вздрагиваю от ледяного погружения.

Мои килограммы пронизывают армии мелких иголок, и сама я – выброшенная иголка из сказки про штопальную иглу. По коже взбирается миллион крошечных пузырьков, смешиваясь с дрожью. Неуклюже подбираюсь к прозрачному стеклу стакана и пытаюсь ухватиться за него, но руки беспомощно скользят по этому искусственному льду. Упиваясь жалостью к несчастной себе, вспоминаю детство и беззаботные деньки. С грустью машу им носовым платочком и прощаюсь с очаровательной Мэрилин. Я обречена утонуть в минеральной воде. Я обречена дрейфовать розовым островом в гадком напитке. Я заранее готовлюсь лечь в позу мумии в шёлковом гробу.

– Пей! – твердит всё тот же голос.

– Ни за что! – дёргаясь всеми окоченевшими конечностями, воплю я.

– Нет смысла поднимать бурю в стакане, – чётко глаголет призрак в ответ, и я пью, и растягиваюсь, и лопаюсь, словно терпение.

SOS

Пока Мэрилин Монро валяется в полусознательном состоянии после удара головой, а друзья водят вокруг неё хороводы, насильно кормя кашей и вливая минералку, Лох сходит с ума от боли и безразличия Купидона. Его хрупкие бедные косточки попали в мясорубку, а готический ангел не обращает внимания на его адские муки.

– Сволочь, – хрипит Лохматый, комкая сырое одеяло. Его лицо блестит от вонючего пота, длинные волосы тоже мокрые, а трусы полны дерьма. Но буквально через несколько молниеносных мыслей он меняет гнев на милость: – Купидончик, миленький, – умоляет своего Бога Лох, но терпит равнодушный отказ. Никто во всей двухкомнатной квартире не замечает его. Все просто срут на него с величественного космососкрёба. Даже радужные единороги предают орущего парня. Они протыкают его сердце острыми рогами, забивают золотыми копытцами и скачут сквозь открытую форточку. – Андерсен? А, Андерсен, – лукаво подкрадывается Лох, – ты бы не мог дать мне ключики? Ключики дать? – бормочет он.

– Терпи, друг мой, – каждый раз отвечает Андерсен голосом Чайки, и Лохматый взвывает на люстру.

Даже выжимание угрей не отвлекает от страшных судорог и приступов рвоты. Желудок мутит, словно ему поставили десятилитровую клизму. Градусник Лоху никто не предлагает, но если бы он смерил температуру, то увидел бы повышенные показатели.

– Эй, други мои! – катаясь на спине, голосит Лохматый, – всего один раз! Один последний прощальный раз, и я слезу со стрелы, – клятвенно божится он, но почему-то други пропускают его слова мимо ушей. Пачка сигарет тоже насмехается над ним своей безнадёжной пустотой, горло скручивают спазмы, а ноги пляшут чечётку. Рот превращается в бурлящий котёл слюней, и подушка добросовестно терпит ежеминутные слюнопускания.

– Дали! Ну хоть ты помоги мне! Выручи братишку, а? – доползает до компьютера Лох. Но Дали нет. Есть только Джексон. Прыгающий, бегущий, но абсолютно бесполезный Джексон! – Да катись ты! – плюет Лохматый и снова корячится на полу. Иголку в стоге сена легче найти, чем здесь. Он порывается разбить окно, и Андерсену приходится привязать брюнета к экспрессивной койке сыпучими бинтами. – Оставь меня, пидор ебучий, – бранится Лох, – мне хуёво! Отпусти меня, сука бесчувственная! – рыпается он, но не добивается освобождения. – Свиньи! Все вы резаные свиньи! – распевает песни Лохматый, ворочаясь в бурых складках простыни.

Все кошмары, какие когда-либо являлись к Лоху, собираются вместе и гогочут над измождённым мучеником. Огромное Купидоново лицо растекается по потолку, грозя обрушиться на лежачего парня и прожевать, перемолоть все мышцы и суставы своими острыми клыками.

– Сос, май брадзерс! – во всю глотку орёт Лохматый.

Пряди прилипают ко лбу, приставая к губам; кишечник жалобно бурчит, словно недовольная старуха, и весь мир сжимается до обосранной постели. Если Ад и существует, думает испытуемый, то в нём наверняка нет сахара и стрел. В нём обитают такие же хладнокровные черти, крутящиеся вокруг спящего ангелка с напудренной попкой.

Почему-то перед глазами проплывают разбившиеся бременские музыканты, безухий Чебурашка и модная сумка из крокодила Гены. Ёжик и Лошадка задыхаются в тумане, а Малыш-самоубийца прыгает с крыши.

Тело Лоха трясется так, что шкала Рихтера намеряла бы десять баллов, если не больше. Когда же он достигнет финиша своих терзаний? Когда будет можно выдохнуть и расслабить ягодицы? Когда его вынут из прессовочной машины?..

***

Минует неделя. Минуют семь грёбаных дней, прежде чем Лохматый опять ощущает себя живым. Наверное, если бы удивительные свойства мака открыли в средневековья, то орудия пыток утратили бы свою востребованность. Ни одна Груша, ни одна Дыба, ни одна Колыбель Иуды не шла ни в какое сравнение с «абстинентным синдромом». Наверное, этот вид наказания прозвали бы «Маковое пламя». Или «Вонючий крикун». Или «Святое воздержание».

– Как ты себя чувствуешь? – наклоняется к нему Андерсен.

– Как яйцо всмятку или сбитый пешеход, – сухо откашливается Лохматый.

– Оу, пупсик, тебе не помешало бы сменить бельишко, – театрально морщится Купидон, и Лох сконфуженно плетётся в ванную комнату. Миниатюрный ливень, хлынувший из душа, всеми когтями впивается в бледную кожу.

– Брр! – трепещет Лох, изворачиваясь под водой.

За прошедшие месяцы он потерял чувствительность, и теперь любое касание вызывает болезненные ощущения. Но физическое истощение и слабость не были удручающими последствиями. Удручающим было то, что впереди Лоха ждёт самая неприметная вялая жизнь без радости, смысла и перспектив.

Из дневника Лоха

…Чёрный сгусток волос в сливном отверстии напоминает о смертности и умирании. Смотрю на него долго и равнодушно. Потом выбираюсь из белой кафельной капсулы и приковываюсь к зеркалу. Типичное наркоманское лицо. Ресницы похожи на лапки насекомого. За неимением другой одежды облачаюсь всё в тот же наряд и иду в постель, в которой уже сопит Монро. На душе как-то всё стыло.

24.10.2019

Купидон коснулся моего колена. Как радостно. Возбуждение так и искрит, вибрируя в животе. Шутка. Продолжаю утопать в безнадёжном унынии и вечном мраке. Мои глаза, как потухшие лампы, руки – безжизненные плети, а сердце служит вместилищем усталости, отчаянья и одиночества. Какое-то мусорное ведро, а не сердце. Ему опостылела каждая минута.

25.10.2019

Проснулся. Закурил. Андерсен вынул сигарету и позвал к столу. Оделся. Вата в голове. Мерзко всё. Жаль, что ещё только раннее утро, а мне уже хочется умереть. Позавтракал. Мэрилин снова выделывалась и лила крокодиловы слёзы. Царевна Несмеяна. Противно встречать и провожать этот день. Какая скука, какая тошнота от любых занятий! Я обречён. Все мы обречены.

26.10.2019

Вчера мечтал о лечении и здоровье, а сегодня откопал старую стрелу. Вчера я видел луч надежды, а сегодня воющая тоска поглотила его. Я представил альтернативную реальность, и жгучее сожаление охватило мою душу. Как же страстно я жаждал вернуться к своему больному счастью, к своему презренному недугу! Как же я скучал по острым ощущениям! За что меня убили и превратили в морального урода? За что ампутировали эмоции? Почему Купидон игнорирует меня? Почему Андерсен меня не выпускает? Почему все замечают только Мэрилин, а на меня совсем не реагируют? За что меня похитили? Высосали все чувства! Оставили скуку и беспросветную депрессию! Да мне лучше колоть себе в пах, гнить на улице и ставиться, ставиться, ставиться! Андерсен говорит, что зависимость никуда не ушла, что она по-прежнему сидит у меня в голове, и я утешаю себя этим.

27.10.2019

Хочу идти по дороге в Никуда. Хочу страдать, жалеть себя, любоваться своими мучениями и винить всех окружающих, как бы приговаривая: «Вот, посмотрите, что вы со мной наделали!» Только не бросайте меня в этом тусклом бессмысленном мире! Я не чувствую себя. Я совсем себя не чувствую.

28.10.2019

Сегодня пасмурная дождливая погода. В комнате прохладно и свежо. Ещё сильнее тянет спать.

29.10.2019

Жутко долгий отвратительный день. Всё повторяется.

30.10.2019

Не хватает терпения. Невыносимы ожидания. Тяну время от завтрака до обеда, а от обеда к ужину, но совсем нет аппетита.

31.10.2019

Угасаю и размазываюсь по стенам. Дохну от тоски. Часами прокручиваю в памяти эпизоды, где я хихикаю и чешусь. Где я – законсервированное счастье. Теперь же я презренный никто. Никто тает.

1.11.2019

Спасаюсь музлом. Со сном по-прежнему проблемы. Надоедает Андерсен со своими наивными разговорами о планах, плюсах и приятных мелочах. В таком случае вся моя жизнь – мелочь. Вся моя жизнь – одна сплошная вредная привычка. Один красивый, но пустой штамп.

2.11.2019

Как всё банально. Живу впустую. Не чую запахов, не ощущаю вкуса. И абсолютно все на меня кладут. У меня ничего нет. Какое же это избитое клише.

3.11.2019

Скорей бы меня выдавили, словно нарывающий выпуклый угорь.

4.11.2019

Нет сил мыться, причёсываться и совершать мыслительные алгоритмы. Все движения отвратительны. Планета Земля – одно разочарование. Вот бы из меня выдоили всю апатию.

Рука помощи

Вот уже больше недели Андерсен возится со своими скулящими друзьями. Крики Лоха и ухаживание за Мэрилин изрядно его изматывают, но Андерсен оптимист. Хэппиголик. Почти что Иисус Христос.

– Послушай меня, Лох, – он в сотый раз приседает к нему, – тебе может казаться, что жизнь бессмысленна, но на этот вопрос человечеству не отыскать ответа. А коли мы не можем проверить, так ли оно на самом деле, то нечего и задаваться столь абсурдным вопросом. Давай жить максимально хорошо и счастливо, а? Я советую тебе только начать шевелиться, и краски сразу заиграют. Ну, может быть, не сразу, но если мыслить позитивно, то качество жизни непременно повысится! Знаешь, у людей бывают неправильные установки, автоматические и негативные. К примеру: «всем на меня наплевать». Или: «Я посредственная личность». Или: «Со мной никогда не случится ничего интересного». Или: «Бог ко мне несправедлив». Только люди даже не осознают этих механизмов в то время, как их надо оспаривать. Подходить к ним осознанно. Опровергать.

– Остановись. Хватит, – гнусавит Лох, – не пытайся меня убедить, что тебе не всё равно. Тебе важны только книги и несчастная Мэрилин. Я же – незаметная тень.