Над маковым полем

Фемида

Смотреть на Купидона слаще, чем колоть C21H23NO5, думает Лох, глядя на своего карамельного мальчика. Но рядом с ним трётся паршивая Дюймовочка с задатками проститутки. Манипуляторши. Гипнотизерши. Её глаза цвета выблеванной гречки подведены коньячными тенями. Полная безвкусица. Полная чепуха. Лохматый завидует. Лохматый давит угри, оставляя воспалённые красные пятна и вмятины. Лохматый боится остаться одиноким и забытым осадком прошлого. Лохматый жует онигири, наплевав на палочки и пользуясь руками. Рис как рис. Ничего необычного. Лохматый уже намеревается покинуть заведение, как к их столику шагает Андерсен в сопровождении Хелпова.

– Боюсь предположить, чем вы там занимались, – открывает карманное зеркальце Мэрилин с задатками стервы. С задатками мерзавки. С задатками нахалки.

– Я слышал, что вы у нас проездом, – произносит официант, – если вы не против, я бы покатал вас по городу. Разместил бы на ночь в опрятной гостинице, – предлагает он.

– Поведение типичного маньяка, – холодно отвечает Мэрилин, – хочешь зарезать нас? Продать в рабство? – атакует она.

– Смешно, – смеётся современный дворецкий, – нет, ничего подобного мне и в голову не приходило. Угощаю вас за счёт заведения.

– Как радушно, – без энтузиазма пожимает плечами Лох.

– Ребята, ведите себя так, чтобы я не сгорал от стыда, – низко шепчет Андерсен.

– Ну право, кот Леопольд во плоти! – дразнит его стерва.

– Ладно, чувак, – поднимается Лохматый, – я с удовольствием приму твои дары.

– И я, – облегчённо вздыхает Дали, – а то, если честно, у нас денег с гулькин х… простите, нос, – исправляется он.

– Что ж, тогда смело идите за мной! – хлопает в ладоши Хелпов. – Смену я закончу раньше. Всё равно народ как повымер в связи с общественной паникой. Да и начальства сегодня нет, – сообщает он.

– Везёт, – хитро улыбается Купидон.

Оставив грязную посуду на столике, компания вываливается на полупустую автостоянку. Хелпов открывает праворульный лакированный «Мерседес», блестящий на солнце, и восторженные товарищи с возгласами втискиваются в салон. Их багаж отправляется в багажник. Андерсен занимает место рядом с водителем, а Лох, Купидон, Мэрилин и Дали влезают на заднее сиденье.

– Подожди, – останавливает всех Мэрилин, – я хочу сесть к тебе на коленки, – капризничает она и запрыгивает на Купидона. От этой слюнявой картины на сердце Лоха скребут кошки. Дикие тигры и ягуары.

– Надеюсь, нас не оштрафуют, – шутит Хелпов. – Что ж, погнали!

Машина срывается с места. По пути их рыжий проводник рассказывает исторические справки и статистические данные, но мозг Лоха упрямо отказывается запоминать цифры и названия сопок. За окнами автомобиля их поджидают величественные мосты, красивые бухты и городские магистрали.

– Поблизости есть отличный фитнес-клуб, – всё ещё нудит Хелпов. Его голубые глаза закрывают солнцезащитные очки.

– А можно будет сходить? – интересуется Лохматый.

– Конечно. Ты можешь купить абонемент на месяц. Заведёшь привычку заниматься по вечерам, – развивает тему парень.

– Нет, – смущённо отказывается Лох, – мы ведь здесь ненадолго. Да и услуги наверняка дорогие, – размышляет он.

– А ты останься, – советует Хелпов.

– Остаться в чужом городе? – ахает Лохматый. – Без денег и места жительства? Без знакомых и дальнейших планов?

– Немного не так, – качает головой водитель, – я могу устроить для тебя подработку в тренажёрном зале. Сколотишь неплохое состояние. Первое время можешь там и жить, качаться и плавать в бассейне. Париться в сауне. Потом снимешь комнату. Улучшишь здоровье. Начнёшь жизнь с чистого листа.

– Я даже не знаю… – растерянно мямлит Лох, – это так спонтанно. Я толком и не обдумал ничего.

– А ты обдумай, – подмигивает рыжий бой.

Всю оставшуюся дорогу Лохматый и вправду проводит в раздумьях. Взвешивает все «за» и «против», словно греческая Фемида. Ему действительно следовало бы сменить обстановку, где ничто не будет напоминать об ошибках отрочества. Ему ведь незачем ехать назад. Его там никто не ждёт. У него нет понятия «дом». Нет понятия «семья». Нет понятия «близость». Почему бы не переродиться? Почему бы не забыть неудачного крипового Лоха и не стать кем-то совсем другим? Ван Гогом? Куртом Кобейном? Патроклом? Собой?

После чумового катания на «мерседесе» группа странников вновь паркуется возле заросшего берега моря и с буйным восхищением носятся у его лазурного лба. Со смехом падают в морские лужи, со смехом обливают друг друга и со смехом строят песочные замки. Мэрилин украшает свой дворец золотыми кольцами, Дали – шершавыми камнями, а Лох – трупиками насекомых. Выходят очень самобытные сооружения. Купидон с умиротворением курит, разгуливая босиком. Волны с шипением вымывают из-под его ног крупинки песка, втягиваясь в Японскую окружность. Лохматый, ощущая, как солёный ветер треплет его широкую майку, приближается к своему готическому ангелу.

– Слушай, – начинает он, – я, наверное, останусь здесь. Лох напрягается всем телом в ожидании реакции Купидона. Самого дорого человека. Человека, который не обращался с ним как с куском дерьма. Который был нежен и заботлив. Который приносил счастье в его пустую жизнь. Но никакой реакции нет. – То есть насовсем, – объясняет Лохматый.

– Я понял, – смахивает пепел Купидон.

– И ты не хочешь меня остановить? – огорчается Лох.

Нахальная огромная труба вытягивает все чувства из его сердца. Его возлюбленный не кричит «Ты что, рехнулся?!» Или:

«А обо мне ты подумал?!»

Или:

«Не оставляй меня!»

Или:

«А как же расслабляющий массаж ног и спины?»

– Зачем? – только и щурится его возлюбленный. – Ты ведь уже принял решение. Здесь тебе будет лучше. Может быть, боль и любовь ко мне поутихнут. Ты остынешь. Очистишься. Научишься любить, просыпаться, смеяться и мыслить по-новому.

– И тебе совсем не грустно? – утирает слёзы Лох. – Расставаться со мной?

– Всегда грустно отпускать то, что нам дорого, – мудро вздыхает Купидон.

– Ты не ответил, – твёрдо настаивает Лохматый.

– Если отвечу, – заглядывает в его глаза блондин, – то ни за что не смогу отпустить.

Прощание

Купидон не ожидал, что потеря Лохматого отзовётся в его душе таким сотрясающим ударом. Что волны эха будут преследовать его, как смерть, идущая по пятам.

– Тогда возьми себе ароматные бомбочки для ванны, – расстёгивает рюкзак Лох.

Купидон нечаянно замечает, что вся сумка забита этими бело-сиреневыми шариками. Жёлто-розовыми шариками. Бежево-бирюзовыми шариками. Шариками всех цветов.

– Э-э… спасибо… – только и молвит он, получая всё новые и новые порции бомбочек. – Тихо, малыш, – останавливает его Купидон, – у меня не хватит рук, – пока что оставь их у себя.

– Нет, – мотает патлами Лох, – я хочу быть уверенным, что ты их не забудешь. Лучше возьми мой рюкзак.

– Ладно, – соглашается ангелок, брезгливо поднимая замызганный портфель, похожий на гнилую картошку.

– Я к тебе очень трепетно отношусь, – робко признаётся Лохматый.

Купидон хочет ответить взаимной нежностью, но понимает, что не сдержит горячих слёз. Он всегда обладал ранимой и чуткой душой. Чувственной, словно девушка. Лох ещё что-то шепчет, обнимает его за пояс, а Купидон только лихорадочно кивает и держит залитый газировкой рюкзак.

Потом Мэрилин зовёт его танцевать, и они кружатся, словно Красавица и Чудовище в знаменитой сцене Диснея. Музыкой им служат шорохи моря и крики чаек. Купидон знает, как Лохматый любит чаек, и не может относиться к их пронзительному жалобному кличу равнодушно.

– Ты какой-то задумчивый, – отстраняется от него Мэрилин.

– Скорее, усталый, – отзывается Купидон, притягивая её к себе.

Его хрупкую беззащитную фею. Он стоит, положив подбородок ей на макушку, и отрешённо смотрит в синий равнодушный горизонт.

Вечереет. Подозрительный официант Хелпов, занявший его роль, везёт приятелей в гостиницу. На ресепшне их встречает приветливая администраторша с бисерной заколкой. Она быстро оформляет их и даёт ключи от номеров на третьем этаже. Мэрилин с блеском в глазах фотографирует мебель. Какое-то деревцо в горшке у «королевского» кресла. Плетёные стулья и столики с пепельницами посередине.

В предоставленной комнате, оснащённой всем необходимым, вполне чисто и опрятно. Над кроватями висят светильники. Есть тумбочки. Есть стерильный карман, в котором стоят ванная, унитаз и раковина. На белоснежном фарфоре лежат ватные палочки, запечатанные таблетки мыла и что-то вроде шампуня или геля для душа.

– Симпатично, а? – пружинит на матрасе Мэрилин.

– Чудесно, – целует её в шею Купидон, радуясь, что его бэби хоть что-то нравится.

Их скромные прикосновения плавно перетекают во всё более интимные объятия, и ночь парочка проводит в тепле и мягкости друг друга.

На луне

На следующее утро друзья, наконец, принявшие душ, бодро собираются и продолжают колесить по Владивостоку. Изучать его хмурую холмистую природу. Дышать его степным ветром и сырым туманом. Каждая клеточка организма наливается свежестью и обогащается кислородом. Теперь им не приходится экономить на питании и ущемлять себя в изучении города. Путешественники даже оценивают Орлиное Гнездо, но неизменно возвращаются на свою духовно помеченную ладонь берега. Там они лопают зефирные подушечки, играют и беседуют о всякой романтичной ерунде.

– Что бы ты взял с собой, отправляясь на луну в один конец? – спрашивает Мэрилин.

– Телефон, пожалуй, – отвечает Дали.

– Во-первых, на луне не ловит Интернет. Во-вторых, телефон быстро разрядится. В-третьих, сенсор не отреагирует на толстые пальцы скафандра, – возражает она.

– М-да… – озадачивается Дали, закапывая свои ноги в мусорный песок. – Тогда какой-нибудь плеер для проигрывания музыки, – после усердных раздумий выбирает он. – А ты?

– Даже не знаю, – вздыхает Барби, – почему-то на луне все земные ценности становятся ненужными и бесполезными. Ни в одно платье в скафандре не влезешь, – сетует она.

– А я бы пронёс с собой мешок яблок, – подаёт голос до сих пор молчавший Хелпов, – румяных, бархатных, хрустящих яблок…

– Это ещё почему? – интересуется Мэрилин.

– А как же? На луне – и без яблок? – недоумевает их рыжий путеводитель. – Нет, пускай у меня там, вдалеке от всего дорогого, будут настоящие лунные яблоки, – мечтает он.

– Я бы оставил только блокнот и карандаш, – возникает Андерсен, – сидел бы в кратере да описывал лунный пейзаж. Лунную пыль. Лунное одиночество. Звёздные крошки. Или это относится к натюрморту? – рассеянно удивляется он.

– Без понятия, – тихо отвечает Купидон, – знаю только, что я бы взял с собой в открытый космос шипящие бомбочки с запахом лаванды… И пусть это было бы самым прекрасным и бессмысленным поступком, – сумрачно вздыхает он.

Дазан агород

Вот уже неделю Дали ужинает исключительно роллами. Неделю расслабляется под тёплым солнцем. Неделю смотрит на аквамариновое море. Оно баюкает и гипнотизирует его. Среди скал и крутых утёсов у парня особенно хорошо сочиняется реклама. В ней фигурируют мифические существа и герои гомеровской «Илиады». Только вот Лохматый всё чаще покидает их стаю и с упоением торчит в фитнес-клубе. Дали спит с ним в одном номере, но не знает мыслей сутулого товарища. Некогда закадычные друзья больше не обмениваются сплетнями и не делятся услышанными приколами. Это настораживает Дали.

«Что делать, если друг обижается?» – гуглит Дали.

«Что делать, если друг не разговаривает?» – гуглит Дали.

«Что делать, если друг игнорит тебя в соцсетях?» – гуглит Дали.

«Что делать, если и не друг, и не враг, а так, если сразу не разберёшь, плох он или хорош?» – гуглит Дали.

«Что делать, если друг забывает о тебе?» – гуглит Дали, но Wi-Fi подводит его.

Даже на ресепшне интернет лагает, и парень, разочарованно хмыкнув, гасит экран. Вскоре все решают, что пора катить обратно к загаженному воздуху и клубам дыма, поскольку висеть на шее, пускай и у доброго, но малознакомого чувака, не шибко вежливо и тактично. Дали вновь запасается лапшой, достаёт йо-йо и пакует вещи. Протирает очки белой тряпочкой и покупает билеты онлайн. Деньги на них, разумеется, также подбрасывает Хелпов. Уж Дали не врубается, в чём выгода этому чудаку, но не возражает.

– Нет, оформляй четыре билета, – поправляет его Лох.

– Это почему? – морщит лоб Дали.

– Я остаюсь во Владивостоке. Попробую начать всё заново, – рассказывает он.

– А чего так?

– Меня поджидает много мрачных приветов из прошлого где-то, но точно не дома, – шмыгает носом Лох.

Дали, конечно, знает, что его приятель сохнет по штампам, но не до такой же степени!

– Как гром среди ясного неба, – ошарашенно комментирует он.

– Понимаю, – соглашается Лох.

– Хоть ты и угрюмая прыщавая вонючка, но мне тебя будет не хватать, – слёзно произносит Дали, и Лохматый прыскает со смеху.

– Это уж точно! – каркает он, пронизанный светлой грустью.

– До вокзала хоть проводишь? – обиженно дуется очкастый парень.

– А как же иначе?! – весело кивает Лох, и спустя несколько часов они с Хелповым лирично машут им на прощание.

***

– Отчалили, – устало произносит Купидон.

– Теперь и выселять никого не надо! – ликует Мэрилин. – Хотя я ещё не решила, относится это к плюсам или к минусам, – честно признаётся она, после чего четвёрка расползается по полкам и погружается в свои интимные думы.

Андерсен и Дали трясутся наверху, а их белокурые голубки дрыхнут внизу. Дали печально, что их мускулистой руке ампутировали теперь уже точно безымянный палец, однако он не перестаёт надеяться, что Лохматый обустроится в Приморском крае. Заведёт новых друзей. Встретит пассию. Подстрижётся. И больше никогда не встанет на кривую дорожку, ведущую в Никуда.

Пустыня

Андерсена преследует неприятное ощущение, что всё кончается. Что их история приближается хоть и к хэппи, но всё-таки энду. Лохматый покидает банду. Они держат обратный путь. Беззаботные деньки минуют. Парень с лёгкой печалью перечитывает стихи, написанные на их индивидуальном курорте:

«Песочную щёку целует море,

Алмазный волнуется водосвод

И шепчет губами "Memento mori",

Рождая искрящее волшебство.

Сижу в тишине на природе сиро,

Где нет суеты и людской возни.

Смотрю, как торжественно и красиво

Пылающий персик ныряет вниз.

Здесь хочется слушать шипящий лепет

И ангело-русский словарь найти,

Увидеть, как солнце фигуры лепит,

И как лучевую кончает нить.

Как ярко сверкает заката люстра!

Как дивно мерцает огнём персид-

ским мудрый, всевидящий Заратустра,

А персик, прощаясь, мурчит: "Merci"».

В купе непривычно тихо и даже скучно. Поиски эпитетов и неологизмов не спасают от томительной грусти, и Андерсен решает развеять сгустившееся облако напряжения:

– Неправильно в поезде без гитариста чучухаться, – смачно потягивается он.

– И что ты предлагаешь? – спросонья моргает Дали.

– Найти его! – просто отвечает Андерсен, просачиваясь в коридор.

– Погоди, – спрыгивает с полки Дали, – я с тобой! – обувает шлёпанцы парень. Оказавшись в кишке вагона, усеянной окнами, они оглядываются по сторонам, пытаясь сориентироваться. – И что дальше? – по-обезьяньи хмурится Дали. – Будем стучать в каждую дверь с дурацкой просьбой?

– Нет, так мы быстро народ против себя настроим, – размышляет партнёр, – давай пока просто послоняемся по вагонам в скупой надежде, что кто-то тренькает на струнах, – предлагает он, и друзья начинают свою рыбалку.

Свою ловлю. Свою охоту. Уши скребёт угнетающая тишина. За стёклами проносятся одинаковые холмы, и к Умберто закрадывается гадкая мыслишка, что их поиски обернутся неудачей. Если им попадаются приоткрытые двери, то парни, словно подлые мальчишки, заглядывают в щели, но не натыкаются на нужный объект. Однажды им счастливится увидеть переодевающуюся девушку с копной медных волнистых волос, но юноши спешат смыться, дабы не нарваться на лишние проблемы. И когда их пыл уже иссякает, то к стуку колёс присоединяется одинокая мелодия.

– Слышишь? – радуется Андерсен.

– Слышу, – ухмыляется Дали. Не сговариваясь, френды двигаются на звук. Барахтаться в его корявых нотах. – Кажется, здесь, – прижимает ухо к двери очкастый парень в хвойном свитере.

– По-моему, да, – выносит вердикт Андерсен. Его живот щекочет игривое волнение, и ноги наполняются буквами «ж». – Кто осмелиться войти и позвать этого певчего сирина? – сглатывает тревожную слюну он.

– Эники-беники, кончились пфенниги, – считает Дали.

– Ты неправильно считаешь, – спорит Андерсен, – надо: эники-беники, прыгают ценники… – исправляет он.

Но пока они тыкают друг в друга пальцами, на шум выходит сам гитарист. На нём болтаются шорты с низкой посадкой, белая футболка с надписью «Kiss. Bang. Suck. Kill», поверх которой накинута зелёная олимпийка. На щеках видна лёгкая щетина, а светлые волосы до чёртиков похожи на разваренный «Доширак».

– Что за нойз? – глухо ворчит он.

– Мы услышали, как вы играете, – берёт слово Андерсен, – и захотели, чтобы вы скрасили наш нудный вечер, – вежливо и осторожно рассказывает он.

– Говно – вопрос, – жуёт соломинку неформал, – так чё? Где мне надо играть? – прямо спрашивает он.

– Супер! – ликует Дали. – Мы вас проводим, – небрежно бросает, ведя их путевую звезду.

Звезда тащит лакированную акустическую гитару за гриф. Верхняя дека её покоцана так, словно инструмент готовится стать щепками.

– Как вас хоть зовут, пацаны? – сплёвывает музыкант.

– Меня Дали, а этого скромнягу Андерсен, – представляет их Дали.

– А я Пустыня, – равнодушно произносит бард.

– Притопали, – сообщает очкастый. – Купидон, Мэрилин, встречайте! – голосит он, плюхаясь на подушку.

– Ну что ещё? – раздражается Монро.

– Мы сейчас такой концерт забабахаем, – с чувством обещает Дали, – что вовек не забудешь!

– Может быть, для начала познакомимся? – любезничает Купидон. – Ты кто такой? – неряшливо спрашивает он гостя.

– Звать Пустыней. Играю рок, – коротко осведомляет парень, увиливая от подробностей. Держится он скрытно. Смотрит на всех из-под густых бровей. И вообще напоминает тучу, несущую не грозу, а угрозу.

– И что у тебя есть в арсенале? – надменно кривит губой Мэрилин.

– Да что угодно! – бросает вызов Пустыня.

– «Ролинг Стоун» сыграешь? – интригуется Дали.

– Запросто, – петушится гитарист и, покрутив колки, принимается бренчать.

«I see a red door and I want it painted black.

No colors anymore I want them to turn black.

I see the girls walk by dressed in their summer clothes,

I have to turn my head until my darkness goes», – грубым голосом поёт парень, в то время как четверо слушателей, затаив дыхание, наслаждаются живым выступлением. «I wanna see it painted, painted, painted, painted…» – трясёт дошираковыми кудрями он.

– Обалденно! – аплодирует Дали. Купидон свистит от восторга, и даже Мэрилин со вкусом следит за паукообразными руками. Гибкие пальцы ловко скачут с аккорда на аккорд, и воздух пронизывает сногсшибательная энергетика.

– А «Куклу колдуна» сможешь? – заказывает Андерсен, на что их гость без остановки берётся за игру.

«Тёмный, мрачный коридор,

Я на цыпочках, как вор… – раскачивается Пустыня. – Пробираюсь, чуть дыша,

Чтобы не спугну-уть

Тех, кто спит уже давно,

Тех, кому не всё равно,

В чью я комнату тайком

Желаю заглянуть,

Чтобы увидеть… Как бессонница в час ночной, – расходится Пустыня. – Меняет, нелюдимая, облик твой,

Чьих невольница ты идей?

Зачем тебе охотиться на людей?» – чисто голосит он.

– Класс! – восторгаются друзья, хлопая и пружиня на койках. – Теперь давай «Нирвану»! – вторят они.

– О’кей, – пустячно поднимает брови Пустыня, запевая очередную композицию, – hello, hello, hello how low? – монотонно повторяет он.

– Чума! Лоху бы точно понравилось! – досадует Дали.

– Не думала, что когда-нибудь скажу это, но жалкого козла отпущения действительно не хватает, – вздыхает Монро.

– Ну вот почему ты такая чёрствая? – осуждающе морщится Дали.

– Я не чёрствая. Просто откровенная. Я не двуличная лицемерная тварь, как ты, – хмыкает блондинка, – а сейчас отвянь. Я слушаю, – отворачивается она.

Их дорожный концерт не на шутку растягивается. За «Нирваной» следуют «Killing Strangers» Мэнсона. Затем песни Агаты Кристи.

«И кивают, и кивают, не отбрасывая тени,

Очень важно головами наши тоненькие шеи…» – обливается потом Пустыня.

– Чувак! Ты нереально крут! – восхищаются путешественники.

– Не стоит лести, – самодовольно отмахивается пятиминутный король рока. Он готов бренчать всю ночь напролёт, но в их купе уже ломятся недовольные соседи с жалобами. Зевакам мешает громкая музыка и бесшабашные крики, так что организаторам приходится сворачивать своё собрание.

– Гудбай, – прощается Пустыня и с неописуемой тоской отрывается от матраса.

Его походка налита такой тяжестью, словно в каждой ноге умещается по свинцовой гире. У выхода он задерживается, оглядывается назад и выскальзывает в жёлтый свет. Поезд как ни в чём не бывало продолжает тарахтеть, но в сердце Андерсена поселяется скользкий червячок сомнения. Он точит его и выгоняет следом за артистом:

– Постой, – окликает его парень. – У тебя всё в порядке? – незаметно для себя он переходит на «ты».

– Да, – звучит дрожащий ответ, лишь подтверждающий, что с музыкантом стряслась какая-та беда.

– Я могу чем-то помочь? – мягко предлагает Андерсен.

– Нет, – срывается голос Пустыни.

Он со всхлипом опускает глаза и замирает в нерешительной позе.

– В чём дело? – докапывается Андерсен.

– Я… Я пел сегодня в последний раз… – хрипит его несчастный собеседник.

– Это ещё почему? – сводит брови Андерсен.

– Потому что я делал ужасные вещи, – тонко рыдает он. Видимо, за маской крутого парня прячется добрая личность. Ранимая и способная на сострадание.

– Какие вещи? – не берёт в толк Андерсен.

– Теперь это неважно. Теперь уже ничего неважно, – плаксиво отзывается парень. – Сегодня я уничтожу внутреннее чудовище. Я убью себя, – сгибается пополам гитарист.

– Зачем же метаться из крайности в крайность? – приближается к нему Андерсен.

Он не может найти подходящих слов. Вряд ли отчаявшегося человека остановит фраза: «Выход есть всегда».

Или:

«Всё поправится».

Или:

«Подумай о близких».

Или:

«Души самоубийц попадают в Ад».

В депрессии человек слеп. В депрессии будущее мерещится серее мышиных спинок. Чернее вороньих перьев. Гаже мёртвых ящериц и лягушек.

– Я заслуживаю наихудшего наказания, – содрогается Пустыня.

– Ты ни в чём не виноват, – убеждает его Андерсен. Ещё одна абстрактная бессильная фраза.

– Я ужасней Генри Ли Лукаса и Бобби Джо Лонга! – закрывает лицо ладонями Пустыня.

Теперь Андерсен замечает, что его дошираковые волосы немыты уже несколько недель.

– Почему? – шокировано спрашивает он. Руки Андерсена становятся мокрыми, словно он заключён в сырую пещеру. Снизу скалятся растопыренные шипы сталагмитов, сверху свисают сталактитовые сосульки, и его живот сводит от плохого предчувствия. – Абсолютно каждый заслуживает понимания и прощения, – шепчет он.