Над маковым полем

Пятый лишний

«Поезд, – размышляет Андерсен, – поразительно схож с Пушкиным – он также умело ямбит и волнует душу. Так же является устаревшим историческим артефактом, влекущим в свои минихоромы. Так же открывает великолепие природы. Так же заставляет задуматься о дружбе, о любви и других вечных вопросах».

– А кого хоть выгонять будем? – хрустит корейской морковью Дали. Лох вместе с ним уплетает кильку, обжаренную в томатном соусе.

– А? Что? – моргает парень, возвращаясь в реалии.

– Говорю, кого выселять будем, – повторяет Дали, – мест-то всего четыре, а нас пятеро тут тусит. – Он мешает острый салат одноразовой вилкой.

– Чур, я останусь с Купидоном! – гнусавит Монро, прижимаясь к руке своего покровителя.

– Я тоже уже тут обосновался, – присоединятся Лохматый.

– Что ж, в таком случае, – отвечает Андерсен, – могу уйти я.

– Ты-то?

– Я-то.

– Вот и чудно, – прищуривается Мэрилин.

– А что? Почитаю Тютчева. Почучухаюсь в одиночестве. Чуть-чуть тучи под качку посчитаю. Ты пока чулки починишь. Отдохну от вас, в конце концов, а то сплю я чутко. Кучи хлама уже надоели, – мечтательно говорит Андерсен.

– Это точно! – гогочет Дали.

– Хватит уже точить! – раздражается на него Мэрилин.

– Чего? – ещё громче чавкает тот.

В ответ милашка лишь низко рычит:

– Учти, я могу порвать тебя на кусочки, – чётко чеканит она слова.

– Не тычь свои угрозы, – легко отмахивается парень.

– Так, – миролюбиво вмешивается Андерсен, – чтобы не создавать кочки на ровном месте…

– Чопорный чурбан, – вздыхает Оперетта.

– Испорченная истеричка, – шепчет Андерсен.

К счастью, их офлайн чат течёт недолго. Вскоре его полностью затмевает ритмичный стук колёс, напоминающий арабскую музыку. Биение сердца. Треск костра. Хруст сухих поленьев.

Война за нижние места

Хоть во всех фильмах и романтичных книжках герои спорят за верхние полки, Купидон предпочитает спать на нижних. Во-первых, тогда можно достать булочки, овощи, плавленые сырки на завтрак, не дожидаясь, пока проснётся храпящий сосед. Во-вторых, снизу удобней смотреть в окно, в котором проносится молочно-розовое небо, поцелованное степным рассветом, и провожать удаляющиеся деревья, стоящие густыми армиями. В-третьих, Купидон просто побаивается высоты. Кто-то может сколько угодно утешать себя более личным пространством, свисая сверху наподобие летучей мыши, но кудрявый блондин не поддастся его нелепым доводам и аргументам.

– Я тоже хочу нижнюю койку! – кокетливо стонет Мэрилин.

Его сладкая Мэри. Его невинная нимфетка. Его милая девочка. На её коленях расположен альбом для рисования с лебедем на обложке, а пачка карандашей с полосатым котёнком ждёт хозяйку на простыне. Купидон не знает, из вредности капризничает его крошка, или неосознанно копирует действия своего ангелка.

– Стоп. Вообще-то я собирался спать внизу, – подаёт голос Лохматый.

– И я! – словно осёл, икает Дали.

– Приехали! – цокает языком Мэри.

В гневе она кажется такой смешной! Такой потешной изящной феей!

– Может быть, разделим ночи? – выдвигает версию Дали.

– Зачем лишние мороки? – сражается фея.

– Тогда вытянем жребий, – предлагает Лох.

Его серая футболка замазана томатным соусом, а волосы, словно антенны, торчат в разные стороны. Одна указывает на запад. Другая на восток. Третья, самая спутанная, на юг, а четвёртая на север. Этакая живая Роза ветров.

– Послушай, пупсик, – пускает всё обаяние в ход Купидон, – не упорствуй. Позволь нам с леди ублажить свои малюсенькие желания. Взамен я, – облизывается он, – потрогаю тебя, – блаженно выдыхает парень.

– Хорошо, – уступает Лохматый.

– А моё мнение никого не интересует? – разводит руками Дали, но на него уже никто не обращают внимания. – Прекрасно! – хлопает в ладоши тот, уползая наверх. – Дурацкие лестницы…

– Ты просто пуся! – строит рожицу Мэрилин, присаживаясь на фарфоровые колени, словно альбом. Словно белопёрый лебедь. Словно Набоковская Лолита.

Дурак

Синий мрак, украшенный пайетками звёзд, словно веер, растекается по небу акварельной краской. Кажется, добавь немного воды – и он оставит волнистый развод. Андерсен пьёт горячий чай со вкусом малины. Рядом сидит Лохматый, тасующий карты.

– Ну что? Готов сразиться с чемпионом карточных битв? – подкидывает жару он.

– Готов! – усаживается поудобней юноша.

На дрожащем полу криво стоят его зелёные шлёпки, которые больше сгодились бы в больницу, нежели в путешествие. Лохматый ловко раскидывает карты на двоих, после чего обнажает козырную масть:

– Трефы, – объявляет, поднимая свои карты, – шестёрка есть?

– Нету.

– Тогда я хожу, – заключает Лох, показываю семь. В следующую секунду на скомканное одеяло падает восьмёрка червей. Андерсен кроет их десяткой. – Бито, – говорит Лохматый, отбрасывая пёстрые карточки.

Поначалу игра идёт вяло, но к концу страсти накаляются: карты кочуют из рук в руки, и исход не смогла бы предсказать даже Ванга. У партнёров появляются переживающие зрители: Дали заглядывает то к одному другу, то к другому. Купидон тоже вьётся где-то рядом, словно мохнатый мотылёк.

– Королём ходи…

– Бей тузом уже…

– Да не бери ты… – льётся шёпот со всех углов.

– Я даже не знаю, кого топить лучше, – ахает Мэрилин, – вы оба мне так противны! – хихикает она.

– Я тоже тебя люблю, – шуткой отзывается Андерсен.

К счастью, его топить не приходится: через пару ходов парень сам забирает все карты и достойно принимает поражение.

– Дурак! Дурак! Дурак! – измываются над ним товарищи.

– Пожалуй, так оно и есть, – соглашается Андерсен, вспоминая свой сон.

Оксюмороновые бои

– Послушайте, – зевает Купидон, – я только что ходил отлить и обратил внимание, что каждый второй развлекается картами. Какая-та банальная эта игра. Давайте сочиним что-нибудь покреативней, – предлагает завсегдатай.

– Действительно… – грустно изумляется Мэрилин.

– Хм… – садится в позу мыслителя Дали.

– Как насчёт «Ассоциаций»? – с блеском в глазах вспоминает Лох.

– Не то, – хмурится Купидон.

– А «Угадай песню»? – не унимается Лохматый.

– Не хочу, – отвергает любые предложения его кувшинка. Его нарцисс. Его подснежник.

– А давайте устроим оксюмороновые битвы?.. – задумчиво произносит Андерсен.

– Это ещё что такое? – фыркает Мэрилин.

– Несочетаемые слова, к примеру: «горячий снег» или «живой труп». Только, умоляю, не используйте подобные клише! Они избиты, как бомжи у магазинов!

– Прикольно, – приободряется Купидон, – я с радостью сыграю!

– Плюсую, – потягивается Дали.

– Тогда погнали! – даёт старт Андерсен. – Победит самый оригинальный участник! – предвкушает он.

– Бывший наркоман, – деловито изрекает Мэрилин, многозначительно косясь на Лоха.

– Красивая анорексичка! – вскипает тот.

– Мужская любовь, – парирует Монро.

– Пропащий человек! – пытается прекратить оскорбления Андерсен.

– Рыжие белки! – широко улыбается Дали.

– Нет, ты не врубился! Слова должны противоречить друг другу, а не сочетаться! – морщится от его тупости Лохматый.

– А-а! Всё, чувак, – кивает очкарик, – теперь въехал. Гладкий кактус, – называет он.

– Во. Теперь другое дело.

– Глупые мечты, – присоединяется Купидон.

– Как романтично, – медленно опускает ресницы Катрин Де Мяу, – я сейчас растаю…

– Везучий горемыка, – выправляет паузу Андерсен.

– Болезненная медитация, – берёт эстафету Лох.

– Батончики для похудения, – говорит Мэрилин.

– Бессмысленная жизнь, – говорит Андерсен.

– Скучная книга, – говорит Андерсен.

– Огромный микроб, – говорит Дали.

– Вкусная колбаса, – говорит Купидон.

– Исчезнувшие угри, – говорит Лох.

– Расчёсанные волосы, – говорит Лох.

– Серые будни, – говорит Андерсен.

До глубокой ночи в купе звучат абсурдные эпитеты, но постепенно мозговые батарейки садятся, и неопытные эрудиты проваливаются в желейную консистенцию сна.

Биоад

Проснувшись, не сразу понимаю, где я, но тряска и звон чайных ложек, доносящийся из коридора, нажимают нужную кнопку в голове. Напротив меня, приоткрыв рот, сопит белокурый принц. Одна его кудряшка, словно пёрышко, дерзко спускается на лоб. Наверное, щекочет его. Мешает дремать в уютной коробке поезда. За дверью раздаются крики детей и топанье их маленьких ножек. Но топанье такое, что ножки кажутся отнюдь не маленькими. Ранние жаворонки уже заваривают себе чай и посещают туалет. Боюсь, их перемещение из одного конца в другой никогда не прекратится. Сонно поднявшись на локте, озираюсь и тру глаза. На руке остаётся светло-ореховая блестящая клякса. Откапываю под подушкой лифчик и, застегнув его на талии, натягиваю на грудь. Отмечаю, как же мне фартит с нижней полкой. До сих пор меня преследует головокружение, так что скакать по раскладным металлическим лесенкам я не особо желаю. Нащупываю на столе свою розовую зубную щётку с тюбиком клубничной пасты. Помнится, раньше я остерегалась этой «Splat Special Dream», боясь лишних калорий и пользуясь не менее сомнительным освежителем. Сейчас я боюсь только одного – зайти в общественный сортир с вонью от испражнений, полом, забрызганным мочой, и заляпанным ободком унитаза. Благо, впереди арбузной жвачкой тянется очередь зевак. Около меня стоит девочка с неопрятными хвостиками и майкой с дружелюбным единорогом. Её ручонки бесцельно бродят в воздухе, головёнка задирается к матери, а голосок задаёт тупые вопросы:

– Мам? А, мам? А сколько нам ещё ехать? Мам? Мы уже приехали, да, мам? – повторяет она.

Затем мимо меня просачивается небритый мужик с картошкой быстрого приготовления.

– Осторожно – кипяток, – сообщает он.

Я вздыхаю. Шикарные развлечения. Меня так и подмывает вставить кому-нибудь хорошего пинка. Поставить увесистый подзатыльник этой живучей прохвостке с её безостановочным «Уже приехали, да, мам?» Нет, мелюзга пузатая, не приехали! Готова вскипеть, как эта вредная беспонтовая картошка, и ошпарить кого-нибудь успокаивающим матом!

Но Мэрилин Монро не положено так себе вести. Мэрилин Монро положено по-голливудски улыбаться и одаривать толпу воздушными поцелуями. Ведь Мэрилин Монро должны любить. Должны её хотеть. Хотеть больше, чем беспонтовую картошку или газету с кроссвордами.

Очень постепенно вереница обывателей рассасывается, и я оказываюсь перед вратами в Ад. Зажимаю свой крохотный носик – вонища и вправду редкостная! Брезгливо берусь за ручку кончиками пальцев. Дрожа и жмурясь, закрываюсь внутри. Несчастный квадратный метр трясёт так, что можно почувствовать, как задницу царапает наждак каменной крошки на рельсах. Элегантно задираю юбку и приседаю на корточки над железным унитазом. Зачем-то задерживаю дыхание. От напряжения ничего не вытекает. Проклинаю всё, на чём держится этот убогий свет. Проклинаю китов, слонов и старую, уже наверняка полудохлую черепаху! Боязно задеть грязную стену. Боязно наступить в подозрительную лужу. Боязно вобрать в себе вонючий смрад.

После облегчения чищу зубы, издеваясь над собой примитивным водопроводом. Деревня отдыхает. Раньше я не считала себя аскеткой, но теперь без раздумий отношусь к этой касте. Тыкаю ладонями в железную пипетку, добывая воду. Полощу рот. Умываю свою гримасу. И вырываюсь на свободу.

Когда возвращаюсь в купе, Купидон уже не спит, а хитро прищуривается. Мой мягкий эклер. Моё арахисовое масло. Моя кокосовая начинка. Словом, моя слабость. Эклер бархатно притягивает меня к себе так, что я бухаюсь на постель и кофейной пенкой растекаюсь по его груди.

– Мой Милки Вей, – облизываю его мочку уха.

– Моя Баунти, – прилипает губами к аккуратному бугорку моей груди Купидон.

– А можно это делать не у меня на глазах? – сбрасывает подушку Лохматый.

Из него выходит плохой снайпер. Мальчик целился в Мэри, но вот беда – промазал! Мальчик намеривается спуститься вниз, но забывает выдвинуть лестницу. Его нога врезается в пустоту, и нелепый засоня шмякается на пол.

– Ты как? Не сильно ушибся? – беспокоится Милки Вей.

– Пустяки, – скрипит Лохматый, приводя себя в вертикальное положение.

– Иди проверь залежи угря, – подтруниваю над ним я.

– Угу, – угрюмо хрюкает тот, с грохотом отодвигая дверь, и выскальзывает в гудящий пищевод.

Сокровенное

Лох неуверенно мочится в биокомнате, задыхаясь от вони и запаха хлорки. Воздух не спасут даже лавандовые бомбочки. Бомбочки с араматом гвоздики. Бомбочки с араматом пастилы. Для того, чтобы изготовить такие бомбочки, нужна одна столовая ложка кукурузного крахмала и одна чайная ложка винного уксуса. Лох балдеет от этих шипучих неконфет также сильно, как от созревших прыщей, которые выдоить легче, чем молоко из коровьего вымя. Лох пытается выжать румяный прыщ с гнойной точкой посередине, но вместо этого только беспокоит кожу. Раздосадовано хмыкнув, парень возвращается к едокам чего попало. Дали всё ещё храпит, а вот Купидон и Мэрилин хрустят пшеничными хлопьями «Нестле». На упаковке написано что-то про витамин B и цельно-злаковый овёс. Лохматый сконфуженно копается в своём умирающем рюкзаке в поисках лапши «Ролтон». Он даже не заваривает её, а поглощает в сухом виде. Кажется, что зубы перемалывают осколки стекла. Пока проводники трезвонят о скорой остановке, в связи с чем закрываются туалеты, просыпается Дали.

– Наконец-то! – приветствует его Купидон. – Как спалось на новом месте?

– Как медведю зимой, – отвечает помятый парень, нащупывая очки. – Крепко очень, то есть.

– А мы-то уже заждались! Сидим тут тише Тихого океана, – мелодично отзывается ландыш.

– Только ты учти, что уже толчки позакрывали, – сообщает Лох, жуя Ролтон.

– Фигня, – махает рукой Дали, – потерплю как-нибудь. Ты мне лучше лапшички отсыпь, – просит он, приземляясь рядом с патлатым другом.

– Держи, – работает челюстями тот.

Спустя несколько минут в их купе протискивается Андерсен. На нём свободная майка и клетчатые шорты. Выглядит юноша бодрым и свежим, словно только что купленный хлеб.

– Физкульт-привет! – голосит Андерсен. – Что унылые такие? – тормошит он друзей. – Сейчас за сувенирами пойдём! Одевайтесь!

– Отлично! – заряжается Дали, – разомнёмся немного, по сторонам поглазеем.

– Ох уж эти остановки… – стонет царевна Несмеяна.

– Живее-живее, лапонька моя! – подгоняет её Купидон.

– Фи, ты говоришь, как моя бабушка! – брезгливо фыркает Мэрилин.

Под задорные реплики компания высыпается на серую плитку бордюра. Их ноги, словно восклицательные знаки, сеют громкий топот и цоканье каблуков. Вблизи располагается что-то вроде цыганского базара или деревенского рынка. Под тряпичными навесами сидят сморщенные старушки. Перед ними навалено различное барахло: платки, вязаные пинетки, ажурные шали и прочая шерстяная утварь. Кто-то тучно склоняется над вёдрами с первой ягодой, зеленью, кореньями и самодельными настойками. Есть и витрины с бессмысленными деревянными атрибутами, которые тут же, словно магнит, притягивают Андерсена. На толстых чёрных верёвках болтаются выточенные волчьи морды и крылатые соколы. Куклы-мотанки называются оберегами и хранителями очага. Для подтверждения рядом с ними лежит пук какой-то дымящийся травы вроде фимиама или ладана.

– Неужели до сих пор продают это древнерусское фуфло? – изумляется Мэрилин, вращая в руках птичку, которая может удерживать равновесие на кончике пальца.

– А меня завораживают подобные талисманы, – делится своим мнением Андерсен, – я бы даже приобрёл один, будь у нас побольше мелочи. Так, на память, – сообщает он, но его намёки остаётся нераспознанными.

Вместо резных фигурок Купидон тратится на бутылку с водой, зелёные бананы и бархатные яблоки. Лох и Дали в это время совершают нечто, отдалённо напоминающее гимнастику. Ясное утреннее небо проливает на них ленивую свежесть, а тепло трёт щёки своими мягкими лапами.

– Красота! – возводит руки к солнцу Лохматый, словно поклоняясь какому-то идолу в секте, где Учитель призывает прозревших детей ходить голыми и удаляться от социума в дикую природу. Поселяться в пещерах. Питаться растениями. Делать кровопускания.

– Всё, друганы, – кричит Андерсен, – запрыгиваем обратно!

Пятёрка почти сектантов, опираясь на бурый холодный поручень, взбирается по трём высоким ступеням в вагон и цепью пробирается в свою ячейку.

– Интересно, где они находят такие длинные и узкие ковры? – вслух размышляет Мэрилин, но никого, кроме неё, это не заботит.

Забившись в консервную банку, друзья рассаживаются напротив друг друга. На одной полке умещаются Монро, Купидон и Лох, а на другой – Андерсен и Дали.

– Я всё ещё не верю, что мы приближаемся к морю, – волнуется Лохматый, – мне всё ещё кажется, что это не по-настоящему! Как будто всё наше спонтанное путешествие – игра. Несерьёзный вымысел.

– А ведь прекрасно вот так взять и ни с того, ни с сего вырваться из системы! Прекратить оседлый образ жизни. Убежать от кастрюль, работы и вредных привычек жалеть себя, оправдывать, откладывать жизнь на потом, – философствует Купидон.

– Это точно! – подтверждает Дали. – Хоть что-то интересное и насыщенное появляется в моей молодости. Будет, что вспомнить, как говорится. Мне ведь вообще нечего рассказать, хоть и прошло девятнадцать лет. Помню только счастливые минуты из детства. Они пылятся в уголках оперативной памяти. Однажды мы катались с отцом в парк аттракционов. Я водил зелёную машину на Автодроме. Сталкивался с другими машинами. Хотел врезаться в каждую. Потом мы заказывали сладкую вату и залезали на Колесо обозрения. Почему-то все дети восхищаются майскими жуками и грецкими орехами, но стоит им вырасти, как превращаются активные любопытные детишки в полных тюфяков на скучных работах.

– Миленько, – каркает Монро.

– Что миленько? – не догоняет Дали.

– Кадр из твоего детства миленький, – объясняет дама, – раньше я смотрела на тебя как на уродский предмет интерьера, а теперь воспринимаю как личность. С характером. С историей. Со своим самосознанием.

– Весьма приятно, – бурчит Дали.

– Я честно. Только ты не обижайся. А вообще, предлагаю устроить день сокровенных воспоминаний, – говорит Мэрилин.

– Здорово! Я люблю ностальгировать и окунаться в старые времена, – соглашается Андерсен, но девушка, не дожидаясь завершения фразы, прерывает лиричный поток.

– Я часто думаю о своём первом косметическом наборе. Мне исполнилось лет пять… или даже четыре, когда родители подарили пластмассовую шкатулку в виде сердца с прозрачной крышкой. В ней, словно драгоценности, лежали розовая помадка, оранжевый лак, сине-серебристые тени и сладкие духи. Только по неосторожности всю помаду я съела, приняв её за сладость. Уж больно красочно она смотрелась. Словно мармеладка. А тени я извела, крася глаза куклам. Но до сих пор этот набор источает магию и важность, доступную только взрослым. Ах, как волшебно и давно это было! – кудахчет Мэрилин.

– А я обожал строить крепости из одеял, подлокотников и подушек, – присоединяется Купидон, – особенно любил накидывать плед на стол, словно широкую скатерть, и забираться в получившееся укромное местечко, где мог лопать леденцы и мандарины. Устраивать личное тайное убежище. Прятаться в нём от добрейшего папочки. В коробке из-под блендера я хранил ножницы, степлер, палочки от Чупа-чупса и другое оружие для самообороны. Ещё я брал с собой карманный фонарик и комиксы. Следя за приключениями супергероев, представлял, как тоже спасаю город или что-то в этом духе. Чудное было ребячество.

– Мой пупсик! – с сюсюканьем льнёт к нему Мэрилин.

– А я, – прерывает тошнотворную картину Лох, – больше всего радовался поездкам в пиццерию! С наслаждением вдыхал сочные запахи теста, помидоров и грибов! С наслаждением усаживался за столик у окна и принимался за газировку в огромном стакане с трубочкой. Помню, как приносили лакомые кусочки пиццы на серых картонных подносах, и как смотрели на меня оливки «Маргариты». Как манил закрытый пирог с начинкой из курицы, сыра Моцарелла и томатов! Как аппетитно дымилась «Субито»! На выходе мне обязательно доставались мыльные пузыри с красным шариком и примитивным лабиринтом на закрывашке. Наверное, нельзя описать детский восторг от забав с мыльными пузырями… – погружается в грёзы Лохматый.

– Вроде беззаботно рос, – хмыкает Монро, – что ж до наркомании скатился? – громко вопрошает она.

Их банда учтиво обходила травмирующие темы боком. Психиатры этот феномен называют вытеснением, но Мэрилин бестактно распахивает шкаф со спящим скелетом.

– Хотелось пустоту заполнить, – угрюмо оборачивается парень, но Андерсен, дабы не накалять страсти и не портить мирную поездку, берёт слово.

– Меня завлекали ледяные скульптуры с подсветкой, – пускается в сказ юноша, – походы в цирк с мигающим мечом и попкорном. Игры на улице в абсолютном одиночестве. Я подолгу вглядывался в облака, различая в них то динозавра, то длинноного страуса. Или индюка. Или высокого жирафа. Или могучего кентавра. О них я читал в толстенных энциклопедиях…

– Этот феномен называется паредойлической иллюзией, – со знанием дела выпендривается Дали.

– Вот тут у тебя крыша и подвинулась, – ехидничает Монро.

– Да уж. Надеюсь, встала на место, – добродушно пожимает плечами Андерсен, отчего в руках Дракулауры с треском ломается карандаш.

– Что рисуешь? – только что обращает внимание на альбом Дали.

– Комбинезоны в виде покемонов, – жеманно отвечает Мэрилин.

– Круть, – комментирует Дали.

Разговоры не смолкают ещё долгие часы. Словно жидкость, они принимают причудливые формы, словно неповторимые снежинки, поражают своей уникальностью, импровизированными каламбурами и плоскими шутками.

– …А вы знаете, что осенью увеличивается число тайфунов, вызываемых ураганными ветрами? Наиболее крупные волны имеют высоту 8–10 метров, прикиньте! А при тайфунах максимальные волны достигают высоты тринадцати метров! – тараторит Лохматый про Японское море.

– Во Владивостоке вообще следует держать член по ветру, – встревает Дали, – нужно быть всегда готовыми к стихийным бедствиям. Быть начеку, – деловито предупреждает он.

– Мне уже не терпится увидеть культурные различия! – приплясывает Купидон. – Где это мы сейчас? – берёт лист с расписанием он. – Ага, Хилок миновали…

Так и проходит второй день пути.

Йо-йо

От того, что Дали спит на верхней полке, да и от постоянной качки, его голова кружится, словно классический три-spinner. У парня собрана нехилая коллекция этих ярких вертушек, и сейчас он ощущает себя в их числе. Даже сосущие спазмы тошноты поднимаются из желудка к горлу. Как бы не обрыгать хвойного цвета майку и землисто-коричневые трусы… Распластавшись на животе, больной смотрит вниз на своих сокамерников. Мэрилин грациозно ест клюквенные хлебцы, запивая их чаем с шиповником. Лохматый яростно выдирает комочек пыльного скотча из плотного колтуна.

– Может быть, ты, наконец, расчешешься? – советует ему Дали.

– Нет, всё пучком, – сквозь зубы процеживает Лох.

– Да я это и так вижу, – остроумничает парень.

Чтобы хоть немного себя отрезвить, он решает выйти и подышать сырым воздухом на остановке. Спрыгнув с койки, словно Дудлик, натягивает скомканные шорты с семечками и звенящими монетами в карманах и выскальзывает в длинный пенис коридора. Спускаются под гейски голубое небо и наугад бредёт по перрону. Впереди вырастает скромный ларёк с журналами и канцелярией. На нижней витрине лежат дешёвые куколки в целлофановых пакетах, игрушки йо-йо и лизуны-брелоки с резиновой вермишелью по всему телу, если так можно выразиться. Залипнув перед кассой, Дали решает раскошелиться и, указав на бирюзовый маятник Максвелла, вытрясает перед квадратным окошком горстку пятаков. Женщина с отёкшим лицом протягивает ему безделушку, и обратно парень идёт, уже вращая йо-йо. На дисках приклеены наклейки с изображением шута в колпаке.