Просто друзья
– Поехали в Гудман, – сказал отец, – черт, я ключи от машины забыл. Давай на твоей.
Смотрю вопросительно на него и в полном шоке.
– Ты уверен, что на моей? – отключаю сигнализацию противным писком. Малышка мигает, приветствует хозяина.
Отец ничего не отвечает и идет уверенным шагом к моей малышке. Садится и оглядывается, придирчивым взглядом провел рукой по приборной панели, потом пальцами щелкнул по пластику.
– Неплохая, – ухмыляюсь ему, неожиданный комментарий от отца.
Малышка заурчала. Отец одобрительно кивнул.
– Самая лучшая, – оставил последнее слово за собой.
Едем молча и неспешно, отчего-то не хочется превышать отметку даже в сорок. Может быть позже я этот момент положу в копилку своих воспоминаний.
– Как Мила?
– Хорошо.
– Как вообще у вас дела?
– А что ты хочешь услышать? Особенно после того, как нас обоих поставили в такое положение, когда нет никакого выбора.
– Хм… с чего ты взяла, что именно обоих?
– А разве нет? Кто в своем уме согласится выйти замуж в девятнадцать лет? Да еще и за неуправляемого мажора Глеба Навицкого? Именно таким ты меня видишь, да, папа?
– Интересно, я думал…
– Что?
– Да так, ничего… Значит, у вас в семье тоже все хорошо?
– Да, все просто замечательно.
– Глеб? – я отрываюсь от дороги на секунду, чтобы взглянуть на отца. Голос его стал мягче. Как у папы, что общается с единственным сыном. – Мне правда интересно, как у вас дела с Милой.
Я знал, что отец относился к дочери своего друга по-особенному. Разговаривал с ней по-другому, смотрел по-другому. И это не отношение взрослого мужчины к молодой женщине. Так бы общались отец и дочь, мне это таким образом виделось.
– У нас правда все хорошо, – заканчиваю я. – Мы… дружим, она стала мне близким человеком.
– То есть любви никакой нет?
– Любви? А она вообще есть? В этом мире? Вот ты же вроде маму любил, а что в итоге? – злюсь, начинаю превышать скорость, но вовремя вспоминаю, что мы не на трассе. Здесь, в городе, нельзя выплескивать свою злость и боль.
Сбрасываю скорость и торможу. Мы подъехали к ресторану. Выхожу первым и сразу направляюсь к входной двери. Отец идет следом, но на вопрос мой не отвечает. Хочется кричать и ругаться, чтобы ответил уже. Толкнуть в плечо. Почему он идет так, будто король всего и всех? Повелитель судеб.
За столиком садимся напротив. Сверлю его взглядом. Гнев в крови, она закипает от моего напряжения. Отец напротив – спокоен. Как и всегда. Пока я открыто не конфликтовал, пытался держать себя в руках, так он себя и вел, но стоило мне выйти за границы, то мы превращались в двух врагов, что делят территорию.
– Может, все-таки ответишь? – не выдерживаю. Я держу себя в руках и не даю гневу вылиться наружу, словно помои. Хотя хочется, но уже не вижу смысла.
– Глеб, – цепляет меня на крючок своего взгляда, – я твою мать любил и буду любить. Всегда.
– Боже, какая самоотдача. А что ты мне говорил, когда шантажом вынудил жениться на Апраксиной? Подожди, дай вспомнить… – щелкаю пальцами, отец откинулся на стул и наблюдает за моими жалкими попытками сыграть того Глеба, что был несколько месяцев назад. – Вспомнил. Заберу все до последней шмотки, что купила на мои деньги. Пущу в одних трусах, если я откажусь от свадьбы. А? – смотрю в упор.
Смех разрезает пространство. Дважды за день. Идем на рекорд.
– Сын, ты умный парень, талантливый, но … дурак.
– Не понял.
– Я бы никогда так не поступил с Наташей. Даже если бы наши пути действительно разошлись, – он отрезает небольшой кусок стейка с кровью – любимое его блюдо – и отправляет в рот. Я же говорил, что отец хищник, каких поискать?
– Это все было игрой, – мысль не новая в моей голове, но почему-то я не дал ей ход. Затормозил, не перейдя даже на вторую скорость.
– Не совсем игрой, но да, Глеб. Мне нужно было, чтобы ты принял предложение о свадьбе. Любой ценой.
– Зачем? Ты можешь хоть сейчас не юлить, а сказать мне правду. Вот как она есть. Прошу, – мольба в голосе, моем.
Отец не переводит взгляд со своей тарелки, уставился, будто напротив него никого нет. Он один сидит за столом и полностью увлечен своим обедом. А мне снова обидно. Что опять лишний. И ответов так и не слышу.
– Не могу, представляешь? Не могу тебе сказать. Это не столько моя тайна, сколько… Просто не могу, Глеб. Возможно, придет время, и ты все узнаешь.
– Да бред какой-то. Кому это кроме тебя было нужно?
Моя очередь откинуться на стул. Еда уже не кажется такой аппетитной, а от аромата баранины начинает тошнить.
– Мне нравится, что ты взялся за голову, Глеб. Правда. Но вижу, что это не то, что ты ищешь. Ты не этим хочешь заниматься…
– Не знаю, отец. Я что-то уже ничего не знаю, – в этот момент я понимаю, насколько устал. Это бешеная гонка не только на трассе, а вообще в жизни. Все события сменяются другими так быстро и с такой скоростью, что не поспеваю за ними. Сейчас мое желание нажать кнопку стоп и зависнуть.
– А гонки?
– Гонки… Да, они мне всегда нравились.
– Помню, после твоего первого концерта с теми парнями из гаража ты с таким восхищением рассказывал о своих впечатлениях. Желал стать известным рок-музыкантом.
– Откуда ты знаешь?
– Так мама же снимала видео. Ты не помнишь?
– Я то помню. Но не думал, что помнишь ты.
– Да ты что? Ты правда классно играл. Только сейчас уже подзабыл, кого вы там перепевали?
– Green day?
– Да, точно, – неужели отец помнит о такой мелочи?
– Потом, правда, вы что-то быстро потеряли интерес. Ты тогда заболел сильно, пришлось отложить поездку в Англию. Пол-Москвы в тот вечер изъездил в поисках каких-то лекарств, чтобы ты быстрей встал на ноги.
– Не помню.
– Ты очень сильно заболел, Глеб. Мы с мамой не на шутку испугались.
– Ты так говоришь участливо, еще немного и слезу пущу.
Отец только ухмыльнулся. Потом вспоминает конфеты, что давал мне в школу, тайком от мамы. Та категорически не признавала карамель, считала ее убийцами зубной эмали. Видео с выпускного отец смотрел несколько раз подряд. В тот день в офис пришла налоговая проверка по липовой наводке конкурентов. Отца чуть не закрыли, а я даже не знал ничего об этом. От меня все скрывали, только помню, что у мамы глаза были все красные и опухшие. Она все сваливала на неожиданно проснувшуюся аллергию. Наивный парень Глеб верил. На Рождество отец достал последний билет в Москву, хотел встретить сам, но у него случился микроинфаркт. А мне снова сообщили о вечной занятости отца.
Он говорит мне это все как бы невзначай, просто рассказывает обычную историю, а не события из жизни нашей семьи.
– Па?
– М? – он делает глоток кофе, но, по-видимому, обжигается и морщится.
– Мне тебя не хватало, – отчего-то не хочется уже ругаться и что-то доказывать. На краю обрыва не хочется никому не нужных уже претензий и упреков. Когда бездна близка, весь мусор своей жизни, который казался тебе важным, – просто пылинки.
– Прости меня, сын. Я не думал, что давая тебе все, лишаю главного – отца. – Вот так просто и логично.
– У меня в конце недели заезд. Может, захочешь приехать? Посмотреть на меня не через экран телефона, м? – спрашиваю тихо. Где-то в душе надеюсь, что он не расслышит и не ответит, тогда не придется снова разочаровываться.
– Почему бы и нет? – голос ровный, будто мы обсуждаем не мои гонки, а уровень сегодняшней еды в ресторане.
– И ты приедешь?
– Да. Если пообещаешь одну вещь.
– Какую? – я превратился в слух.
– Быть аккуратным. Ты молодец, у тебя действительно талант, Глеб. Но оказавшись на вершине, рискуешь ступить в пропасть, что на этой вершине. А внизу опасный обрыв, сын. И я этого не переживу, понимаешь?
– Да, пап. Ты… ты следил за гонками?
– А ты думал я просто так Кощину деньги плачу, и вам разрешают гонять на такой трассе? – он ухмыльнулся, как всегда это делал. Повелитель всего и всех. Мой отец.
Глава 31.
Воспоминания из дневника Милы.
Окно на кухне приоткрыто. Слышу пение птиц и аромат весны. Такой легкий, воздушный, как облачко. Закрываю глаза и наслаждаюсь. Последние дни это подарок. Не знаю, что нас ждет потом, но ценю каждый момент, каждую минуту.
Глеб заходит на кухню, открывает холодильник, что-то ищет. Не находит и закрывает. Оборачивается и смотрит на меня, хищно так, с такой же улыбкой. Она обаятельная, нельзя так просто остаться равнодушной, глядя на нее. Я просто обязана улыбнуться в ответ.
– Ты что- то хотел? – спрашиваю Глеба.
– Перекусить.
– Могу сделать салат, если хочешь.
– А что-нибудь посущественней? Салат… – ухмыляется он.
– Орешки? – придаю голосу шутливый тон.
Мы может перебрасываться такими фразами еще долго. Такая невинная борьба двух людей, что по итогу будут обниматься и целоваться.
Этот день был таким же легким, как и весенний воздух. Пожалуй, такое определение я ему дам.
Вечером мы ждали гостей. Родители мои и Глеба. Мне пришлось заранее позаботиться о меню. Разумеется, мы могли бы встретиться в каком-нибудь ресторане, но в этот раз мне безумно захотелось какой-то домашней обстановки. Вспоминаю, какой гостеприимной была Наталья Матвеевна в нашем детстве. Да что там в детстве. Наша последняя встреча в их доме, когда Глебу сообщили о нашей свадьбе. Настроение, конечно, он всем тогда подпортил. Но вот впечатление от изысканных блюд и закусок осталось ошеломительным.
Мила Навицкая теперь жена и хозяйка. И мне захотелось это всем показать. Что я тоже так могу.
Меню было составлено за неделю до вечера. И нельзя сказать, что я не переживала. Безусловно было волнение. Глебу же было все равно. Но благодарна ему за проявленное терпение: ни разу не упрекнул меня в излишней эмоциональности. А упрекать было за что.
Первое неудавшееся блюдо я кинула в кухонный гарнитур. Прям как тот ноутбук. Глеб только присвистнул. Испорченные профитроли исполнили роль мячиков, которые я кидала в разные стороны. Мила в гневе. Глеб только вздохнул и ушел работать за ноутбук. Новый. Да, был еще десерт. Он не пропекся. Глеб вовремя предотвратил катастрофу. Он просто забрал у меня тот шедевр и сам отправил его в мусорное ведро. Тогда я безумно на него разозлилась, что опередил меня. Я снова была в гневе, что-то кричала, слов не помню, мыслей тоже. Они пробегали быстрыми строчками и уносились вдаль. А потом страстный поцелуй ставил точку в моем выступлении одного актера.
Мне иногда казалось, что Глебу нравилась моя эмоциональность и вспыльчивость, которую только с ним я и могу показывать. Раньше все было внутри, все переживания, все чувства. Сейчас я даже не могу помыслить, чтобы замкнуться. Вот такая новая Мила.
К семейному вечеру было уже все готово. Я выбрала нежно-голубое платье, подобрала к нему туфли, украшения. Волосы решила собрать в пучок, чтобы не мешали. Глеб только фыркнул, когда разглядывал меня.
– Не нравится?
– Степфордские жены какие-то.
Мне пришлось поискать в интернете информацию. Оказывается, есть такой фильм про идеальных хозяек и жен, кукол.
На часах было шесть вечера, когда раздался первый звонок. На пороге стояли родители Глеба. Наталья Матвеевна, как всегда в шикарном платье черного цвета, и Павел, который подарил мне большой букет ромашек. Такой уже по-летнему очаровательный.
– Ромашки? – спрашивает его Глеб.
– А что? Слишком дешево?
– Скорее неподходяще.
– И что бы ты выбрал?
– Миле? Хм… Венерину мухоловку.
Что?
– Глеб! – слышу голос Натальи Матвеевны, ее не вижу, мой взгляд приклеен к наглому Глебу.
– А что? Вы просто не знаете Милу. Та еще мухоловка. Вроде милая, но стоит какому-нибудь муравьишке попасть на ее территорию и все, – он хлопает в ладоши, громко так, что я вздрогнула, – нет муравьишки. Но цветы у этой Венеры очень красивые, – снова нагло улыбается и разглядывает мои губы, будто не целовал меня несколькими минутами ранее.
– Прошу, проходите, – прекращаю я этот разговор, что слегка затянулся.
Мои родители присоединились к нам спустя десять минут. Как всегда очень пунктуальные. Одеты с иголочки. У папы новые очки, а мама изменила прическу. Сейчас она стала выглядеть моложе. Поспешила ей об этом сообщить. Каждой женщине приятно услышать комплимент.
Хочется суетиться, всем угодить. Но Глеб запретил мне это делать. Хотя, он вообще посоветовал заказать суши, а лучше пиццу.
– Мила, девочка, дай на тебя полюбуюсь, – мамин голос всегда нежный, он полон любви и ласки.
В детстве она пела мне колыбельные, рассказывала сказки. И я всегда запоминала ее голос, ее интонации, но никак не сами истории.
– Ты такая красивая. Удачно подобрала платье и украшения. Это же те сережки, что тебе папа подарил на восемнадцатилетие, да?
– Да, – улыбаюсь и чувствую, как слезы скапливаются в уголках глаз.
Этот вечер действительно будет особенным. Первый раз за все время в душе мирно и спокойно. Даже Глеб расслабленный.
Отец стоит позади и ждет, пока до него дойдет очередь. Подхожу и обнимаю. Вдыхаю аромат. Он такой родной. Папа пахнет елкой и немного сигарой. Его увлечение уже несколько лет. От него нет жуткого першения в горле, как если бы он просто курил сигареты. Этот запах благородный. Небольшая горчинка и сам табак, дорогой и эксклюзивный аромат, между прочим.
Папины руки теплые. В детстве я часто прибегала к нему в кабинет, чтобы забраться на колени и рассказать то, что узнала, то, что рассказывала мне моя гувернантка. Мне очень хотелось делиться с ним новыми знаниями, снова услышать, какая я молодец. А папа ждал, пока его дочь расскажет все, и после крепко-крепко меня обнимал. Потом он подходил к большому деревянному столу и открывал верхний ящик. Там он хранил вкусные шоколадные конфеты с разной начинкой. Мы всегда выбирали вместе. Я откусывала первая, если мне нравилось, то конфетка полностью доставалась мне. А если нет, то возвращала ее папе, а тот отправлял шоколадный кусочек себе в рот и нахваливал эту конфету. И часто мне казалось, что я ее не распробовала. Позже догадалась: папа это делал специально, играл так со мной.
За столом комфортно, у всех улыбки на лицах. Я уверена, что они искренние. Улыбается даже Глеб, но может, он вспомнил что-то смешное.
– Мила, позволь поблагодарить тебя. Баранина великолепна. Глеб, как тебя? – спрашивает Наталья Матвеевна.
– Эта версия лучше предыдущих безусловно. Ей как минимум повезло оказаться на столе.
– На столе? – не поняла мама Глеба.
– Глеб не так выразился. Он имел в виду, что сегодня это блюдо вышло очень удачным.
Глеб слегка пнул мою ногу под столом. И я понимаю почему. Его ужасно раздражает та Мила, что любезна, что аккуратна, что изыскана. Я это знаю и так его провоцирую. Кладу руку на его бедро, чтобы никто не заметил, и веду вверх. До меня доносится шумный вдох.
– Ты очень уютно обставила зал, Мила. Мне нравится. И тот столик журнальный… Это ведь работа испанца, про которого я тебе говорила?
Мама в первые дни помогала мне с нашей квартирой. Возможно считала, что мне одной будет тяжело с этим справиться. Ведь как ни крути, поведение Глеба в то время оставляло желать лучшего. Приглашенный дизайнер помог нам только выбрать стиль, цветовую гамму, подобрать нужную мебель. Деталями занималась я самостоятельно.
– Да, мама. Это именно тот испанец, про которого нам с тобой говорили, – вру я. Тот ужасно дорогой столик пал жертвой самых храбрых и отчаянных в тот день, когда Глеб вернулся домой после долгого отсутствия.
Мы разговаривали о многом. И участвовали в беседе все. Даже Глеб сказал пару фраз. Несказанно меня порадовал. Я попросила его не отмалчиваться и быть милым. Хотя "Глеб" и "милый" словно антонимы в классической литературе – встречаются редко, но метко. Только это меня всегда и привлекало в нем.
– Мила, когда у тебя просмотры?
Мама, что ж ты делаешь?
– Просмотры. Ирина Григорьевна сказала, что коллеги из Франции приезжают в начале следующей недели.
– Я так рада, Мила. Получается, ты можешь уехать учиться в Париж? – мама искренне радуется, хотя прекрасно понимает, что это очень маленький шанс. Нас десятки на потоке, а выберут одну, может, две девушки. Практически нереально. Учитывая, что главная роль достанется Соне.
– Париж? – Глеб спрашивает тихо, и я слышу злость в его голосе.
– Да.
– Понятно. – Больше за вечер он не проронил ни слова.
Наталья Матвеевна долго восхищалась последней постановкой “Анны Карениной” в Большом. Так гордилась, что ее невестка тоже будет выступать на исторической сцене. Мама подливала масло в этот импровизированный огонь, который вспыхивает недобрым пламенем между мной и Глебом.
А мне первый раз в своей жизни хочется остановиться, нажать на кнопку стоп. Зависнуть. Это правда то, что мне хочется? К чему я стремлюсь?
Может же такое быть, что, цепляясь за эту цель, теряешь действительно важное и нужное? Что, если я потерялась?
За последними гостями закрылась дверь. Я выдохнула. Теперь понимаю, что испытывают хозяева дома, когда вечер заканчивается. Мне бы не помешала помощница по дому. Не помню, чтобы Наталья Матвеевна убирала посуду самостоятельно. Как и мама. Избалованная и изнеженная Мила Навицкая хочет оказаться в объятиях своего мужа, а не мыть тарелки.
Глеб стоит сзади меня и сверлит взглядом. Нехорошее и неприятное чувство, будто холодок прокатывается по спине.
– И что это значит, Мила Навицкая?
– Ты о чем именно сейчас?
– А Франции твоей? Получается, ты уедешь? И надолго?
– Я пока никуда не собираюсь, Глеб.
А если встанет такой выбор, что выберу я? Надеюсь, это не случится. Потому что выбор в таком случае сделать невозможно.
– Хм. Сообщи хотя бы. За день будет достаточно, – с этими словами он оставляет меня одну и поднимается в спальню. До этого момента я считала, что мы больше не делим их. Но именно в эту секунду мне хочется сказать, что Глеб ушел именно к себе в комнату.
День, что начался так прекрасно, как весенний цветочек, закончился жгучей майской крапивой. Хлещет своими стеблями, не жалея юную и чувствительную кожу. Но, говорят, это полезно. Крапива полезна. Хотелось бы узнать, чем именно. Но не буду. Боль и жжение от этого никуда не денутся.
Я захожу в свою комнату. Вспоминаю первые недели, которые провела здесь. Но почему-то хочется закрыть эту дверь на замок и больше не входить сюда. Постучаться к Глебу, уткнуться ему в грудь, вдохнуть его тяжелый аромат сандала и заснуть.
Глава 32.
Воспоминания из дневника Милы.
Ночью я спала очень плохо. Какие-то страшные картинки, нелепые и глупые. Проснись я так в другой день, только усмехнулась бы, а может бы, и искренне улыбнулась таким снам. Но не сегодня.
Разминку с утра делала усерднее. Возможно, излишне увлеклась, потому что как-то неприятно заныла мышца на ноге, что и так частенько дает о себе знать. Думала, может выпить таблетку обезболивающего, чтобы та не отвлекала меня. Но решила, что справлюсь и без нее.
Мне бы хотелось утром увидеть Глеба, чтобы успокоил меня, сказал бы какую-нибудь пошлую шутку, поцеловал, в конце концов. Но стоило мне открыть глаза, я поняла, что в доме одна. Еще чувствовался сандал в воздухе и нотки кофе – крепкий, терпкий, как и его поцелуи.
Ставлю себе зацепку в голове, что когда грустно или страшно, нужно вспоминать вкус его губ, его поцелуев, чтобы невольно заулыбаться.
Глеб ушел сегодня рано: дела, связанные с фирмой. Я не злюсь и не обижаюсь, хотя признаюсь, мне приятно, когда Глеб будит меня. Последний раз, когда я утром открыла глаза, Глеб лежал рядом, подперев голову рукой и рассматривал меня еще спящую. Возможно, именно от его взглядов я и проснулась, очень уж они чувствовались.
– Я думал, ты никогда уже не откроешь глаза. Точно, Спящая красавица, – улыбка, которая я запомнила, словно фотограф запечатлел нужную ему эмоцию на пленке.
– Доброе утро, – приятно потягиваюсь.
Сажусь на кровать и вытягиваю руки вверх, тянусь к солнышку. Утром все кажется нежнее и ласковей, день будто здоровается, приятно похлопывает по плечу.
– Вот, уже правда остыл, – Глеб протягивает мне маленькую чашку кофе. Он запомнил, что с утра я пью только эспрессо. Странная привычка для молодой девушки. Это не капуччино или латте. А тяжелый напиток, что оставляет горькое послевкусие. Но он бодрит и заряжает энергией.
– Это мне?
– Нет, под кроватью спрятал любовницу. Вот ей и принес, ты просто не вовремя проснулась, – на лице нет улыбки, он даже бровью не повел. И со стороны может показаться, что Глеб серьезно говорил. Но смешинки в его глазах уже такие ручные, одомашненные. Они показывают мне обратное.
– Обойдется твоя любовница, пусть сама спускается и варит себе кофе, – и забираю чашку немного остывшего кофе, – спасибо. Мне очень приятно, – смотрю в его темные глаза со смешинками. Те машут мне и приветствуют.
То утро, то время было таким же теплым и ласковым, как весенний день.
Сейчас мне холодно, словно зима снова вернулась в город. Неуютно и промозгло. Но сегодня нельзя раскисать. Никогда себе этого не прощу, если из-за моего настроения или из-за ноющей и ничего не значащей боли я пропущу важное событие своей жизни.
Просмотры назначили на двенадцать дня. Надо успеть доехать до академии, еще раз размяться, разогреться и порепетировать с Зойкой наш танец.
Только спустя время я приняла, что роль Спящей красавицы буду исполнять не я. Впрочем, никто и не говорил, что роль моя. Только внутри теплилась надежда, когда я первый раз вышла в центр зала, а Никита робко взял меня за руку. Приятное томление раскрывалось внутри меня, нарастая с каждой долей секунды, а потом восторг, восхищение, очарование. Что смогла, что получилось, что свершилось. Ненадолго. После таких чувств приходит апатия, разочарование и боль. Балет синоним боли. И не в физическом понимании, когда преодолеваешь ту самую боль во благо искусства, а боль душевную, что забрали очень ценное. То, ради чего старалась все эти годы. Взяли и жестоко забрали, обругав и унизив, как дворовую собачку, что просит немного ласки и любви.
Весь путь до академии меня бил мандраж. Это не приятное волнение, а самый настоящий страх: за себя, за выступление, за свое будущее. А что, если мой танец будет лучше, чем у Сони? Что, если выберут именно меня?
У двери остановилась. Сейчас она кажется дверью в будущее. Как в фильме про Нарнию. Дверь, ведущая в сказку. Только ждет ли меня волшебство за ней? Или там будет колдовство злой королевы Малефисенты.
Хватаюсь за ручку. Дверь поддается не сразу. Она всегда была тяжелой, но сегодня ощущаю это отчетливей. Как назло, я сейчас одна. Мне некому помочь.
В раздевалке стоит тишина, но все здесь. Кто-то из девчонок уже полностью переоделся, кто-то также только зашел. Мы все в своих мыслях. И я хотела бы узнать мысли каждого.
– Привет, – тихо сказала Зойка.
– Привет, – хотела придать голосу легкости, но вышло что-то очень похожее на мычание.
– Ты как?
– Я прекрасно. Заметила, что почки на деревьях начали распускаться? Так странно. Очень рано, на мой взгляд. Если будут заморозки, то это окажется смертельным для новых листочков.
– Ты сейчас серьезно? – Зойка зла.
– Почему нет? Заморозки – частое явление для апреля.
– Ты правда не понимаешь? Мила, как ты можешь думать о каких-то заморозках, когда через пару часов у нас выступление, просмотры для этой дурацкой Франции, – Зойка устало опустилась на лавочку и закрыла лицо руками. Это второй раз за всю нашу с ней историю, когда она плачет.
– Ты чего?
– Мне кажется, я не справлюсь. Я слаба, я устала, я запуталась.
– Ты думаешь, это повод опускать руки? Я тоже волнуюсь, Зойка, но держусь.
– Оно и видно, – Зойка подняла свой взгляд на меня. Хрустальные глаза, красивые. Но в них обида.
Все смотрят на нас. Любопытные.
– Что? – не выдержала я и обратилась ко всем.
– Навицкая, мы понимаем, что ты считаешь себя здесь лучше всех, но немного участия хотелось бы получить. Мы все переживаем. Ты же про какие-то почки. Нет, чтобы сказать, что тебе также страшно, как и всем нам. Принцесса недоделанная.
– Просто считаю, что не стоит показывать свои чувства. Это может сыграть с вами злую шутку. Показывайте это все на сцене, а не в раздевалке. А то выпустите сейчас все, что творится в душе, а с первым па будет пшик, пустота. Вы этого хотите?
Мне никто не ответил. Они просто вышли и пошли в сторону зала. Даже Зойка. Ведь она всегда была на моей стороне, всегда вместе. Но не сейчас.
Я осталась стоять одна. Почувствовала себя такой одинокой. Грудь сдавило и тяжело сделать вдох. Мне очень хочется плакать, но сдерживаюсь. Красные и опухшие глаза ни к чему, да и девчонки все поймут.
