Александра

– Пойдешь! Тебя надо еще раз обследовать! – Ирина Ильинична не отступала.

– Мам, – Слава решил вмешаться, – какой в этом смысл? Зачем тратить деньги и время на здорового человека?

– Здорового? – воскликнула женщина, переведя грозный взгляд на сына. – Слава! Разве здоровые люди ходят голыми по улице? Разве здоровые люди несут то, что несет твоя сестра?

– Мам, пожалуйста, – Слава быстро показал взглядом на стоящую рядом с ним девушку, напоминая матери о необходимости сдерживаться в присутствии Саши. – У Саши просто иные понятия. Она не хочет жить по шаблонам. Ты серьезно думаешь, что она не понимает, какую реакцию вызывает у людей обнаженным видом? Или что ее речи повергают в шок? Да Саша все это понимает! Она просто развлекается!

Саша слушала брата, инстинктивно поглаживая его по руке, не отрывая тяжелого взгляда от разъяренного лица матери.

– Нормальные люди так не развлекаются, Слава, и тебе ль, имея диплом о высшем медицинском образовании, не знать об этом!

– Ты, как всегда, слышишь только себя, мама, – Саша насупилась, – я не пойду обследоваться. Я не чувствую, что мне нужна медицинская помощь. Если бы я была социально опасной, я думаю, меня бы уже давно изолировали, не правда ли? Какой твой второй вопрос? – девушка сжала руку брата, пожираемая рвущейся наружу злостью.

– Тетя Катя видела тебя с сыном Селивановых. Вы занимались непристойностями. Это правда?

– Как ты хочешь, чтобы я ответила? – Саша улыбнулась.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

– Ту самую, которую ты уже сама себе обрисовала и поверила в нее или ту, которую случилась на самом деле?

– Саша! – Ирина Ильинична повысила тон, – что за разговоры?

– Это ты начала эти разговоры, разве я неправа?

– По поселку опять поползут слухи о нашей семье! Это непонятно? Слухи из-за твоего вызывающего поведения, – угрожающим шепотом сказала женщина. – Разве ты хочешь, чтобы все снова метались и тыкали в нас пальцами, оскорбляя? Этого ты добиваешься? Продать дом и переехать?!

– Все, кто тыкает пальцем не в свои дела, обязательно почувствуют и с увлечением примут обязательство увлекаться своими делами. Люди, которые любят тыкать пальцами и обсуждать других, просто скучно живут, поэтому им нечего обсуждать в своих жизнях. Но это корректируется. И корректировки будут внесены, – черные глаза пылали не менее черным огнем с бархатным, золотистым пламенем, чьи языки беззвучно шелестели, как соприкасающийся друг с другом шелк. Скользящие, нежные и ласковые, но такие неудержимые. Ирина Ильинична чувствовала внутри нарастающие чувства паники и отчаяния. Она не понимала, о чем говорила дочь, но чувство, что звучало угроза, не покидало ее разума. Угроза! Кому? Ирине Ильиничне? Кто становится под удар? Кто должен нанести этот удар? Что-то назревало. Воздух становился горячее, дышать не хотелось, потому что больно. Потому что воздух разрывал альвеолы горячим содержимым. Внезапно спустившаяся тишина маленькими шажками захватывала все больше и больше территории, включая парализованных шоком и страхом тела Славы и Ирины Ильиничны, вселяя в женщину все больший ужас. Никогда прежде дочь так не разговаривала с ней. Никогда прежде женщина не слышала столь взрослую, циничную, насмешливую интонацию. Это был словно не ее ребенок, а дитя, извергнутое утробой Огненной Геенны, зачатой самим демоном. И если до этого момента Ирина Ильинична, считая дочку больной, все время жалела ее, защищала при любом поползновении в сторону ее ребенка, была готова грызть зубами и руками бетон ради дочери, то сейчас, слушая внушающую ужас интонацию Саши, смотря в ее ожившие зловещим образом глаза, видела, как они меняют выражение лица привычной дурочки с переулочка, радующейся каждому лучику солнца и едва очнувшейся от спячки букашке, на лицо фурии, готовящейся бросить страшную карму на каждого за одни лишь косой взгляд, Ирина Ильинична боялась ее, считая, что перед ней вовсе не человек, а чистой воды демон. Ей так и хотелось перекреститься, хотя в последний раз она подносила три перста ко лбу в далеком детстве, повторяя за прабабушкой, царство ей небесное! Ей хотелось окатить дьявольского ребенка святой водой и посмотреть будет ли вода шипеть, испаряясь, или это тело вообще возьмёт и воспламениться. Но ужас полностью сковал ее: руки и ноги превратились в заполненные жидким застывающим металлом атрибуты доспехов рыцаря средневековья.

– Все! – повторила Саша, еще раз окинула зловещим взглядом мать, бегло посмотрела на брата и ушла к себе в комнату.

– Господи, – выдохнула женщина, дрожащими руками прикоснувшись ко лбу и выступившему на нем холодному поту.

– Мам, зачем ты давишь на нее? – Слава положил руку женщине на плечо.

– Что? – Ирина Ильинична словно не слышала его.

– Поменьше акцентируй на ее поступках, – посоветовал Слава.

– Да как ты можешь так говорить! – воскликнула она смиренным шепотом. – Это же моя дочь и твоя сестра! С ней может случиться все что угодно! Ее морально-радикальные выходки не доведут ее до добра.

– Не ее, мам, – незаметно усмехнулся Слава, – не ее точно. Ее выходки на ней никак не сказываются.

– Откуда ты знаешь? – Ирина Ильинична нахмурилась и уставилась на сына проникновенным взглядом. – Ты что-то знаешь! – последовало утверждение, руки снова вперлись в бока, – она ведь всегда тебе все рассказывает и только тебе! Что ты знаешь?

– Мам, – Слава вздохнул, – ты утрируешь реальность.

– Не надо мне тут! – грозно перебила женщина сына, – что она рассказала тебе? Я имею право знать! Я ее мать!

Слава потупил взор, уже много раз пожалев, что вообще решил вступиться за сестру.

– Она с бандюгами связалась? – предположила Ирина Ильинична, – да? С какой-то плохой компанией? Из-за этого у нее такая уверенность, что она безнаказанно может творить все, что вздумается?

– Что? – Слава прыснул со смеху, – ма, это уже слишком!

– Она на наркотиках? Что она употребляет? – поток догадок женщины не знал конца. Славе и смешно было и в то же время он нервничал. Ему даже не хотелось слышать эти чудаковатые вопросы, не то что отвечать на них. Он даже не собирается пытаться! Да к тому же он сам не знал, как объяснить внезапно активировавшуюся интуицию, которую ранее он всегда игнорировал, теперь вызывающую у него 100% доверие. Как объяснить женщине собственную правоту, подкрепленную мистическими мыслями, которая всю жизнь посвятила медицине и давно уже отреклась от веры во что бы то не было сверхъестественное? А стоит ли пытаться?

– Кто на наркотиках? – раздался строгий голос отца за спиной Ирины Ильиничны. Николай Борисович вернулся домой, и поглощённая глубоким спором часть его семьи не слышала, как пришел глава, как негромко, но отчетливо звал жену, переодеваясь в коридоре. И теперь, едва он успел войти в длинный коридор из прихожей и первое, что он слышит, что кто-то на наркотиках! Очень интересно!

– Никто! – быстро ответила Ирина Ильинична и тут же приветливо улыбнулась мужу. – Как ты? Кушать хочешь?

Слава поспешил скрыться в своей комнате от греха подальше, пока Ирина Ильинична перехватила внимание мужа.

Весь вечер женщина думала о дочери. Николай Борисович заметил, что супруга не разговорчива, бледна и практически не отрываясь смотрит в одну точку на журнальном столе. Хотелось бы ему, чтобы точка была вымышленной, но женщина смотрела на семейное фото на столе, где она стоит в обнимку с мужем, на его руках сидит пятилетняя Саша, а сама Ирина Ильинична, положив руку на плечо сына, улыбается в камеру. Женщина смотрела именно на улыбчивое личико дочери и подернутые черной мглой глаза, не умеющей улыбаться. Да. Ирина Ильинична нахмурилась еще сильнее. Да! Ее дочь никогда не улыбалась глазами. Все ее улыбки были натянутыми, было даже видно, что мышцы лица сознательно заставляли улыбаться. Ничто не способно было вызвать у Саши улыбку от сердца, ни когда она была ребенком, ни тем более в ее взрослом возрасте.

И вот женщина, задумавшись, рассматривала лицо ребенка на фото и с каждой секундой мысленно шептала себе, что что-то было не то с ее дочерью.

– Коля, – она тихо позвала мужа, который уже несколько раз обратился к жене, успешно игнорирующей его.

– О как! – улыбнулся мужчина, – наконец-то, я-то уж думал пойти за нашатырем. Зову, зову тебя, а ты никак не реагируешь…

– Тебе не кажется, – перебила она его речь, – что наша дочь – не наша? – женщина подняла испуганный взгляд на мужа.

– В смысле? – Николай Борисович сложил руки на груди, готовясь услышать самую жуткую правду, которую мужчина может услышать когда-либо в своей жизни об измене любимой жены.

– Посмотри на нее, – Ирина Ильинична кивнула на фото, – посмотри! Глаза чернющие! В кого? У тебя голубые, у меня – зеленые! Карих не должно быть. Посмотри на разрез глаз! Ни твой, ни мой! Вот у Славки глаза твои, а разрез глаз – мой. Посмотри на этот нос с лёгкой горбинкой! У меня маленький и курносый, у тебя прямой, несмотря на то, что два раза сломанный. У Славки твой нос! Губы! У тебя тонкие, розоватые, у меня пухлые, тоже розоватые, у Саши же совсем другая форма губ, словно их пришили от другого человека! Ее волосы от рождения черные как гуталин, а ты светлый и я тоже! А это золотая примись в радужке! Не надо уговаривать меня, что мне мерещится! Ты ведь сам знаешь, что это не так!

– Тихо, не шуми, дети услышат, – Николай Борисович шикнул на раздухарившуюся женщину.

– Да, – Ирина Ильинична снизила голос до шепота, – да, это не наш ребенок.

– Ир, – мужчина улыбнулся, – ты изменяла мне?

– Что? – изумилась она, – что?

– Ну, – мужчина сделал успокаивающий жест рукой, – я просто, на всякий случай. Пытаюсь понять, в какой момент могла случиться подмена ребенка, на которой ты настаиваешь.

– И ты сразу опустился до мысли об измене? – обиженно прошептала Ирина Ильинична.

– Нет, просто предположил.

– Так вот просто предположи вероятность подмены в роддоме. Ты помнишь, что у меня были сложные роды, я оказалась на операционном столе. Без сознания. В другой стране, черт тебя дери! Да они кого угодно могли подсунуть мне. Я не видела ее как только она родилась. Я увидела ее уже после того, как меня перевели из реанимации в общую палату!

– Ира, – уже серьезным тоном произнес Николай Борисович, – прекращай это. Я понимаю, что у Саши не простой характер. Я и сам иногда ловлю себя на страшной мысли и риторическом вопросе, зачем нам это понадобилось. Но ей 19. У нее чуть отстаёт развитии, в отличие от остальных подростков. Сейчас у нее пубертатный период и она творит вызывающие и необъяснимые вещи, которые злят и бесят тебя и меня. И да, в такие моменты мне самому хочется сказать, что она не просто не наш ребенок, а человек, который только вчера вошел к нам в дом, а ведет себя уже так, словно был его хозяином всю жизнь и даже в предыдущих поколениях. Вспомни Славку! В конце концов! Вспомни его 10 лет назад! Вспомни, что он творил и ты говорила такие же вещи, что твой родной ребенок не способен так себя вести! Но потом все прошло.

– Нет, Коля, здесь другое. Помимо физиологической разницы, я на уровне инстинктов и интуиции понимаю, что этот ребенок вышел не из моей плоти.

– Прекрати. За тебя говорит твоя обида. Что вы не поделили сегодня?