Дорога к себе

– Не знаю.

Автобус остановился и, когда я вышла, меня уже не интересовала попутчица, но, присев на скамейке, все еще смотрела на нее.

– Кто ты? – крикнула девушка, и дверь плавно разделила нас. Автобус тронулся и, прощаясь, вильнул длинным хвостом.

Я сидела долго. Дома вокруг выглядели грязными и старыми. За остановкой шла стройка, и я не сразу поняла, что это наша гостиница.

«Опять ремонт затеяли. Окна, двери меняют. Ведь двадцать лет строили… и снова леса вокруг возвели», – подумалось.

К прибывающим автобусам подходили редкие пассажиры, меня как – будто не замечали, хотя со многими были знакомы. В тот момент я не придала этому значения, как и тому, что пришлось сидеть на месте долго, прежде, чем появиться желание отправиться домой.

Моя улица встретила так же, как и провожала – пустотой. Мне подумалось, что я никуда не уезжала и все, что произошло, сон. Только настроение изменилось, и внутренняя беззаботная девочка повзрослела на десять лет.

Отца дома не оказалось. Пусто было и в кастрюлях. Холодильник растерянно предложил мне несколько яиц.

После душа я запила чаем приготовленную яичницу с макаронами и свалилась в кровать.

Проснулась от громкого голоса бабушки – папиной мамы. Разговаривала она на кухне.

Сонная, я встала и подошла к двери.

– Прекрати. Сколько можно? Мне ведь тоже тяжело, – доносились бабушкины окрики. – С чего ты решил, что с ней случилась беда?

– Не могу дозвониться. И Зинин телефон недоступен, – прозвучал испуганный папин голос. – Как же это? Только что не стало жены, а теперь и дочь. А если она погибла? Что делать? Где искать?

Бабушка, всегда строгая, и, часто, молчаливая, перешла на крик:

– Я просила тебя не отпускать одну. Я же приказывала… Ты потакал ей во всем. Вот и выросла избалованная. Теперь расхлебывай свое воспитание… Иди. Ищи.

Я прикоснулась к двери. Она тихо побежала. На меня взглянула побледневшая бабушка. За столом сидел папа ко мне спиной, положив голову на сложенные руки.

– Не надо меня искать, – виновато сказала я.

Бабушка встала и неуклюже поплелась к выходу, а отец еще некоторое время сидел неподвижно.

Резко поднявшись он развернулся ко мне. Его припухшие глаза удивленно всматривались, а осунувшееся лицо тепло улыбалось. Я улыбнулась в ответ.

Подойдя, он крепко обнял меня, и выдохнул, словно сбросил с себя что-то тяжелое. У меня перехватило дыхание.

Мой папа. Ты всегда молча и с любовью смотрел на меня. Уставший, измученный тяжелой работой, ты стеснялся своего внешнего вида, но гордился мной. Часто украдкой подслушивала твои рассказы друзьям о моих успехах в учебе и музыке. Теперь пришло осознание, каким ударом для тебя стало бы моё исчезновение.

Сильнее прижалась к нему, но закашлялась от едкого запаха табака. Он отпустил меня.

– Дарина. Слава Богу! Ты дома! Весь город гудит, что вы не доехали до места. Звонили в отель. Все волнуются. Даже прабабушка Пелагея знает, что ты пропала. Плачет…

– Все в порядке, пап. Перезвони ей, пожалуйста, а я еще посплю. Все расскажу потом.

Он кивнул и куда-то заторопился.

***

– Я приготовил ужин. Дарина, просыпайся, – приоткрыв дверь, окликнул папа.

Этот вечер длился долго. Я без подробностей рассказала, что случилось в дороге. Папа, как я и думала, ничего не комментировал. Он сидел напротив и еле заметно кивал. В конце вздохнул:

– Теперь все будет хорошо.

Я пересела к нему на диван. Он взял мою руку и нежно погладил. Его шершавые, мозолистые ладони больше царапались, нежели гладили, но я улыбалась. Мы сидели молча. Я вспоминала произошедшее, а папа вздыхал и поглаживал меня по голове.

На следующий день приехал следователь, чтобы поговорить о случившемся, а через несколько дней пригласил меня к себе. Новости были неутешительными: автобус вместе с погибшими пассажирами нашли в глубоком ущелье на подъезде к Лагуне. Были ли в этом виноваты парни, которые остановили нас, или водитель не справился с управлением на крутом повороте, осталось загадкой.

Я стала готовиться к поступлению, поэтому участвовать в расследовании не могла. Хотелось пойти в церковь и поговорить с отцом Анатолием, но откладывала на потом. Только ему я могла рассказать в подробностях случившегося.

Через несколько дней позвонила подружка. Я ждала ее звонка, потому что стояла жара, и в такие дни мы ходили на озеро купаться. Она сказала, что заболела и просила прийти. Я поспешила навестить.

На крыльце меня встретила ее мама.

– Здравствуйте, Мария Антоновна. Я к Вале, – она холодно взглянула и кивнула. Я заволновалась. – Что случилось?

– Уже несколько дней лежит она. Жалуется, что живот болит. Не может встать. Возили к врачам, но никто ничего не находит, – она платком вытирала глаза и вела меня в дом. Кивнула. – В моей спальне.

Свернувшись калачиком, укрытая одеялом, подруга лежала возле тёплой печки. Это показалось странным. От удивления я замерла у кровати.

– Валечка, посмотри кто пришел! – Мария Антоновна коснулась плеча дочери. Валина улыбка сняла с меня напряжение.

– Привет.

– Что случилось?

Я прильнула в ее объятия, а Мария Антоновна ушла и прикрыла дверь.

– Да ничего особенного. Полы мыла. Таз с водой подняла.

Она не двигалась и в какой-то момент на фоне белой стены я увидела над ней темное облако.

“Наверное, показалось”, – подумала я.

– Может, попробуешь лечь прямо? – спросила, но Валя отрицательно замотала головой.

– Не могу. Пошевелиться больно.

Она чуть повернулась, и ее лицо превратилось в изуродованную гримасу. В этот момент темное облачко заиграло над ней и нырнуло в тело в области живота. Я вспомнила маму:

Мне было одиннадцать лет, когда мама вернулась из больницы после нескольких операций. Целыми днями она лежала, а к вечеру к нам забегала знакомая медсестра и делала перевязки. Меня каждый раз просили уйти. Стоя под дверью, я слышала, как мама стонала и вскрикивала от боли. Процедура длилась долго.

Однажды мама огорченно сказала, что знакомая не сможет приходить несколько дней, а перевязку сама себе она не могла сделать – слишком слаба. В этот вечер я уговорила ее разрешить мне это сделать.

Все ее туловище, обмотанное широкими окровавленными бинтами, меня напугало, но, не показывая вида, я что-то рассказывала и убеждала ее, что все будет хорошо, хотя от вида огромных кровоточащих шрамов мне было не по себе. Присохшие бинты я отмачивала кипяченой водой, а затем медленно снимала. В тот вечер она не стонала и не вскрикивала. Процедура проходила осторожно.