Лавочка мадам Фуфур

Где-то вдалеке копалась в туманных темпоральных вихрях дракониха. Похрустывал гранатовой кожурой Веник. Холодало. Ко мне вернулась забытая мысль о том, что я не смогу отсюда уйти.

– Это ещё почему?

– Опять лезешь мне в голову, мыслечтец мухомористый?!

– Да что у тебя за блажь! Никто не умеет читать мысли. Хватит меня в этом упрекать, лучше перестань разговаривать сам с собой. И вообще, остынь, Тони. Сделаю я тебе документы. Вот прямо сейчас и пойду.

И исчез. Счастливчик. Ему-то можно.

***

Но у него получилось! Полдня спустя мой новый временный пропуск лежал в нагрудном кармане друга, в прочном прозрачном футляре вместе с Вениковыми документами. Он просигналил мне об этом, приближаясь к Краю Мира, и я не утерпел, не дождался его и вывалился в Полис напарнику навстречу. А Ракушка попросилась остаться – что-то нашла и хотела разобраться до конца. Я на радостях согласился. Обещал забрать её через пару часов.

На улице бушевала метель (осень в Полисе кончалась резко, и зима пробуждалась, как вспышка головной боли). Спасаясь от снегопада, мы рванули в монорельс: короткая пробежка по открытой платформе, громадный стеклянный купол, и вот мы уже стоим в свете фар приближающегося поезда и вытряхиваем из карманов снег.

– Ну, давай!

Трепеща, я протянул руку за новым пропуском, и Веник с улыбкой всучил мне футляр со стопкой документов – и своих, и моих. Кивнул: мол, доставай.

Пока я возился с застёжкой, подъехал поезд. Никто не выходил, и, чтобы открыть дверь, я приложил к считывателю всю пачку целиком. Мы вошли. В вагоне было довольно тесно, и мы устроились совсем рядом с дверями. Вблизи стайка подростков довольно шумно выясняла отношения. Кто-то из парней поднял визг. Я поморщился и продолжил воевать с застёжкой.

Внезапно в компании началась настоящая драка. Ругань, отвратительный хруст, всхлип, щелчки, выкрики – и всё это под грохот тормозящего состава. В центре станции расположены совсем близко, и мы уже подъезжали к следующей. Поезд резко встал, пассажиров тряхнуло и бросило вперёд. Нескольких парней швырнуло прямо на меня. Обзор перекрыло – я только успел заметить, как Веника притиснули к створкам дверей. О том, что было дальше, он расскажет лучше меня.

Глава 9

Попробуй удачу на вкус (Вениамин)

Я лопатками ощутил, как растворяется дверное стекло, и почувствовал, как волосы встали дыбом: сквозь прозрачные стены белела туманная глубина под рельсами эстакады: кто-то из пацанов, падая, случайно попал по кнопке открытия дверей.

Я извернулся, кое-как стряхнул с себя парней и в последний момент рывком выбрался из груды тел, вывалившись на платформу. Счастье, что, когда открылись двери, поезд был уже у следующей станции, а не на середине перегона. Не успел я об этом подумать, как двери вновь сомкнулись у самого моего носа.

Я отпрянул, наблюдая, как вагоны, ускоряясь, проносятся в каком-то сантиметре от меня. Ещё несколько секунд, и, не сообрази я отползти от края, меня смело бы воздушным потоком. Из неведомых глубин памяти вспылили слова учительницы физики: «Не стойте рядом с поездом. Не думайте, что законы физики посмотрят на то, что вы такой красивый…»

Минута – и я почти пришёл в себя. Решил дождаться другого поезда: на случай разминки у нас с Тони существовало правило ждать друг друга на конечной. Но, когда передо мной остановился следующий поезд, оттуда никто не вышел, и двери не открылись. Ха-ха. Да мы с Антоном поменялись местами! Мой пропуск был у него, а я был один.

Оставалось ждать…

На моё горе, вместо пассажиров следующий поезд выплюнул на платформу патруль. Стараясь не привлекать внимания, я свернул за колоннаду и бросился наутёк. С гражданами без документов у патрульных разговор короткий.

Перепрыгивая через ступени, я спустился вниз, выбрался на заснеженную улицу, завернул за угол станции, попетлял дворами, в которых не было ни единой двери, и наконец, уже порядком выдохшись, выбрался к другой станции монорельса. Осталось всего-то подняться к платформе и попасть в поезд.

Я дёрнул дверь. Не поддаётся. Дёрнул сильнее – ноль. Дёрнул в третий раз и наконец сообразил: чтобы открыть, нужен пропуск.

…Чтобы войти в вагон монорельса, тоже нужен пропуск. Но если кто-то выходит, можно войти и просто так, хотя правила, конечно, обязывают прикладывать пропуск к считывателю в любом случае. И вот, дабы разные проныры не проникали в поезда, на двери станций тоже навесили электронные замки. Так что выйти можно беспрепятственно, а вот войти…

Итак, стоять и ждать было глупо – застывшая среди улицы точка легко привлечёт внимание патруля. Поэтому я торопливо пошёл по широкой улице под эстакадой. Сверху – океаны искусственного света, снизу – алые светлячки в темноте: огни аварийного освещения, индикаторы на шлагбаумах и гаражных воротах, тлеющие точки брошенных сигарет.

Горячая нервная энергия подгоняла меня ещё с четверть часа. Затем я пошёл медленней, в такт шагам размышляя, что делать дальше. Вернуться на станцию? Возможно, там меня ждёт Антон, а, возможно, патруль. Попытаться добраться домой? Зимней ночью такая далёкая прогулка не сулила ничего хорошего. Продолжать идти вперёд? Пожалуй, это лучшее из имеющегося. По крайней мере, так я не замёрзну, не усну и не попадусь на радары, фиксирующие бездомных и правонарушителей, пригревшихся в закоулках нашего города-реальности.

Когда я добрался до огромного подземного перехода глубоко под путями монорельса, время перевалило за полночь – об этом возвестили глухо ударившие часы на Циферблате Полиса.

Я спустился по скользким ступеням, расчищая путь среди обрывков газет и старой листвы. Подумал, что всё это выглядит, как во второсортном ужастике: подземелье, склизкие лестницы, клочки бумаги и гнилые листья… Самое пакостное было в том, что я ощущал себя вполне реальным героем – только не ужастика, а урбанистического боевика с отчётливым привкусом мыла.

Из глубины перехода веяло теплом и неслась музыка. Играла гармонь. Слившись со стеной, я сделал несколько аккуратных шагов вперёд. Вдалеке коптил плохонький аккумулятор: эллипс света вокруг гармониста подрагивал и причудливо отрисовывал его колеблющийся силуэт. Гармошка с выдохом растягивала меха, а сухие листья отбрасывали странные дёрганые тени – словно язычники плясали вокруг костра.

Я сделал ещё несколько шагов, и вдруг гармонист запел – тягучим тихим голосом, едва перекрывая музыку. Я не сразу узнал песню, хоть мелодия и была на слуху. Старик напевал её необычно, в его перепеве с трудом можно было уловить оригинал.

У меня не было ни гроша мелочи – да и откуда бы она взялась у гражданина Полиса, города, который уже несколько лет как полностью перешёл на безналичную валюту, вшитую в чипы. Съестного, которое обычно бросали попрошайкам, у меня тоже не было. Но я пошарил по карманам – и выгреб-таки какие-то карамельки! Откуда взялись?.. Ах, да, тайком от Тони покупал Ракушке… Конфеты пузатыми бабочками упали в шапку с вытертой меховой подкладкой. Быстрым шагом, не посмев поднять глаз на гармониста, я прошёл мимо, в глубь перехода. А там… Там пахло весной. Талым, прелым, хрупко-снежным.

Только через минуту, когда глаза пообвыклись с темнотой, я понял, почему: у люков теплотрассы, совсем близко к настоящей сырой земле, пробивалась трава. Хотя там, на поверхности, над эстакадой, уже совершенная зима… Выходит, внизу весна вправду не прекращается? А я думал – сказки.

Переход тянулся всё дальше, и, судя по усиливавшемуся запаху плесени и тёплой влажной земли, уходил вглубь. Я начал было подумывать о том, чтобы вернуться, но вспомнил про гармониста – не хотелось больше слышать его печальной песни; мелодия щемила и тоскливо о чём-то напоминала… К тому же кто сказал, что здесь опасней, чем снаружи. По крайней мере, здесь тепло.

Прошло, наверное, минут пять или чуть больше, когда впереди вновь послышалась надрывная музыка. Я различил резкие удары по струнам, хриплые голоса. Через десяток шагов аккумулятор (помощнее того, что бы у старика-гармониста) высветил группу в защитной одежде. «Косят под отслуживших» – определил я. С ними была огромная собака, а тот, что держал гитару, стоял зажмурившись. Они пели суровые песни, от них несло сигаретами, порохом, чем-то кислым и горьким. Впереди всех лохматый паренёк тряс картонной коробкой.

Теперь у меня точно ничего не осталось, даже тех несчастных карамелек. А мимо таких попробуй пройди просто так. Медленно и глубоко вдохнув, я сильно сгустил свет около ночных певцов, тем самым погрузив в тень всё вокруг. Световые волны поддавались с трудом, я чувствовал, как истощаются силы – ко всему прочему я был голоден. Конечно, в Крае Мира я сожрал сочный гранат, но вообще-то рассчитывал перехватить что-нибудь посерьёзней сразу, как придём домой. Но не сошлось. Знал бы я, где мне придётся сегодня поужинать!

Знал бы – точно бы не пошёл.

А всё-таки у меня получилось сгустить свет как следует, и мой силуэт – мгновенный промельк во мраке – никто не заметил. Оставалось миновать последнего певца из группы, когда огромная шерстяная псина вдруг гавкнула и пошла прямо ко мне. Я, конечно, подумал, что собака может ощутить меня нюхом, но понадеялся, что этот пёс из ленивых. Ошибся. Растерялся. Собака разинула пасть. Певцы насторожились.

Оглушительный рык, прыжок, клацанье около моего лица – и я дал такого дёру, какого не давал никогда. Пролетел темноту (по пятам – шумное рычащее сопение) и ворвался в пёстрый подземный переулок, похожий на рынок пряностей и стихийный торговый городок на пересечении караванных путей. Разве что здесь, на адреналине, всё было гораздо колоритнее: цвета – резче, крики – громче, запахи – ярче, а воздух – горячей.

Гниль, плесень, отголоски тропиков (видимо, ароматизаторы), горячая, острая еда, насыщенный аромат жжёного кофе, терпкий дух въевшейся грязи и прелой почвы и тонкий, свежий, сочный запах молодых тюльпанов…

Визг и хлопки, выкрики на странном языке, музыка, гвалт, всхлипы губной гармоники, грохот и – самый близкий и явный из всей какофонии – собачий лай.

Я пролетал мимо морщинистых иссохших женщин, предлагавших пуховые платки и вязаные чувяки; мимо гремящих браслетами толстых гадалок (одна – точь-в-точь Фуфур, только моложе); продавцов цветов и горячей кукурузы; барахольщиков с игрушками из мятой жести, палочек, свистулек и труб; человека в кожаном камзоле с высоко поднятой веткой в руке – с неё свисали тонкие лески, на которых беспомощно дрожали деревянные кружевные птицы. Если бы не собака, рычащая по пятам, я бы остановился, заворожённый этим деревянным полётом.

Уже в самом конце подземного города-перехода, там, куда добирался свет надэстакадных фонарей (отсюда – таких же далёких, как звёзды), я едва не врезался в увешанную коврами стену: переливчатые хитрые узоры, переплетения полотна, швы и кисточки, бахрома, от которой несло пылью и плесенью…

Пёс споткнулся о ящик, полный огромных круглых плодов. Может быть, это были красные яблоки, а может, персики или апельсины. Яркие, крупные шары покатились, полетели во все стороны. Визг, лай, грохот… Мой четвероногий преследователь отстал, я вырвался к лестнице, и фонари, далёкие, как звёзды, стали на десять ступеней ближе.

***

К исходу ночи я едва передвигал ноги. Позади остались десятки указателей со стрелками, ведущими ко входу в монорельс. Я лавировал между фигурами в лохмотьях, в перьях, в огромных шляпах и бронежилетах. Я столкнулся с толпой в чёрном и увернулся от второй за ночь драки только чудом. Пару раз замечал издалека каких-то бродяжек – а может, это маскировались патрули. Я замёрз, был голоден, я не знал, куда идти, я был напуган – страх спиралью скрутился внизу живота и, вибрируя от звуков и вспышек, то и дело расправлял свои кольца, простреливая до самого мозга.

Но сквозь все эти ощущения и путаные мысли, как сквозь весенний туман, на поверхность вырывалось ещё одно, новое впечатление: шагать по земле. Заснеженная слякотная почва упруго пружинила под подошвой, чёрные комья липли на мои сырые ботинки. Каждый шаг вызывал в воздух запахи: мокрого, горелого, резиново-палёного. А вместе с ними – ароматы прелой земли и рождающейся зелени. Как предчувствие весны… И это в первые дни зимы! Наверное, порой от усталости я задрёмывал на ходу, и в такие моменты казалось, что время куда красивей, куда сложней и многомерней, чем мы знаем.

…Ещё одной хрупкой толикой красоты в этом ночном подэстакадном Полисе был фонарный веер откуда-то с небес. Он походил на искажённый солнечный снежный свет сквозь витражи и узорные листья зимнего сада. Как сонный привет из детства… Как первый шаг в небытие.

***

Я сбавил шаг у какой-то забегаловки – из её окон в пол лился мощный поток холодного электрического света. Но внимание привлек вовсе не свет. Если бы не девушка в тёмной куртке, которая склонилась над столиком застекольного ночного бистро, – я бы и не заметил этой забегаловки.

Подошёл ближе – буквально уткнулся в стекло. Различил коричневый, в мелкую оборку, подол её свитера, выглядывавшего из-под короткой куртки, рассмотрел узор на пряжке ремешка. Девушка читала; она была так поглощена, что, потянувшись за бумажным стаканчиком, смахнула его рукавом. Вскинулась, озираясь в поисках салфеток, – и тогда-то увидела за стеклом меня.

Я даже не попытался докричаться до неё. Не подал ей знак – открой! За сегодняшнюю ночь я убедился, что это бесполезно. Без пропуска было не доказать, что я не бродяжка без права войти, подняться, попасть на уровень обычной жизни. Раньше я бы просто сказал «на уровень жизни», но теперь-то уверился – жизнь есть и внизу, под эстакадой.