Просветлённый

Глава 3

«Чужая Земля»

«Иди вперёд, пророк,

иначе пророчества твои

не сбудутся,

и ты не сможешь стать

указующим светочем

для остальных.

Когда мудрый спит,

все бодрствуют,

и наоборот».

(Неизвестный философ Древняя Греция,

8.в. до н.э. «Наставления ученикам»).

……

Сахиб приготовила новую одежду для Галактиона. Сначала подросток испугался вида персиянки, потому что в течение долгих лет шла давняя вражда и противостояние с Великой Империей Ахеменидов.

– Успокойся, друг, – произнёс я, похлопав его по плечу и потрепав по кучерявым волосам, – Это – Сахиб. Она… она- рабыня в этом доме, но скоро я освобожу её.

Говоря это, я смотрел в глаза девушке, она смутилась, потупила свой взор и пошла исполнять моё поручение. Оно заключалось в том, чтобы привести в порядок Галктиона, и из обтрёпанного чумазого чертёнка превратить его в нормального греческого мальчика-подростка.

Я видел, как покраснел Галактион.

– Она, эта чужеземка, будет мыть меня? – спросил он.

Я рассмеялся:

– А-а, я и забыл, ты, оказывается, умеешь стесняться. Но не обижайся на мои слова, Сахиб только подогреет воду, а мыть тебя будет старик Артемий – он давно служит в этом доме и очень предан моим родителям. Можно сказать, он является членом нашего семейства, – я грустно вздохнул, – правда, от былого семейства и славы этого дома почти ничего не осталось.

– Почему? – заинтересовался моими словами Галактион.

– Отец уехал, мать…, я не знаю, где она сейчас, и что с ней. Сестра вышла замуж за того, кого совсем не любит, а Диоклет отправился в Дельфы, чтобы готовиться к новой Олимпиаде.

– Диоклет – это твой брат? – спросил Галактион, плавно перейдя «на ты». Я был рад тому, что мальчишка начал доверять мне.

– Да.

– Так он – участник Олимпийских Игр?

– Да, Диоклет уже одержал несколько побед в борьбе и в беге.

– Должно быть, ты очень гордишься своим братом? – спросил он.

– Это так, но сейчас меня волнует другое, я должен найти мать и освободить её из финикийского рабства. Я хочу сделать это до того, как мой отец Агапий возвратится в гавань.

В дверях возник Артемий в длинном химатии. Он поклонился мне и взглянул на чумазого Галактиона.

– Откуда здесь взялся этот слуга Ада? – спросил старик.

– Из Афин, – подыграл я ему, – но скоро ты сделаешь из него обычного греческого гражданина.

– Я – раб, я – не гражданин, и в любую минуту меня может хватиться мой хозяин Илларион.

– Я же сказал, что освобожу тебя, глупец. Завтра мы отправимся в Афины, и я заплачу выкуп за тебя.

– А как же твои родители? Они не будут против «такого приобретения»? – усомнился «слуга Ада».

– Не думаю. Они всегда питали сочувствие к рабам и привили это отношение и своим детям, – ответил я.

Артемий подтолкнул Галактиона к выходу, вновь поклонился мне.

Было ясно одно – придётся потратить ещё один день в Афинах, чтобы утрясти вопросы, связанные с Галактионом. Если этого не сделать, его хозяин может написать жалобу в Совет Ареопага, и тогда меня могут осудить за похищение чужого раба, и заставят заплатить большой штраф.

Я не хотел обострять отношений с архонтом, к тому же, мой отец всегда пользовался благосклонностью Дамасия. Это был высокий светловолосый человек, всегда присутствующий на Афинских празднествах и исполняющий традиции полиса. Однако в последнее время у него возникли серьёзные разногласия с членами Ареопага.

Однажды после возвращения из очередной поездки вместе с отцом я вручил ему огромную раковину диковинного древнего моллюска, добытую мною на морском дне Индийского Океана.

Помню, Дамасий был приятно поражён и сказал, что отныне я заслужил его расположение. Мне был подарен перстень, какие носили почётные горожане Великих Афин. Перстень я не носил, но пообещал себе, что завтра непременно одену его, это поможет мне договориться с Илларионом о выкупе его раба.

Пока Галактион отсутствовал, я выпил немного вина и позвал Сахиб. Отныне после ночи, проведённой мною с гетерой Дорифорой, я заметил, что стал смотреть на женщин совсем иначе, чем раньше. Раньше я воспринимал каждую женщину, как дочь Великой Богини-Матери, имеющую качества божества; теперь же я видел тонкую талию, широкие бёдра персиянки, возбуждавшие во мне плотские низменные желания, и было в этом что-то грязное, животное, незнакомое мне до любовных утех с гетерой. Я стал мужчиной, и отныне я сильно желал обладать Сахиб, однако сдерживал себя…, ибо лишь любовь способна сдерживать, щадя её чувства…, чувства той, которая стала для меня всем на свете.

Сахиб в тот вечер была какой-то задумчивой и немного отчуждённой, как мне показалось. Я протянул ей фиал с вином, она пригубила, удивлённо глядя на меня.

– Мне нужен твой совет, – сказал я, тем самым ещё больше удивил её, ибо раньше никогда не спрашивал советов у рабыни.

– Господин, у Вас есть невеста в Афинах, чтобы давать Вам советы, – произнесла персиянка.

Я вспомнил, ещё до Полнолуния родители решили справить мою свадьбу с дочерью приближённого к архонту чиновника Кларой. Мы даже ездили к ним. Девушка мне понравилась, но и только. Она была скромна, стройна и молчалива – то качество, которое так ценится в жёнах-гречанках. Она поклонилась мне и удалилась.

Родители были очень довольны Крарой; был даже оговорён день нашей свадьбы – через неделю после празднования Дня Быков. Всё это время я думал о Сахиб, мои мысли были там, где она гуляла возле фонтана, куда она так любила ходить – в помолвке участвовало лишь моё тело, но не душа.

– Невеста? – спросил я, вспомнив всё это.

Миленький образ моей невесты был тут же стёрт и замещён красивой смуглокожей дочерью Азии.

– Ты говоришь о Кларе?

Сахиб пожала плечами:

– Наверное, она скоро войдёт хозяйкой в Ваш дом, господин, – грустно произнесла Сахиб, наполовину опустошив свой фиал с вином. Она пила медленно, как бы задумчиво. О чём она думала тогда? Я сжал её руку в своей.

– Признайся, ведь, ты же не хочешь этого, Сахиб!

– Какое это имеет значение, господин? Я – всего лишь, Ваша рабыня, подаренная царём Киром II Вашему отцу. Я не имею голоса, я должна подчиняться и исполнять желания моих господ.

– Нет, не то, не то…

Страсть запылала в моём сердце, я притянул к себе её худенькое тело, она была очень слаба и вся в моей власти.

– Даже в сердцах рабов живёт любовь, я слышал об этом. Любишь ли ты меня, Сахиб?

Она вдруг покраснела до корней волос, встала и хотела удалиться.

– Подожди, я…я хочу ехать в Финикию, чтобы вызволить из рабства мою мать, ведь ты уже слышала об этом несчастье, постигшем этот дом.

– Да, – едва слышно произнесла девушка, – какого же совета Вы ожидаете от меня, господин?

– Как ты думаешь, стоит ли мне отправляться тотчас на рассвете или… или, быть может, дождаться отца из Индии?

Она молчала, наблюдая за тем, как две тонкие струйки фонтанчика изрыгались из пасти рыбы и соединялись с водой в бассейне. О, если б она скинула свои одежды и бросилась в этот бассейн! Но она стояла и думала, как будто, над чем-то. Я ждал, видя, как напрягаются соски на её грудях, едва просвечивающих через хитон.

– Я думаю, Вам следует дождаться отца, господин. С бедой легче справляться вдвоём, чем в одиночестве.

Моя мудрая Сахиб, если б ты только знала, как я люблю тебя! Но мог ли я тогда признаться ей в этом? Она сочла бы мой искренний порыв за блажь, какая иногда посещает господ-аристократов и рабовладельцев. Но вряд ли Сахиб подчинилась бы мне, даже если б я на правах господина решил стать её возлюбленным. Её гордость подхлёстывала меня и заставляла постоянно думать об этой необыкновенной персидской девушке.

– Ты можешь идти, – сказал я, не желая больше искушать себя её присутствием.

Как бы я хотел, чтобы она полюбила меня по-настоящему, а не просто подчинилась, как любая рабыня, пусть и самая совершенная телом, подобная Афродите.

Я остался один, затем скинул хитон и с разбега бросился в бассейн, пытаясь охладить свой пыл. Решение было принято. Я дождусь отца, а затем мы вместе с ним отправимся в Финикию и обязательно разыщем там мою мать.

Увы, скоро Праздник Быков, и должна будет состояться моя свадьба на Кларе… В то время в Афинах на стадионе все почти свободные граждане и даже рабы собрались на театральное представление. Архонт восседал на почётном месте, окружённый своими чиновниками и ораторами. Показывалась пьеса «Одиссей», хотя я не очень всматривался в игру актёров. Требовались недюжинные силы, чтобы выдержать весь спектакль целиком, и часть зрителей уходила на рынок, чтобы прикупить себе еды у уличных торговцев.

Я не мог не пойти на представление на следующий день, так как планировал разыскать там Иллариона – хозяина Галактиона, и договориться с ним о выкупе. Мой новый приятель увязался за мною и постоянно дёргал меня за руку, когда на сцене происходило что-то необычное, или появлялись новые декорации.

– Эй, смотрите, господин, это – море! А скоро здесь возникнет корабль, на котором плыл сам Одиссей! – воскликнул паренёк.

– Не называй меня господином, я хочу выкупить тебя, чтобы дать тебе свободу.

– Свободу?

Парень был удивлён, и как мне показалось, немного опечален.

– Но… как же, господин… Я не привык к свободе.

– Придётся привыкать.

– Вы возьмёте меня с собой в плавание?

– Неужели ты хочешь покинуть милые Афины и эти храмы, в которых можно созерцать богов во всём их великолепии?

– В Афинах я познал рабство во всём его великолепии, – буркнул Галактион.

Я осмотрел его худую фигуру и неразвитые мышцы.

– Но ты ещё достаточно слаб, а там за пределами Эгейского Моря могут возникнуть разные опасные ситуации. Неужели ты не боишься?

– Нет, не боюсь.

Мальчик со всей искренностью посмотрел на меня и улыбнулся.

– Хорошо, скоро мы поплывём на кораблях моего отца, и я обещаю тебе, ты увидишь Край Света.

– Край Света? А он существует? – удивился юноша.

– Ты сам всё увидишь, приятель.

Вдруг к нам присоединились какие-то две гречанки с зонтами в руках от палящего Солнца знойных Афин. В одной из них я узнал гетеру Дорифору в великолепном розовом химатии; другой оказалась её подруга с короткой стрижкой, как у всех гетер, дико озирающаяся по сторонам.

Я немного смутился, потому что Дорифора напомнила мне о вчерашней ночи и о ….моём предательстве.

– Что ты здесь делаешь, красавчик? Неужели решил пойти в театр, как и сам архонт Дамасий и его окружение?

– У меня здесь дело, – коротко ответил я.

Галактион покосился на гетер, затем на меня. Вряд ли он думал в тот момент о сыре и хлебе.

– Может быть, на время сядем в другом месте, я хочу поговорить с тобой, – прошептала Дорифора. Она показала мне свою тонкую шею, на которой красовалась золотая цепочка с нефритами.

– Видишь, сегодня я одела твой подарок, – сказала она.

Мы немного отдалились от толпы и отсели на следующий ряд, где народу было чуть меньше, и все зрители были увлечены пьесой. Я дал знак Галактиону, что скоро вернусь.

– А знаешь, почему я одела твой подарок, Дионис?

Дорифора выглядела такой трогательной, что я обнял её.

– Тебе он идёт.

– Я одела это украшение в знак того, что я занята для остальных, что выбираю тебя, потому что….потому что полюбила тебя, сын торговца.

– Знаешь, что говорил мой учитель, великий Фалес по этому поводу? – спросил я, наблюдая за красавицей гетерой.

Она улыбнулась и пожала плечами.

– Откуда я могу знать, что говорил Фалес?

– Он говорил: «Люди привыкли любить друг в друге лишь „одежду“, внешнюю оболочку, а не внутренний мир, душу».

– Значит, ты любишь во мне лишь мою «оболочку»?

– Это правда, ты красива, Дорифора, но я люблю другую.

– Другую? И… кто же она? – обиженно произнесла гетера.

– Она иноземка рабыня….и живёт в нашем доме.

Со сцены донеслись реплики Одиссея, продолжавшего свой рассказ о дальних странствиях.

…..Кончил.

Ему ответ

Сказал Одиссей богоравный:

«Царь Алкиной

Благородный муж

Из мужей феакийских,

Сладко внимание

Своё нам склонять

К песнопевцу,

Который слух наш пленяя,

Богам вдохновеньем высоким подобен.

Я же скажу, что

Великая сердцу утеха видеть,

Как целой страной

Обладает веселье;

Как всюду сладко пируют в домах,

Песнопевцам внимая;

Как гости рядом по чину

Сидят за столами,

И хлебом, и мясом,

Пышно покрытыми,

Как из кратер

Животворный напиток

Льёт виночерпий,

И в кубках его опенённых разносит.

Думая я,

Что для сердца ничто

Быть утешней не может.

Но от меня о плачевных страданиях

Моих ты желаешь

Слышать,

Чтоб сердце моё исполнилось

Плачем сильнейшим:

Что же я прежде,

Что после,

И что, наконец,

Расскажу вам?

Много Ураниды,

Боги мне бедствий

Различных послали.

Прежде, однако, вам имя своё назову,

Чтоб могли вы знать обо мне,

Чтоб покуда ещё мной не встречен

Последний День,

И в далёкой стране

Я считался вам гостем любезным.

Одиссей, сын Лаэртов,

Везде изобретеньем многих

Хитростей славных

И громкой волной

До небес вознесённый.

В солнечной Итаке живу я;

Там Нерион, всюду видимый с моря,

Подъемлет вершину лесистую

Много там и других островов,

Недалёких один от другого.

Зам и Дулихий, и лесом богатый Закимф;

И на самом западе

Плоско лежит окружённая морем Итака.

(Прочие ближе к Пределу,

Где Эос и Гелисо всходят),

Лоно её каменисто,

Но юношей бодрых питает;

Я же не ведаю края

Прекрасной и милой Итаки…..

Артист на сцене закончил свой монолог и сделал паузу. Пауза имеет очень большое значение, так как зритель начинает вдумываться и оценивать то, что он только что увидел.

Дорифора приподнялась и всмотрелась в актёра. За массивной маской не было видно его лица, однако он был рослым, крупным, как атлет, возможно, участвовавший в Олимпийских Играх.

Кстати, я слышал, большинство актёров для спектаклей набиралось именно из бывших участников Олимпийских Игр, рабов, тех, кто обладал отменным здоровьем и имел неплохую память.

– Ты говоришь, что испытываешь любовь к рабыне-иноземке, живущей у тебя в доме, – произнесла гетера, – не потому ль ты бежишь от неё в Афины? Быть может, здесь, в городе Богини-Воительницы у тебя свой интерес? Скажи мне, Дионис, и я пойму тебя, как, возможно, не понимает тебя твоя рабыня.

В словах и интонации Дорифоры звучали нотки ревности.

– А, может быть, ты питаешь интерес к этому юноше, что так озирается по сторонам и ждёт, когда ты присоединишься к нему?

– О, оставь свой тон, прекрасная Дорифора. Женщине никогда не нравится, если мужчина откровенен с ней и говорит о чувствах, испытываемых им к другой.

– Разве ты так знаешь женщин? А мне казалось, что я была у тебя первой.

Упрёк гетеры ничуть не задел меня, я понимал, она была уязвлена моим признанием. И потом, женщины, действительно, непонятные и загадочные существа, вряд ли когда-нибудь я смогу понять их, как не понимал ни мой отец, ни наставник, ни учитель, ни любой другой.

Я поцеловал руку моей недавней возлюбленной. Если б в ней была та же глубина, что и в Сахиб; если б я никогда не знал Сахиб…..Я полюбил бы Дорифору, даже несмотря на то, что родители никогда бы не одобрили моего интереса.

Однако судьба поступила иначе; Фортуна, вообще, вмешивается в наши жизни, не спрашивая нас, хотим ли мы этого или нет.

Мне суждено было полюбить Сахиб, эту загадочную персидскую рабыню, случайно попавшую в дом моих родителей; правда, я сам недавно осознал то чувство, которое испытывал к ней на протяжении всех этих лет. Оно как бы исподволь росло и развивалось в моём сердце подобно нежному растению. О, боги, почему любовь причиняет столько страданий!

– У меня здесь, в Афинах, действительно свой интерес, Дорифора, – сказал я, всмотрелся в почётные места, предназначенные для архонта и его приближённых. Иллариона среди них не было.

– Интерес? Какой же?

– Ты видела уже того мальчика, с которым я приехал сюда, но… это – лишь мой друг и не более того. Он является рабом одного человека, приближённого к архонту. Я хотел бы выкупить его.

– Но все приближённые сейчас там, возле Дамасия на спектакле, – сказала гетера и тоже посмотрела в сторону почётных мест.

– Однако его там нет.

– Как же имя этого человека?

– Его зовут Илларион. Ты не знаешь его?

Лицо гетеры просияло.

– Да, знаю, у него сегодня симпосион, я приглашена. Наверное, он отсутствует, потому что в его доме ведутся приготовления. Илларион не хочет ударить лицом в грязь перед Дамасием.

– А разве архонт тоже будет на симпосионе? – спросил я.

– Конечно, наш Дамасий любит такие мероприятия. Но если хочешь, я проведу тебя туда.

Дорифора лукаво улыбнулась мне.

– Так ты хочешь пойти на этот симпосион, чтобы договориться с хозяином насчёт выкупа мальчишки??

– Хочу.

– Но это не бесплатно, дорогой.

– Что я должен буду сделать?

– Провести со мной эту ночь.

Пока я раздумывал над её словами, она припала к моим губам; поцелуй затянулся, и я заметил, что некоторые зрители вместо сцены стали поглядывать на нас.

……Симпосион проходил в торжественной обстановке. Я оставил своего друга Галактиона в доме гетеры на попечение её рабыни Зейнаб, нубийки по происхождению. Меня позабавил тот факт, что, когда Галактион увидел чернокожую нубийку, он открыл рот и попятился назад, будто, увидел самого страшного демона.

– Не бойся, дорогой, – промурлыкала Дорифора, – она – не демон, а такой же человек, как и ты…, и кто знает, быть может, в наше отсутствие (при этом Дорифора подмигнула мне и сжала мою ладонь) вы найдёте друг с другом общий язык. Только особо не увлекайся моей Зейнаб. Помни, она принадлежит мне, и в ближайшее время я не собираюсь её освобождать.

Я рассмеялся, видя реакцию моего друга, и мне ничего не оставалось, как похлопать его по плечу, когда он пришёл в себя.

Гетера в облике прекрасноликой Афродиты танцевала уже перед нетрезвыми гостями, поднося им вино. Дамасий уютно возлежал на почётном ложе и наблюдал за действом, творившимся в огромной зале. Илларион, я слышал, был богат и мог позволить себе «подобные мероприятия». Порой мне казалось, что архонт завидовал владельцу дома, его богатству, красавице жене, некогда выкупленной им на одном из невольничьих рынков Севера. Именно туда, как говорили, стекались все очаровательные девушки Греции, которых продавали в качестве рабынь в виднейшие богатые греческие дома.

Хозяйка дома была действительно хороша собой: длинные русые волосы ниспадали на её плечи плавными волнами, окутывая её стройные бёдра. Несмотря на рождение троих детей, она была всё ещё стройна и подвижна, как лань. Её звали Ариомена. Дамасий бросал на неё иногда полные сладострастия взгляды.

Сам хозяин вышел к гостям, чтобы поприветствовать их в свете многочисленных факелов залы, а затем скрылся по какому-то важному делу, чтобы затем появиться вновь. Кое-кто из гостей уединился возле фонтанов и предавался чувственной страсти, здесь было двое обнажённых юношей, предававшиеся друг с другом любовным утехам – явление довольно нередкое в Греции, поэтому никого не смущавшее и не вызывавшее отвращения.

Сначала был танец греческих девушек, прославляющих Афину, движения их были плавными, совершенными. Девушки были одеты в белоснежные хитоны и кружились, держа в обеих руках по лавровому венку – символу победы и воскрешения. Эти венки дарились победителю Олимпийских Игр и затем хранились долгое время в памяти об удаче и победе её обладателя.

Танец происходил вокруг огненного факела, будто, неожиданно выросшего из мраморного пола, будто, это был не факел, а огненный фонтан. Мы, греки, очень любим фонтаны и имеем особое пристрастие к воде. Говорят, мы плаваем не хуже дельфинов, и вода для нас – такая же родная стихия, как воздух для обычного человека.

Девушки-танцовщицы разделились на три круга, окружив собой огненный фонтан. Во время танца чуть в стороне пели музыканты под умильные звуки арфы. Когда танец окончился, на сцену вышла гетера Дорифора в длинном голубом хитоне, будто, недавно она выплыла из глубины огромного Океана, родившись из пенных брызг. Никогда я не видел раньше, как танцевала Дорифора, поэтому отвлёкся от своих мыслей и с интересом взирал на движения девушки. В руках она держала золотую чашу с вином, её широкие бёдра плавно покачивались, как будто, прекрасноликая Афродита призывала воссоединиться с нею в любовном экстазе. При этом она пела, и голос её звучал плавною волною. Это были стихи великой Сапфо, так почитаемые в Греции, в том числе, в Афинах.

….О, как боги в высоте небесной,

Счастлив тот, кто образ

Твой прелестный

Видит непрестанно

Перед собой,

Сладкий звук речей

Твоих внимает

И в улыбке губ твоих

Читает,

Как глубоко он любим тобой.

Лишь в уме твой образ пронесётся

Передо мной,

И в сердце вдруг забьётся,

На устах моих

Замрут слова,

И язык мой станет

Нем, как камень,

Пробежит по членам мерным пламень,

Вся в огне кружится голова.

Шум в ушах,

Туман застелет зренье,

И в тревожном трепете волненья,

На ногах не в силах я стоять,

Я холодным потом обливаюсь,

Как трава поблёкшая

Склоняюсь,

Гасну, таю, не могу дышать…..»

….Дорифора низко поклонилась гостям, среди которых я заметил женщину средних лет, но всё ещё цветущую и уверенную в себе. Выражение её лица вызвало мой интерес, потому что у обычных гречанок другие лица – либо полные сладострастия, либо задумчивые.