Просветлённый

Что касается Диоклета, то он увлекался атлетикой, очень быстр бегал и мог пробежать расстояние от Афин до Патр, ничуть при этом не устав и лишь легко подкрепившись несколькими оливками и натёршись маслом.

Он мечтал участвовать в Олимпийских Играх в честь Геракла, однако пока наш полис не выдвинул кандидатуру, и это весьма огорчало Диоклета.

Он подолгу упражнялся, совсем не замечая того, как красивые девушки-афинянки любовались его сильным торсом и мечтали о том, чтобы он заключил их в свои объятия. Лара, как мне казалось, впустую слушала бабушкины мифы, все её мысли были сосредоточены на другом. Она была влюблена в одного пастуха по имени Поллион – довольно умного юношу, занятого хозяйственными делами. Его отец Полистон увлекался философией и частенько участвовал в собраниях, но я никогда не слушал его, часто уединяясь в бухте и представляя себе, как из этих пенных вод выйдет легендарный Персей.

Я смотрел вдаль на Эгейское море и ждал своих кумиров. В свои пятнадцать лет я был довольно впечатлительным юношей, моя мечтательность и отрешённость, возможно, отпугнула бы какую-нибудь малодушную гречанку, если б я был старшим и входил в брачный возраст. Но пятнадцать лет – счастливая пора, когда ты мог развиваться и, тебя никто не заставлял думать о земном и бренном. Отец зарабатывал достаточно и хотел, чтобы я стал образованным, видя мою пристрастность к знаниям. Поэтому я был отдан в обучение к одному чудаку-философу Фалесу из Милет. Фалес к тому времени был уже в почтенном возрасте, но благодаря употреблению различных трав и азиатских снадобий он выглядел отлично для своего возраста и был бодр и улыбчив.

Говорили, мой учитель много путешествовал в молодости: побывал в Мемфисе, Фивах, где учился у жрецов и изучал причины наводнений, нашёл способ измерения высоты пирамид.

Он был не просто философом, но и математиком и обучил меня геометрии и счёту.

«Всё происходит из воды, и земля плавает в воде, словно, кусок дерева или корабль в море», – так говорил Фалес, и взгляд его при этом затуманивался, словно, он проникал в одному ему ведомые сферы Бытия.

«Земля плавает в воде, и Солнце и другие небесные тела питаются испарениями этой воды».

Он считал, что вся материя является одушевлённой и учил нас бережно относиться к Природе.

Однажды именно в тот день, кода отец привёз меня в его ликеум для обучения в 585 г. до н.э., случилось солнечное затмение, и всё вдруг на какое-то время стало тёмным. Я помню, Фалес, этот сильный мужественный всегда спокойный и уравновешенный человек, стоически улыбнулся нам и произнёс, что он знал об этом событии заблаговременно.

Он служил у царя Лидии Крёза и жил на побережье Азии вдали от города, потому что любил природу. Я знал, что Фалес не был чистокровным греком, он имел финикийские корни, и, тем не менее, я привязался к этому человеку, несмотря на то, что в нашей группе были ученики, пренебрегающие учением. Они обучались лишь для поддержания престижа семьи и своего статуса «образованности» в обществе. Ибо учиться у самого Фалеса считалось престижным.

Я знал, он ненавидел персов и всю династию Ахеменидов, подавлявшую своей расширившейся экспансией большинство народов, и не раз я слышал его пламенные речи в пользу объединения против империи персов.

Помню, когда отец впервые привёл меня к Фалесу, философ похлопал меня по плечу, демонстрируя своё дружеское расположение, при этом внимательно заглянул в мои глаза:

– Ты хочешь узнать многое об этом Мироздании, а не создать себе имидж в обществе, как большинство этих глупых юношей? – произнёс проницательный философ, – многие из этих мальчиков мечтают стать ораторами, вовсе упуская главное.

– В чём же заключается это главное? – спросил я, видя, что философ замолчал.

– В том, чтобы двигаться к истине, мой друг, – произнёс он.

– Господин, Вы научите меня Истине? – спросил я.

– Разве можно научить Истине? – философски заметил Фалес, – у каждого она своя. Если ты постигнешь своё сердце, то постигнешь и Истину, – заключил он.

Я долго думал над его словами, прежде чем понять их смысл и мысленно был восхищён мудростью этого пожилого бедного человека. Фалес был беден «из принципа», потому что вовсе не стремился к богатству. Этим он как бы противопоставлял себя обществу, совсем не вызывая агрессию и неприятие. Наоборот, его идеями дорожили и прислушивались к ним. Фалес был действительно бедным, помню, в ликеуме мы всегда скромно питались, но при этом довольно простая пища позволяла нам иметь острый ум и память.

Шесть месяцев в году я жил в ликеуме, постигая мудрость и науки, а остальное время проводил в доме, помогая матери по хозяйству в отсутствие отца, потому что Диоклет большую часть времени готовился к Олимпийским играм.

По вечерам же я гулял под звёздным небом и воображал, что звёзды – это глаза богов, которые взирали на меня со своих далёких запредельных высот.

Помню, однажды Фалес остановил меня, когда я собрал вещи и ожидал прибытия отца, чтобы вместе с ним на его корабле отправиться в Афины.

– Дионис, – произнёс учитель (меня звали Дионисом в честь бога виноделия славившегося на всю Грецию), – я вижу, в твоих глазах грусть. Это говорит о пытливости твоего ума, а также о том, что ты мечтаешь о таких высотах, которые недосягаемы для человечества. Скажи, Дионис, что с тобой происходит? В отличие от всех остальных моих учеников, которые ведут себя довольно беззаботно, ты производишь совсем иное впечатление. Может быть, что-то угнетает тебя?

– Нет, учитель, я думаю, Вы нам даёте слишком много, но я так и не смог постичь Истину. Я, словно погружаюсь в пучину вод и выплываю из этой вселенской глубины опустошённым.

Я помню, учитель улыбнулся своей привычной для меня задумчивой улыбкой и произнёс:

– Истину невозможно постичь, сынок, потому что она вечна и бесконечна, как вселенная.

– Но почему же тогда боги постигли её? – спросил я.

– На то они и боги, сынок.

– Но разве боги – не те идеалы, к которым стремятся люди? Разве не обязанность богов передать нам, людям, всё, что они постигли?

– Боги управляют этим миром и вселенной. Они не так глупы, чтобы передать бразды правления обычным людям, иначе человек с его ограниченностью посягнёт и на большее.

– Значит, боги боятся этого?

– Всё верно, Дионис, стремись к идеалам, но не посягай на то, что принадлежит богам.

Помню, как Фалес всё ещё долго смотрел на меня в тот день.

– Что же ещё так сильно волнует тебя, Дионис? Скажи, сынок, доверься мне.

И тогда я задал ему тот вопрос, который действительно тревожил меня в течение всех этих лет.

– Скажите, учитель, что же происходит, когда умирает человек? Что ожидает нас за Гранью? Все те воины-олимпийцы, прославившие Грецию и ушедшие в Небытие, где они, и что с ними стало в дальнейшем?

Помню, философ прошёлся вдоль залы, заложив руки за спину. Затем он попросил меня подняться вместе с ним на самый высокий холм. Оттуда было видно стадо овец и пастух, следующий за этим стадом. Через какое-то время и пастух, и стадо, скрылись за поворотом, и их вдруг не стало видно случайному наблюдателю.

– Дионис, – произнёс Фалес, – скажи, где стадо и пастух, и что с ними произошло за тем поворотом?

Я пожал плечами.

– Не знаю, учитель, – произнёс я.

– И я тоже не знаю, что происходит с нами, когда мы уходим за Грань. Но одно могу сказать точно. Там, за этой Гранью нас ждёт Вечность, и мы растворяемся в этой Вечности. Я не знаю этого, но я верю, хочу верить, что после физической смерти мы не умираем, а продолжаем существовать в совсем иной реальности. Я много путешествовал и бывал на той территории, где живут индусы. Они верят, что смерть – не конечная станция.

– Вы были в Индии, учитель? – спросил я, мысленно представив себе удивительные красоты этой земли, о которой мне столько раз рассказывал отец.

– Говорят, в государстве Капилавасту живёт один мудрец, называющим себя Буддой или Просветлённым. Он постиг Истину, но я не смог попасть к нему.

Наш разговор окончился, но с тех пор я часто вспоминал Индию и Просветлённого.

….Говорили, Фалес мой великий учитель, имел финикийские корни, я безмерно уважал его, однако часто слышал истории о «морских дьяволах», от людей, которые пострадали от них. Это были финикийцы, похищавшие людей, увозившие их в далёкие земли и продававшие на невольнических рынках, независимо от того, кем до похищения являлась их жертва.

В Греции ходили разные слухи об этих морских дьяволах. Говорили, у них был особый знак на корабле в виде нарисованного довольно искусно человеческого глаза. Этот глаз превратился постепенно для меня в наваждение. Я часто видел его в своих снах и страдал немало от подобного навязчивого состояния. Тогда, будучи пятнадцатилетним подростком, я ещё не знал того, что в будущем мне придётся столкнуться с вероломными финикийцами. Однако тогда они только превратились для меня в навязчивую идею, заставляя внутренне напрягаться при упоминании об этих людях.

Рассказывали, многие респектабельные, всеми уважаемые люди из-за вероломности и разбойничьих действий финикийцев были превращены в рабов. В моё время стать рабом было гораздо легче, чем уважаемым оратором и свободным горожанином.

Однажды Фалес подошёл ко мне, по-дружески похлопал меня по плечу и произнёс:

– На сегодня занятия окончены. Все уже разошлись, разъехались, мой дорогой Дионис. Когда же твой отец приедет за тобой?

– Мой отец? Но он сейчас уехал в Индию за своими пряностями, учитель, – ответил я, сворачивая свитки, на которых я записывал то, что говорил нам Фалес во время занятий. Затем, уединившись, я вновь читал свои записи, чтобы мне было легче запомнить всё. Не все ученики практиковали подобное усердие, надеясь на свою память. Но Фалес призывал нас, всё же, вести записи, если дело касалось геометрии.

– Память человеческая несовершенна, – говорил он, – не особо полагайтесь на неё.

Я чувствовал, ему нравилось моё усердие и усидчивость.

– Хорошо, поживи немного в моём доме, – произнёс учитель, всматриваясь в пенное море, покрытое лёгкой туманной дымкой, – я не жду учеников на следующий сезон.

– Не ждёте? Почему, учитель? – удивился я.

– Я уезжаю вновь в дальнее путешествие, а по возвращении, если оно произойдёт, я вновь буду набирать учеников.

Увидев сомнение и разочарование в моём взгляде, Фалес философски улыбнулся.

– Ты хочешь продолжить учение, Дионис? – произнёс он.

– Но почему Вы говорите «если произойдёт»? Неужели, Вы не уверены, что вернётесь сюда? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Увы, боги судьбы играют нами, и мы не всё можем держать под контролем свои судьбы. Боги всё чаще и чаще вмешиваются в них, если видят нашу гордыню.

– Но… как же?

– Всё может произойти, сынок. Я могу умереть при загадочных обстоятельствах, или вообще, не вернуться из дальних странствий, предпочтя жить в Садах, которые облюбую для себя там, на чужбине. Возможно, на чужбине я открою новый ликеум и буду обучать своих последователей тем знаниям, которым я наберусь там и всё систематизирую.

Он вновь пожал плечами.

– Прости меня, Дионис. Возможно, я разочаровал тебя.

– Нет, учитель, как Вы можете разочаровать меня, недостойного?

– Никогда не считай себя недостойным, сынок. Просто, или по Пути и не оборачивайся, иначе сомнения и неуверенность захлестнут тебя.

Я прожил с Фалесом около месяца в его доме до тех пор, пока в бухте не показались корабли моего отца, приплывшие за мною. Мой день начинался с восходом Солнца, когда молчаливая рабыня Ниневия будила меня, и вместо обильного завтрака, какие практикуют в своих жизнях аристократы, она подавала мне несколько фруктов и молоко с мёдом. Затем я сопровождал учителя в его прогулках и слушал его. Иногда мы шли в город, находившийся поблизости, чтобы купить на рынке то, что хотел учитель, но чаще всего углублялись в лес, преодолев небольшую холмистую долину. Он наблюдал за природой и говорил мне то, что чувствовал и видел, эти знания исходили из глубины его души и сердца, поэтому являлись ценными для меня. Отец в тот раз привёз много подарков, именно в тот год было действительно много подарков.

Фалесу я вручил шкатулку из слоновой кости с драгоценными камнями внутри неё. Помню, учитель повертел мой дар в своих руках, улыбнулся мне своей философской улыбкой, как это делал почти всегда.

– Благодарю Вас, учитель, – произнёс я, соблюдая наш обычай и склонился перед философом.

Внизу о скалистый уступ ударялись неистовые волны Эгейского моря, я хотел, чтобы Море стало свидетелем моего расставания с философом, ибо я верил, его воды вбирают в себя всё: и наши радости, и печали, и слёзы.

– Для чего же мудрецу богатства, сынок, – спросил Фалес, – когда для него вся земля – всё дом, а все люди – сёстры и братья?

– Эти драгоценные камни помогут Вам путешествовать, исполнить Вашу заветную мечту, учитель, – произнёс я, не растерявшись.

– Верно, эти камни нужны в том обществе, где в людях живёт жажда наживы, и именно в таком обществе мы с тобой живём, мой мальчик. Благодарю тебя, Дионис, и Вас, господин, – обратился он к моему отцу, наблюдавшему всю эту сцену со стороны.

Отец мой уже знал о намерениях Фалеса отправиться в путешествие на неопределённый срок, и тем самым пока прекратить набор учеников в свой ликеум.

Он сожалел об этом, хотя старался не показывать вида.

– Ваш сын, господин – очень талантливый человек, он стремится к знаниям, и я думаю, из него получился бы хороший философ, который может в будущем сознавать свои школы.

Услышав слова учителя, я был очень удивлён, так как и не думал о таком будущем, которое нарисовал мне Фалес. В тот день мы были приглашены на трапезу и с удовольствием согласились участвовать в ней.

Фалес ушёл делать приготовления и пригласить ещё кое-кого из своих друзей, чтобы проститься со всеми нами, а мы с отцом остались наедине.

– Чем бы ты хотел заняться, сын мой, – спросил меня отец, – я вижу твоё пристрастие к знаниям в отличие от Диоклета, но, к сожалению, не могу найти пока для тебя достойного учителя.

– Отец, я хотел бы стать торговцем и путешествовать вместе с тобой, – произнёс я.

– Знаешь ли ты, Дионис, как опасен путь торговца? Многие мои собраться потеряли свои жизни в лишениях на чужбине.

– Я не боюсь лишений, – ответил я и почувствовал объятия отца.

Я знал, он был доволен моими словами, ибо они были произнесены со всей искренностью, какая жила в моей душе. Так я стал помогать отцу в его торговом деле, когда мне едва исполнилось шестнадцать лет, и я считался атлетически сложенным юношей, перед которым лежали большие перспективы.

Был ли я счастлив….? Да, мне казалось, что да….

Глава 2

«Лишения»

«Жизненный Путь простирается

Перед тобой,

Ты идёшь по нему

И не видишь того,

Что несчастья и лишения

Окружают тебя

Со всех сторон.

Не бойся лишений, друг,

Ибо без лишений

Не постигнешь мудрости.

Живёт ли мудрость в сердце

Твоём?

Или ты боишься её, мой друг?»

(Неизвестный философ, 8 в. до н.э.)

…….

585 г. до н.э.

….. За два года я очень изменился, возмужал, вырос, и теперь сам силач Диоклет не решался участвовать в тренировочных схватках со мною, на зная наперёд, что всё равно я одержу над ним победу.

За два года я сильно раздался в плечах благодаря регулярным тренировкам, поощряемых отцом.

– Сила тебе не помешает, Дионис, – часто приговаривал он, наблюдая за тем, как он упражнялся.

Моя сестра Лара была отдана замуж за соседнего землевладельца, мы привезли с севера много вина и масла. Я участвовал в свадебном пиршестве, изображал шутливого бога Диониса, в честь которого и был назван. В мою задачу входило подношение пиршественной чаши для гостей – этот обычай пришёл в Афины из Пеллопоннеса, где бог виноградарства особо почитался.

Я обносил гостей фиалом и наливал оттуда вино в их кубки; Диоклет же должен был изображать лучезарного Аполлона, которого изначально любили и чтили афиняне. Надо сказать, выражение его лица было несколько грозным для светящегося бога, однако это лишь добавляло ещё большую торжественность в сцену.

Но, всё же, мне было грустно, потому что я глядел на мою печальную красивую сестру рядом с её мужем Дорифором. Дорифор являлся нашим соседом и владел огромной площадью по разрешению афинян. Он занимался овцеводством, и на его территории производили вкусный сыр, славившийся в Афинах; ещё у Дорифора был большой виноградник, и регулярно поставлялись амфоры в Афины. В тот год после Филиппа Афинами правил Дамасий II. Говорили, он обожал вино и охотно расплачивался с предприимчивым Дорифором. Ему было около тридцати пяти лет, в то время, как моей сестре Ларе едва исполнилось девятнадцать, и она совсем не любила своего новоиспечённого мужа, потому что сердце её давно было отдано Поллиону – юноше с соседнего холма, где он жил со своим семейством. Я знал о чувстве Лары, потому что она сама доверилась мне незадолго до своей свадьбы.

«Как-то раз Дорифор видел меня на празднестве в городе, посвящённом Афине Парфенос», – начала как-то свой рассказ Лара. При этом я видел, как слёзы возникли в её прекрасных глазах, и сердце моё от этого сжалось. Я любил сестру.

– Я понравилась ему, но… я не могу жить без Поллиона, а он – пастух и пасёт овец. Их стадо очень малочисленное, Дорифор давно грозится разорить семью Поллиона. А если теперь он узнает, что я… влюблена в Поллиона, он разорит их.

Затем я уехал в обучение к Фалесу и долгое время не видел мою сестру. Вернувшись, я узнал о том, что Поллион с родителями покинули долину и ушли далеко со своим скарбом, чтобы не превратиться в рабов.

– Вероятно, он поселились в другом полисе, – произнесла, рыдая, сестра, – а я даже не знаю, где. Я не знаю, где мне искать моего Поллиона.

Что мне оставалось делать? Я успокоил сестру, а через несколько месяцев узнал, что Дорифор посватался к Ларе. Родители не возражали, однако у них было одно условие – свадьба должна была состояться лишь по достижению моей сестре девятнадцати лет. И вот этот день произошёл, а она ходила весь день, как в воду опущенная, не глядя по сторонам и ничего не замечая вокруг себя.

– Поговори с матерью, Лара, – посоветовал я ей, – она должна понять свою дочь, а тем временем мы разыщем Поллиона.

– Но как тебе это удастся, брат? – удручённо спросила меня Лара, – возможно, его уже давно нет в живых, а я ничего не знаю.

Она вновь зарыдала. Помню, этот разговор состоялся между нами как раз накануне её свадьбы.

Я пошёл к матери, которая уединилась у себя и молилась богам о благополучном возвращении отца (в этот раз я не поехал с ним, ибо должен был по семейному уговору участвовать в приготовлениях к свадебному торжеству). Мать была занята плетением накидки, возле её ног сидела рабыня и Сахиб, помогавшие ей в этом. Сахиб стала ещё прекраснее с той самой поры, как я впервые увидел её, и я стал часто ловить себя на мысли, что думаю о ней всё время, несмотря на то, что в ту пору на меня уже заглядывались девушки, и я догадывался о том, что родители начали поговаривать о моей женитьбе.

– Ты пришёл, Дионис? – удивилась мать.

– Да, я хочу поговорить с тобой, мама.

Как мудрая женщина, она дала знак рабыням удалиться и прервала своё занятие.

Я сел рядом с ней, проследил взглядом за тем, как уходит Сахиб; девушка, кажется, тоже была смущена моим вниманием к ней; взял небольшую ветвь винограда из чашки и начал есть.

Мать долго смотрела на меня, затем произнесла:

– Ну, так о чём ты хочешь поговорить со мной, Дионис?

– О моей сестре Ларе, – робко ответил я, потому что я глубоко уважал свою мать. И испытывал к ней благоговение; в отношении других людей, с кем я соприкасался, я был достаточно смелым и не робел.

– О Ларе?

– Да, ведь тебе же известно, что она влюблена в Поллиона… Неужели Лара ничего не говорила тебе об этом?

– Нет, не говорила, – произнесла мать, оставив свою работу, отложив её в сторону, но я часто видела их вместе и догадалась о чувствах твоей сестры, так же, как и о чувствах этого юноши.

– Разве ты не видишь, мама, что Лара ничего не испытывает к этому Дорифору? Я могу лишь предположить то, что это Дорифор разорил семью пастуха и заставил их странствовать по всей Греции, переселяться в другие полисы.

– И что же ты предлагаешь, Дионис? – спросила мать, в её голосе чувствовалась ирония, что меня немного смутило.

– Я хочу разыскать Поллиона и соединить влюблённых, – простодушно ответил я, – я хочу, чтобы моя сестра Лара была счастлива.

Мать снова взялась за работу, затем отложила её в сторону и внимательно взглянула на меня.

– Ты ещё слишком молод, сынок, – вдруг произнесла мать, – и не понимаешь многого в этой жизни.

– Чего же я не понимаю, мама?! Я просто хочу, чтобы моя сестра была счастлива. Неужели мои мысли и желания столь предосудительны?

– Я не хочу, чтобы твоя сестра была нищей, а бедный Поллион не смог бы обеспечить её будущее. Кто знает, быть может, он уже стал рабом. Неужели ты хочешь, чтобы твоя сестра превратилась в рабыню?

– О, нет, конечно же, нет, мама. Но… Я видел, многие девушки после своего замужества теряли свою красоту, и теперь понимаю, почему. Они были несчастны со своими мужьями. Неужели ты хочешь, чтобы наша Лара состарилась прежде времени? Дорифор запрёт её в своём доме, как птицу в клетке. Неужели такого будущего ты жаждешь для дочери?

Взгляд моей матери стал жёстким.

– Нет, но и влачить жалкое существование я не позволю. Дорифор, быть может, не так мечтателен и сентиментален, как Поллион, но он способен содержать семью.

– Любила ли ты отца, когда выходила за него замуж? – спросил я и тут же ужаснулся своей дерзости.

Однако мать тяжело вздохнула и улыбнулась мне, она потрепала меня по чуть вьющимся волосам.

– Да, я любила твоего отца, дорогой. Просто так совпало, что Агапий мог заработать, чтобы обеспечить свою будущую семью.

– Была ли у тебя возможность стать женой более состоятельного афинянина? – спросил я.

Она кивнула:

– Да, была. Возможно, тогда моя жизнь была более спокойная, чем сейчас, ибо он входил в городской совет и являлся влиятельным лицом при прошлом архонте. Но сейчас… сейчас всё изменилось.

– Быть может, благодаря своей любви к отцу ты до сих пор выходишь на ту скалу, чтобы увидеть возвращение кораблей отца из странствий?

– И каждый раз теперь я жду вас обоих и волнуюсь.

– Позволь Ларе выйти замуж за Поллиона.

– Никогда! И не проси меня об этом, Дионис. Слишком сильно мы зависим от Дорифора, и в случае отказа он может разорить нас и настроить против архонта и Совета.

Удручённый, я возвратился к своим делам, а временами видел Лару, вытирающую свои слёзы. Но что я мог сделать? Найти Поллиона и отсрочить день свадьбы оказалось непреодолимым, и я смирился.

В центр залы вышла гречанка-рабыня и начала декламировать стихи Сапфо, услаждая слух приглашённых на свадебное празднество. Я отвлёкся от своих грустных мыслей и прислушался.

….И из Сард к нам

сюда она

часто мыслью несётся,

вспоминая, как мы жили вдвоём, как

богинею ты

казалась ей славною,

и как песни твои ей

были милы.

Ныне блещет она средь Лидийских жён.

Так луна разопёрстая,

поднимаясь с заходом Солнца,

блеском превосходит все

звёзды.

Струит она свет на море солёное,

на цветущие нивы и поляны.

Всё росою

прекрасной залито.

Пышные розы красуются,

нежный кервиль и донник

с частым цветом.

И, нередко, бродя,

свою кроткую вспоминаешь

Аттиду ты, —

и тоска тебе часто

сердце давит…

……О, как сейчас эти слова были созвучны переживанием моей души! Я был благодарен этой рабыне за то, что она угадала мои мысли. Я подошёл к ней настолько близко, что рабыня обвила мои плечи своими руками. Она считалась рабыней Дорифора, и для нас, свободных граждан, была неприкосновенна, поэтому могла позволить себе некоторые вольности по сравнению с нашими рабами. Дорифор являлся уважаемым человеком в полисе, его уважал архонт, к нему прислушивались и другие вельможи, входившие в Совет.

– Иди ко мне, красавчик! – произнесла рабыня, – будь сегодня моим богом Дионисом, ведь, я слышала, твоё имя – Дионис.

Я растерялся, мой взгляд остановился на прекрасной Сахиб, видевшей всю эту сцену. Персиянка удалилась, а я, оттолкнув от себя рабыню Дорифора под общий смех и веселье гостей, устремился вслед за Сахиб, которая двигалась так быстро, словно ветер.