Кошачий мёд: книга экзистенциальных новелл

в морду пса и как асфальт окрасился кровью, и Каю казалось, что до него донесся терпкий запах мочи и крови

и мускуса, иной, нежели тот, который он чувствовал на охоте – коты изнутри пахнут иначе, невкусно, противно. Кай смотрел, не отводя взгляда, как пес швырнул еще кота, уже не ревущего, а лишь урчащего и булькающего, пытающегося еще жить все еще кота, шатающегося. Пес прикончил его

и еще долго терзал мертвый всполох рыжего пламени.

Кай сидел на дереве, выжидал на дереве и видел, как кошачий мед пролился на землю и расплескался повсюду. Он, кажется, мог учуять его едва уловимое сияние в воздухе, полном запаха гари, запаха вязких тополей, жарящегося мяса из чьей-то кухни, запаха человеческих детей и запаха крови.

В тот же день Кай познал освобождение от сладостного изнеможения, когда он, представив себя диким охотником прерий, когда сама кровь подсказала ему быть диким охотником прерий, гепардом или тигром из джунглей, когда

он медленно, пригнувшись, напрягая свой рельеф мышц, красовался перед мягкой и пушистой, мягкой и домашней кошечкой в ошейничке с красной ленточкой с золотым бубенчиком, и как он сперва не глядел на нее, лишь бросая косые взгляды во время своего охотничьего променада, она тоже бросала косые взгляды, и неизвестно было, хочет

она или нет, но запах говорил – да, и Кай был полон решимости, вне всяких сомнений – так стучало его сердце,

так говорила его кровь, и даже на кончиках ушей пульсировала дикая любовь, так он медленно приблизился к ней,

как к добыче, и она заурчала, она учуяла, она подпустила, вильнув хвостом, и, мяуча, отставила задние лапы, и он тронул ее лапой, и она зашипела, и он приблизился к добыче еще ближе, и нос запылал от удара мягкой когтистой лапки, и это было сладко в реве и мяве и стонах, пахнущая влажной землей, червями, и гнилью, и самыми основами жизни промежность под хвостом, он был настойчив в своем

неистовом нежном желании, и они близко, и вот он держит ее зубами за загривок, а она выгнула спину, наконец, замкнулась цепь, и, не щадя сил, Кай не думал, не нужно было ничего делать: ни охота, ни запахи, ни вкусы – ничто больше не тяготило его, только движение, рев, повизгивание

и блаженство, происходящее само по себе. Не было никого и ничего, не было его и не было больше ее, Кай не понимал, где он и что он, только все больше безумствовало его тело, и тугая упругая сила, готовая породить новый мир, поднималась внутри.

В блаженстве все поплыло. Не поплыло – прояснилось, просветило сквозь завесы реальности. Золотой свет, представивший все, проявивший все в первозданном виде. По телу пробежала дрожь, Кай резко вернулся в пахучее шерстистое тело со всеми его мышцами, костями и внутренностями. Прошло всего несколько мгновений, и, судорожно, весь мед жизни вошел в кошку, покинув его тело.

Изнеможенный, Кай замер. Он тут же получил еще один жестокий удар когтями – она вывернулась из-под него

и взревела. Кай едва увернулся от зубов и, недоумевая, куда подевалось медовое золото, стал вылизывать шерсть.

***

Похолодало. Железная дверь перед Каем открывалась все реже и реже, он почти забыл дорогу сюда. Теперь он жил в пыльном подвале рядом с другими котами. Снаружи они готовы были драться за каждый клочок земли, здесь же терпели друг друга и даже ели вместе из пластиковой миски, которую несколько раз в неделю наполняла добросердечная бабушка.

Быстро пролетело время, полное забот, волнений, охоты и драк. Наступила третья зима Кая, самая тяжелая и жестокая зима Кая, холодная, болезненная и безрадостная. Такая зима, когда хвост чернеет изнутри, когда шерсть смерзается клочьями, когда ты лижешь воспаленным языком оледенелые помои, когда вы изо всех сил жметесь друг к другу со своими братьями и заклятыми врагами, но все равно никак не можете согреться.

В эти дни, забившись в подвале под теплую, под полную огня, под пылающую изнутри трубу, когда одна половина тела изнемогает от жара, а другая – от холода, ты ворочаешься беспокойно, но потом, смирившись, ложишься клубочком и терпишь, лениво прикрыв глаза, терпишь и сжимаешься; в эти дни, когда ничего не хочется и особенно не хочется куда-то идти, ты все равно идешь, ступая мягкими лапками по холодному снегу, и глядишь в теплые окна, горящие праздничными огоньками, и глядишь на запертый непробиваемый неприступный железный бастион – на железную дверь, смутно знакомую, ведь ты уже забыл, что там за ней, силишься вспомнить и не можешь; надо искать еду, и ты завидуешь сытым собакам, радостно резвящимся на улице вместе с людьми, и боишься этих сытых, пышущих жаром собак, ведь ты слаб и можешь не успеть увернуться от острых зубов и быстрых лап; морозный воздух прожигает твой нос, и усы, покрывшиеся инеем, уже почти ничего не чувствуют.

Ты готов жевать даже черствую краюху хлеба, и все вы, твои братья и сестры, выживаете только милостью одинокой старушки в шали и толстых заиндевевших очках.

***

Однажды старушка пропала, и вот уже несколько дней коты сидели без еды. Почуяв близкую смерть, Кай покинул это место и отправился в долгое путешествие сквозь пургу. Опустив хвост и голову, он брел во мгле, и снег все равно слепил, попадая в глаза. Только в стучащем сердце еще чувствовалось тепло, но лапы уже стали такими же, как снег, как холодная пурга и как лед. Кай все брел и брел, заглядывая порой в подвалы, останавливаясь там погреться, проваливаясь в беспокойный сон. Он смотрел на спешащих куда-то людей: они укрывали в руках свертки и несли пакеты, откуда пахло – он все еще мог чуять – пахло едой.

Люди были радостные, Кай это чувствовал. Он поднимал голову и смотрел на них. Одна девочка посмотрела в ответ, румяная, в вязаной шапочке. Кай хрипло замяучил и подошел ближе. Но тут появился отец, взял девочку за руку, и они зашагали прочь. Она только один раз еще оглянулась назад, а Кай так и остался сидеть у двери магазина.

Уставший и вымотанный, он побрел дальше, пробрался сквозь узкую решетку в очередной темный подвал – нужно было поспать, отдохнуть, больше не оставалось сил. Из темноты на Кая уставилось несколько пар злых сверкающих глаз. Послышалось ворчание, и он заворчал в ответ, он не хотел уходить в холод да и не мог уже. Его рев был слабым, а рев соперников – мощным, опасным.

Они приближались. Кай отступал. Дальше нельзя, иначе снова в пургу. Кай замер. Кай выгнул спину, вспушился, как мог, но не отступал больше, хотя чувствовал-знал, что он слабее. Инстинкты кричали об опасности, и сердце бешено билось. Прыжок. И черная, растрепанная черная, накинулась тень, лихая черная растрепанная, мелькнула тень. Кай

не был готов. Они покатились кубарем, провалились с ревом куда-то вниз, в мерзлую пыль подвала. Соперник очутился сверху, и Кай только бил наотмашь свободными лапами. Что-то теплое брызнуло и потекло – кажется, он повредил сопернику глаз. Тот взъярился еще больше и яростным шквалом острых когтей-зубов-лап стал рвать и взрывать плоть Кая рваными полосами, вырывая и разрывая куски кожи и мяса, и оторвал большой кусок уха. Кай заревел

от боли, всем телом рванулся вправо и высвободился из хватки. Коты разбежались и стали угрожающе шипеть.

Снова прыжок. Это не было похоже на те сытые летние поединки котов, случающиеся, скорее, от скуки. Снова боль, когти, мышцы, напряжение, пульсация. Бой насмерть. Выжить. Но Кай все равно отступал. Взмах, взмах, взмах. Кровь повсюду, в темноте кто-то приближается. Каю вдруг стало очень страшно, так страшно, как никогда не было страшно, он развернулся и побежал, но спасительная решетка была далеко. Он забился в грязный угол. Соперник, грозно размахивая хвостом, стал медленно приближаться. Бежать некуда. Сил нет.

Долгое, томительное мяучанье. Нет сил кричать, но ты кричишь, разинув пасть, и щеришь усы. Враг чувствует свою силу. Враг чувствует свою силу и наслаждается ею. Сейчас будет прыжок…

В отчаянии Кай напал первым. Ему удалось застать соперника врасплох, и черная тень, теперь похожая на рваную тряпку, стала отступать. Это длилось лишь несколько секунд, а потом Кай ощутил сбивающую с ног усталость. Прыжок забрал едва ли не все его силы, движения замедлились. Тут же на него обрушился ответный шквал ударов, а на шее сомкнулись острые зубы. Кай попятился, но не смог вырваться, и оба кота повалились наземь. Держа Кая за шею, противник применил самый коварный кошачий удар – он выпустил когти на задних лапах и стал молотить ими, стараясь распороть Каю живот. Кай тоже молотил всеми лапами, защищаясь от ударов, получал глубокие порезы, но изо всех сил старался вырваться, выжить. Ему повезло. Ударив вслепую, он зацепил крючковатым когтем второй глаз черного кота. Раздался рев, и на секунду хватка ослабла.

Кай вырвался и побежал прочь – к решетке, которая освещала мрак подвала холодным призрачным светом. Прочь, на свет, в пургу. Дыхание ветра обожгло его раны. Кай не оглядываясь побежал по снегу и льду. Он не видел ничего перед собой. Сначала раны ныли, потом холод проник в них, и Кай перестал чувствовать боль. Тогда он, наконец, остановился, он не мог больше бежать, он не знал, где находится.

Кай поднял голову – перед ним в холодном мареве возник высокий дом, окна которого светились теплым светом. Страха больше не было, не было и желания выжить. Кай ощутил волну тепла, накатившую откуда-то изнутри. Окна. Быть может, прямо сейчас там сидит какой-нибудь кот, смотрит в окно и грезит о вольной жизни?

Вход в дом охраняется неприступной железной громадой двери. Кай подошел и долго смотрел на эту дверь. Неизвестно, та ли это дверь, из которой он вышел, или какая-то иная. Это было и неважно. Кай завалился на бок, глядя прямо пред собой. Серую железную плиту стала медленно заволакивать тьма, веки сомкнулись. Последние капли боли, усталости и напряжения стали уходить, уноситься куда-то далеко-далеко, а тепло все усиливалось, тепло и покой. Нет безудержной гонки, нет надежд, нет опасений, ничего и никогда больше не нужно будет делать, не о чем беспокоиться.

***

Мягкий желтый свет коснулся век. Кай очнулся на поляне среди пахучих трав. Вокруг был еловый лес, и оранжевое закатное небо полнилось запахом цветения. Мягкие облака расслаивались и перьями опадали у пылающего горизонта.

Не было ни рваных ран, ни зимы. Шерстка Кая лоснилась, по телу разливались сила и покой, которых он не знал уже давно. Наверх, в гору, вела узкая тропка. Кай побежал

по ней. Он точно знал, что это – правильная дорога, и неважно было, куда именно она ведет. Его переполняло чувство полного доверия к миру. Кай наслаждался здоровьем

и силой, очень быстро поднимаясь все выше и выше по крутому склону, пока не очутился на утесе, с которого открывался вид на долину, залитую светом закатного солнца: еловые шелестящие шепчущие леса, вспыхивающие то тут,

то там огоньки, извилистая река, вольно раскинувшаяся меж гор, блестящая чешуей волн, словно огромный змей.

Кай остановился и вдохнул полной грудью. На небе, начинавшем темнеть не с востока, а прямо в зените, он увидел первые звезды, сияющие сапфиры, поющие ему о чем-то далеком и беспредельном. Кай заслушался и не заметил, как поднялся на задние лапы, и очнулся, лишь когда коснулся своего лица почти человеческими пальцами. Дальше Кай пошел на двух ногах. Это казалось вполне естественной переменой, это его совсем не удивляло, а наоборот – вызывало чувство чего-то давно знакомого. Тропинка все вилась впереди. Она была живой, она ждала его здесь очень долго, и чем дальше шел Кай, тем сильнее он ощущал восторг земли и камней под своими ногами.

Его окружила стайка мерцающих огоньков. Лапой-рукой Кай попытался коснуться одного, но огонек все время ускользал. Светлые огоньки обдавали пальцы теплом, а голубые слегка холодили. Эти ощущения были приятны.

Из-за деревьев на уступе выплыла высокая витая башня цвета слоновой кости, монолитная, с золотым шпилем. Вход в башню предваряла изящная терраса, зависшая над бездной. Вид на долину отсюда захватывал дух. Кай направился к террасе, где, он точно это знал, его уже ждали. Там собрались коты и кошки, а может быть, это были вовсе не коты и не кошки; он сам уже не знал, кот он или нечто другое? Тела кошек были изящны и тонки или пышны, но музыкальны. Коты же выглядели сильными и атлетичными, но в меру. Их одежду составляли тонкие вуали, золотые украшения

и драгоценные камни.

Кай был наг, но стоило только подумать об этом, как сама собой на нем возникла одежда – зеленый плащ, изумрудная тиара, серебряные браслеты с украшениями из малахита и лунными камнями в центральных розетках, обрамленных тончайшими узорами, туника и пояс из зеленого шелка с золотым и серебряным шитьем.

Он взошел на террасу у башни, окруженный сонмами огоньков, которые слетались к нему отовсюду, и музыка, которую тонкие лапки кошек извлекали из призрачных арф, затихла. Все обратили на него свои благородные взоры. Они улыбались и приветствовали его, он это знал, хотя

не было сказано ни слова.

Кай сел на пустующее место у балюстрады и стал смотреть, как догорает закат. Музыка зазвучала снова, и все

по очереди стали читать стихи. Это были даже не стихи и не песни, это был естественный способ общения благородного собрания. Вскоре очередь дошла и до Кая, и он, немного смущаясь, молвил:

«Я из мглы и мороза,

рожденный в грязной коробке,

я, спешащий жить,