Сущность. Сборник рассказов

Я потрогал её. Правда. Потрогал. Знаете, я ощутил прилив сил, она уникальна. Я потрогал её и понял, что мне это нравится. Что она моя, что я и она, мы – пара. Мы созданы друг для друга. Я наклонился над её шеей и прикоснулся губами к мягкой зеленой коже. Она нежна. Ох, как она нежна. Я почти укусил её. Шучу, я просто лизнул. И она засмеялась. Как ребенок. Так же легко и непринужденно.

А ещё я ощутил, насколько сильнее её. Что я с легкостью могу поломать её, сильно сжав и притянув к себе. Понять это не сложно, ведь чуть надавив на мягкие растительные ткани, я увидел, как там появились легкие синяки. Она очень ранима, очень чувствительна, очень нежна.

А потом мы поцеловались. И я ощутил сладковатый привкус кукурузы, идущий с ёё губ. И знаете, этого вполне хватило, чтобы я вновь не сдержался и укусил. А потом ещё и ещё, потом сжал и впился в её горло зубами, отрывая от неё нежные куски овощной плоти. Снова и снова, пока, наконец, она стала совсем холодной. Истерзанной, холодной, мертвой.

Явь

Сегодня сделаю салат фруктовый, овощной и деликатесный. Приглашу друзей. О, вы знаете, да у меня не все веганы. Но поверьте, у меня им не будет пощады, только растительное, только овощное или фруктовое. И представляете, ещё никто не жаловался на угощение. Так что я твердо уверен, мы сможем устроить прекрасный праздник. А ещё я, наконец, дождался скидок. И да, я благодарю бога, что алкоголь делают не из мяса, не знаю, как я пережил бы это. Шучу. Это просто шутка. Наверное, я бы обошёлся без алкоголя, если бы его гнали из чего-то живого. А так, пока это перезрелый виноград, немножечко, но можно.

Сон

Я снова вижу её, она снова идет, покачивая бедрами, и она снова прекрасна. Я снова подхожу к ней и беру её за руку. Мы идем в парк, где садимся на цветочную лавочку, в цветочном мире, полностью созданным из цветов, веток, овощей и фруктов. Я люблю этот мир, он прекрасен. Но больше всего мне нравятся его жители, эти овощные и фруктовые люди, плоть которых я неизменно потребляю в своих снах.

Пушечное мясо

Я всегда думал, что знал этого парня. Тихий, беспроблемный. О таких и не думаешь, что они на что-то способны. Хотя бытует мнение, что в тихом омуте черти водятся. Но это не про него. Он не был в прямом смысле тихим. Скорее – спокойным, уравновешенным. Занимался спортом, читал книжки, не ходил в клубы. А уж когда появилась семья, то и вовсе стал идеальной ячейкой общества.

Я видел, как он любит своего сына. Как играет с ним. Не то, чтобы я был его другом. Но частенько проходил мимо его подъезда. Ему в этом смысле повезло. И ребенок, и жена, они были просто фантастичны. Веселые такие. Улыбчивые. А когда ребенку исполнилось лет пять, он совсем перестал с ним расставаться.

Вы ведь понимаете, о чём я? О таких нельзя подумать, что они способны совершить странный поступок. Что в них перемешано тщеславие с риском, что они могут уйти в мечту и не вернуться. Что для них жизнь, это искра, как он скажет потом, давая интервью. Нет. На таких людей так подумать нельзя.

А говорил он очень красноречиво. Как потом подсчитали, вся его речь уложилась ровно в двадцать минут. Двадцать минут экранного времени и революция, пусть даже ее определили как «тихая», совершена. В прямом эфире, на всех каналах, по неизвестной ранее технологии. Правда, не обошлось без накладок, и он транслировался ещё и в остальных странах, но это лишь было на пользу.

Двадцать минут экранного времени. Сначала звонки на всех телефонах. Потом смс с просьбой о включении телевизора. Это было невероятно. Это взбудоражило всех. Опять же, как он сказал – это работа не умных людей, которые сидят в правительственных аналитических отделах и, словно дятлы, стучат по кодам. Это работа нескольких гениев. Для которых свобода важнее всего остального.

Гениев. Хакеров. Уникальных боевых единиц. Для которых народ – это не просто слова. А равномерное распределение денег – цель жизни. И которым был нужен человек, который сможет пояснить, что те триста тысяч рублей, упавших на счет каждого жителя страны, это равномерное распределение средств со счетов нескольких миллиардеров, чьи деньги накоплены за счет природных ресурсов страны.

Не с пенсионного фонда, не с прочих государственных министерств. Лишь с личных счетов. Для того, чтобы дать людям вздохнуть с надеждой, дать им пожить. Дать им часть того, что они заслужили. И дать государству понять, что отобрать у ста пятидесяти миллионов людей деньги, скорее всего, невозможно. Иначе революция.

Вот она, простая идея, для которой потребовался целый год кропотливой работы гениальных детей. Да, да! Именно детей, потому что, по словам моего знакомого, с ним работали ребята, которым не было и двадцати.

Ох, жаль, я не могу вам описать всего того, что произошло потом. Ведь население разбудили, как рой пчел, в который попало инородное тело. И не смотря на то, что он призывал не тратить деньги сразу, это было невозможным. А потому цены все-таки взлетели. Слава богу, ненадолго.

Но разве это важно? Нет. Куда важнее, как он поставил свое шоу. Как, сидя перед экраном и держа в руках пистолет, он объяснял, что должен умереть. Что хочет жить, но обязательно должен умереть, иначе его заставят сдать всех ребят. Что нельзя выступить перед населением планеты, раздать все деньги самых крупных воротил и спокойно сдаться полиции, оставив свою семью на растерзания новым врагам. Что выжить после всего, что он сделал, куда сложнее, чем провернуть их маленькую революцию.

Но больше всего позабавила другая фраза. О том, что, посмеиваясь, он заметил, что триста тысяч получили и миллиардеры, так как из них почти все – граждане России, кроме двух, имеющих гражданство американское и израильское.

Жертва, пушечное мясо. Отдавший свою жизнь за шанс выступить перед всеми. Тщеславный человек, как потом его охарактеризуют в СМИ. Или «Робин Гуд» с чертами Джордано Бруно, как пояснит затем Интернет.

И все же этот выстрел, когда он засунул пистолет себе в рот и нажал на курок, мне кажется, был лишним. Хотя, я не скрою, речь произвела на меня впечатление. Как и все остальные, я очень четко увидел человека, который не хочет умирать. Вопрос в другом, гордится ли этим его сын?

Пятиэтажка

Следователь

Это был пятиэтажный четырёхподъездный дом, стоявший на отшибе, прямо напротив ТЭЦ. На карте он значился под корпусом один, но на самом деле он был девятым. Старым девятым домом, с омертвевшей от времени краской и еле живыми металлическими дверями, открыть которые не составляло особого труда.

Долгое время я его не замечал, пока по воле своей работы мне не пришлось туда наведаться для того, чтобы проверить одну неблагополучную семью, жившую там. И знаете, что меня больше всего удивило? О, нет, не пьяные рожи матери, отца и глаза их испуганного ребенка, измученного этой невыносимой жизнью, это всё я уже видел неоднократно. Нет. Меня поразило другое. В этом доме было слишком много пустых квартир. Парадоксально, да? Москва и почти пустой дом. Ну как – почти? Процентов на семьдесят.

Как участковому, смотреть на это безобразие мне было тяжело. Ведь имущество города должно работать и приносить плоды, а не стоять пустым и отрешенным, хоть и на окраине. И для этого я, естественно, начал сбор сведений. Надо было узнать, почему, собственно, все так произошло. И вот дом понемногу стал раскрывать мне свою историю, которая, к слову сказать, оказалась довольно интересной.

Всё началось тридцать лет назад, когда его построили слишком близко к ТЭЦ. Это уже было ближе к развалу Союза, и потому мало кто следил за нормами, всех куда больше интересовала перестройка. Вот и вышло, что, согласно принятым стандартам, дом не должен был так близко подходить к ТЭЦ. И всё бы ничего, пока один не заполучил квартиру, как тут же начал копать, сравнивая все нормы строительства по отношению к вредным предприятиям.

Не стоит говорить, что у него всё получилось и дом признали нездоровым. Оно и так понятно из его кирпичной судьбы. Важно другое. Спустя несколько лет его всё же заселили, правда, военными, так как те особо не бурагозили и активно вселялись в новое место. Ведь сами понимаете, лучше в квартире поближе к ТЭЦ, чем в бараке.

Семей было немало. Почти всю пятиэтажку забили. Крепко так. Под завязку. И вот тут и началось странное. Дети стали видеть какие-то неприятные картины. То ли черт, то ли просто тени. Но все как один говорили, что на них постоянно кто-то смотрит.

К слову, это я уже потом узнал от оставшихся жильцов. У которых, как ни странно, не было собственных детей. Кроме моих алкашей, естественно. Те, видимо, просто не спрашивали своего ребенка о том, что там ему кажется, или же им было просто без разницы. В любом случае, на весь дом был лишь один ребенок. Но это пока. Так как пустовать ему было суждено не долго.

Понимаете ли, моя работа – не только обеспечивать порядок, но и внимательно следить за тем, чтобы в нашем районе всё работало. Чтобы не было беспорядков, чтобы у всех все было хорошо. А для этого людям нужен покой и семейный очаг. Особенно приезжим, кто стремится обосноваться в Москве. Вот им я и помогаю. За небольшую плату, естественно. Чтобы они могли спокойно работать и обеспечивать себя, меня и свои семьи.

А то, что черти… Так мало ли что бывает у нас. ТЭЦ рядом, может, выбросы какие, да и мало ли что привидится детям, в окнах которых постоянно горят огни теплоэнергостанции. Огни, глаза, горящие глаза, все к одному. Дети вообще, по сути, впечатлительны.

Видимо, кстати, так и военные думали, так как продолжали жить в этом доме, не смотря на разговоры детей. А потом, потом произошла пара несчастных случаев, после которых министерство обороны, явно испугавшись особенного внимания к этому не совсем правильному дому, по максимуму повыселяло жильцов, оставив лишь несколько семей, которым просто не хватило квартир. К слову, несчастные случаи были связаны с детьми. Одного нашли мертвым на чердаке, второй зачем-то забрался в подвал.

И вот после этого дом остался почти пуст. Затем случилась перестройка, а странным образом избегая внимания участковых, дом продолжал жить одинокой, отрешенной жизнью.

К слову, мой предшественник тоже мне ничего о нём не сказал, видно, пожадничал. Ещё бы, такое место и вот на, бери. Крысятничал от руководства, не иначе. А значит, я просто вынужден поступить так же. Судьба, что поделать.

Ребенок

Мама, я вижу его. Правда. Он настоящий. Он не призрак и появляется не только передо мной. Остальные тоже видели его, мама. Они говорили родным, но они (те) не слышали их. Зато они уехали, теперь детей больше нет. Кроме меня, мама.

А я не хочу, чтобы он видел только меня. Я хочу, чтобы ушел. Ушел навсегда, мама! Мне говорят, он призрак, его не существует, это сказки. Но он смотрит на меня. Он заглядывает в мое окно, он выглядывает из-за угла. Он постоянно рядом. Он хочет моей смерти, он хочет оставить меня у себя!

Следователь

Не удивительно, что ребенок в этой семье немного не в себе. Ещё бы, родители пьют, внимания мало. Это больше уже банальность, чем что-то из ряда вон. И все же, я должен был с ним поговорить. Выслушать его басню про скелет. Изучить все его странные рассказы. Сумасшествие. Мне должны давать за это молоко. Не, вы не думайте, мне его жаль. Но что толку, у алкашей-родителей не бывает нормальных детей, все они немного не в себе.

Только вот ни на чердак, ни в подвал он не ходит. Ни ходит и всё тут. Как я его ни крутил, ни вертел, вопросы не задавал, он говорить об этом не хочет, даже вспоминать, был ли знаком с мертвыми детьми. Замыкается. Но опять же, замыкание – это как вторая кожа. Они все такие, эти дети из неблагополучных семей.

И все же кое-что странно. Странно то, что призрак у всех одинаковый. Нет, ну, вы сами подумайте, это же дети, и как у всяких детей им свойственна фантазия и индивидуальность, все хотят, чтобы их монстр отличался от других, пусть даже он и плохой. А тут нет, тут у всех он одинаков. Причем во всем, даже в цвете горящих глаз. И да, забавно, что он постоянно смотрел в окно, как в дешевых фильмах ужасов.

Закончив со знакомством, я, если честно, не совсем понимая почему, все же решил найти фотографии тех ребят. Не знаю, зачем, но решил. В принципе, картотеки хранятся довольно долго, а потому сложностей с этим не было. Старые фото. Немного, знаете, так попахивают советчиной. Но качество хорошее, разглядеть можно. И вот на них было отчетливо видно, что дети совсем здоровы и видимых повреждений у них нет. Живые дети-то, а тут бац – и слегли.

Странно, любопытно. Иногда, знаете ли, устаёшь от унылой работы участкового, хочется какого-то драйва. Пусть даже ты и выступаешь в роли охотника на привидений, а ещё точнее, охотника за призраками прошлого. Хотя, этот мелкий так напуган, кто знает, может, призраки реально существуют?

Нет, правда. Он действительно во всё это верит. Причем с полной самоотдачей. Может, я тоже таким был? Да, наверное, именно таким и был. Верил во всю фигню, боялся её. Эту, как его, пиковую даму… Ещё помню Пушкина, вызывали. Боже, Пушкина! Вызывали! Ой, бред бредовый. Вы представляете – вызывать Пушкина в подвале. И самое смешное, что в один прекрасный момент мой знакомый как даст ногой по батарее, так мы все оттуда и высыпали, как горох из банки. Думаю, не стоит говорить, что большинство попадали и вслед по ним ещё столько же пробежалось, вминая несчастные детские головушки в подвальную вонючую жижу.

И всё же есть одно от всего этого отличие. Никто из нас там не умер. Все были живы. А тут – два детских трупа. Нераскрытых. Указано, что это сердечная недостаточность, но я-то знаю, что так пишут, когда не хотят определять причину. Чиркнули, да и забыли. Что-то тут не так. Сердцем чувствую. Эх, зря я, наверное, на следователя не пошёл, решил, что участковым к дому ближе, да и по деньгам проще.

Ребенок

Мама, он снова тут. Он смотрит на меня из-за угла, когда я везу санки. Он постоянно следит за мной. Он знает, что я его боюсь и питается этим. А ещё он знает, что в него никто не верит. Мама, я прошу, я совсем один, их больше нет, моих знакомых. Мы больше не присматриваем друг за другом. Мама, я прошу тебя, очнись. Мама, не пей! Мама, я прошу тебя, мама! Он слышит, как я умоляю тебя открыть глаза, мама, мне страшно, я прошу тебя, мама!

Следователь

Так странно. Казалось бы, всё это забавно. А теперь уже нет. Действительно странно, был жив ещё вчера. Теперь мертвый. Умер, пока алкаши-родители пьяными валялись на полу, а ещё точнее – выпал из окна. И теперь он вовсе не кажется убогим, скорее, очень несчастным. Таким, что был никому особо не нужен.