Жаждущий жить

Кое-как Аня сбросила с себя одеяло, села на краю кровати. Ну что за ужас… С самого начала это было ужасной идеей, а сейчас и вовсе кажется кощунством… Справа от кровати у стены стоял шкаф исполинских размеров, занимающий, как казалось, чуть ли не полкомнаты, заканчивающий своё существование у самой двери; настолько шкаф был огромен, что при входе в комнату нужно было сделать ещё шаг вперёд, дабы увидеть кровать и помещение целиком. Аня не понимала, для чего им такой шкаф, ведь он до сих пор наполовину пустой – у них просто не найдётся столько вещей, чтобы заполнить его; но Максима вообще тянуло на всё большое, и если во время ремонта, покупки машины или решении других вопросов перед ними вставал вопрос выбора, Максим всегда склонялся к большему.

К размеру шкафа привыкнуть можно, даже иногда находить это красивым, но это тупое дизайнерское решение мужа… будто он знал, что скоро наступят подобные ночи, и желал усилить эффект.

Скользящие влево-вправо дверцы-зеркала. Огромные зеркала, отражающие кровать и спящую на ней пару, – поэтому Аня всегда ложилась на правый бок. Чёрт! Как может быть комфортно, когда вас, уединившихся вдвоём, отражает такой огромный экран?! Никак не удавалось избавиться от чувства, что за тобой подглядывают, да не просто подглядывают, а откровенно пялятся; должно быть, так жили Джулия и Уинстон Смит.

Сколько ругани было из-за этих зеркал; пару раз Ане удалось вытянуть из мужа обещание заменить двери, но слова, впрочем, как и всегда, остались всего лишь словами. Ночью они продолжали спать втроём: он, она и невидимый гость, не смеющий их трогать, но внимательно наблюдающий. А потом, утром, не помня про этого гостя, Аня просыпалась, поворачивалась и всякий раз ловила лёгкий испуг. Всякий раз! Зеркало словно напоминало – всю ночь они были под наблюдением. Да и, прости Господи, зачем человеку с первых секунд подъёма видеть своё опухшее лицо? Чем ты вообще, Максим, думал?! Как можно спокойно спать в комнате с ТАКИМИ зеркалами?

Вот и сейчас Аня испугалась, хотя ни один мускул на лице её не дрогнул. Оттуда, из шкафа, на неё смотрела женщина возрастом от двадцати пяти до сорока пяти лет. В бледном свете луны, окутывавшем спальню, тёмные волосы почему-то казались седыми. На таком лице место только седым волосам – измождённое, сухое, не лицо, а череп, обтянутый кожей, готовой потрескаться там, где морщины. В двух ямах пытаются не потухнуть глаза – слабый огонёк свечи, что держит свалившийся в колодец глупец. Сквозь губы уже видны ряды зубов. А ведь раньше про их полноту, чувственность писали стихи- и в школе, и в университете. Раньше… Сейчас – две узкие верёвки. Улыбнёшься – мигом порвутся. Так же легко сломаются, при малейшем усилии, тонкие ручки, невидимые в полумраке, теряющиеся в отражении зеркала. На Аню смотрел скелет, она смотрела на скелет, и только сейчас до неё дошло, почему в отчаянных попытках её обнять в первые ночи после трагедии она чувствовала столько усилий в движениях мужа.