Державный плотник

– Он, Талицкий, тетрати «О пришествии в мир антихриста» и «Врата» хотел, пришед в Суздаль, дать и суздальскому митрополиту. – И, обратясь к первоприсутствующему, добавил: – А в Суздаль он, Григорий, ходил ли и те тетрати дал ли, про то я не ведаю, ведает про то он, Григорий.

Теперь все обратились к Талицкому. Он смело выступил вперед.

– В Суздаль к митрополиту Илариону для рассуждения тех тетратей я точно хотел идти, – сказал он, – да не ходил, затем что в дороге питаться мне было нечем, денег не было, просил я денег у тамбовского епископа, да он не дал, и своих тетратей к митрополиту я не посылал. А знаком мне тот митрополит потому, что я напред сего продал ему книгу «Великое Зерцало».

Он замолчал и, звякнув кандалами, гордо отошел в сторону.

– И ты, Григорий Талицкий, утверждаешь на всем том, что сказал? – спросил первоприсутствующий.

– Утверждаюсь! И на костре возвещу народу, что настали последние времена и что на Москве…

Но пристав силою зажал рот фанатику.

– Отвести его в Преображенский, – сказал первоприсутствующий.

Талицкого увели; но с порога он успел крикнуть:

– Не потеряй венца ангельского, Игнатий. Он ждет нас на небесах, а здесь…

Голос его еще звучал за дверями, но слов не было слышно.

Тогда первоприсутствующий обратился к Игнатию:

– Игнатий, епискуп тамбовский, утверждаешься ли ты на всем том, что показал здесь?

– Утверждаюсь, в трикраты утверждаюсь.

– Иди с миром, – сказал первоприсутствующий.

Увели и Игнатия.

Архиереи переглянулись.

– Вина его велика… но… блажени милующие, – тихо сказал один из них и взглянул на первоприсутствующего.

– Лишению архиерейского сана повинен, – проговорил последний.

– И лишению монашеского чина, – добавили другие.

– Обнажению ангельского лика, но не смерти, – заключил первоприсутствующий.

Прошло несколько дней.

Мы в Преображенском приказе, в застенке.

Перед князь-кесарем Ромодановским и перед заплечными мастерами стоит епископ Игнатий…

Но он уже не епископ и не Игнатий…

Он – Ивашка Шалгин, и не в епископской рясе и не в клобуке, а совсем голый и с бритою головой.

– Стоишь на своем, Ивашка? – спрашивает его князь-кесарь.

– Стою.

Ромодановский глянул на палачей.

– Действуйте… да чисто чтоб!

Палачи моментально схватили бывшего архиерея, скрутили и подняли на дыбу.

Послышался страшный стон, и плечевые суставы рук выскочили из своих мест.

Мученик лишился сознания.

– Жидок архиерей, – презрительно кинул князь-кесарь приказному, записывающему «застенное действо». – Снять с дыбы!

Несчастного сняли и положили на рогожу. Он казался мертвым.

– Вправить руки в плечевые вертлюги, – приказал Ромодановский.

При ужасающем крике очнувшегося страдальца палачи, опытные хирурги, вправили то, что вывихнула дыба.

Страдалец опять был в обмороке.

– Отлить водой! Оклемает.

Стали несчастному лить воду на лицо, на голову, против сердца.

Когда, немного погодя, он несколько пришел в себя и открыл глаза, Ромодановский сказал палачам:

– Подбодрите владыку «теплотой».

Тогда «заплечные мастера» силою открыли рот и влили в него целую косушку водки.

– Разрешение вина и елея…[23 - По сути, слова князя-кесаря являются богохульством, так как он проводимые им пытки сравнивает с праздником, которому предшествовал пост.] – злорадствовал князь-ке-сарь.

Водка быстро подействовала на ослабевший организм расстриженного архиерея, и он привстал на рогоже.

– Сможешь теперь говорить? – спросил Ромодановский.

– Смогу, – был ответ.

– Говори, да токмо сущую правду, а то «копчению» предам.

…Что означало в древней судебной терминологии слово «копчение», неизвестно: может быть, это и было сожжение на костре, которому был подвергнут в Пустозерске знаменитый протопоп Аввакум, самый энергичный и неустрашимый расколоучитель.

Тогда бывший епископ заговорил: