Державный плотник

– Глюка, господин.

– Это того самого, у коего она проживала и который научил ее по-русски, – объяснил Балк. – Марта привязана к нему, как к отцу родному. Он человек зело достойный, много ученый, сведущ в языках восточных, изучил языки и русский, и латышский, и славянский, с коего и переводит Священное писание на простой российский язык.

– О, да это клад для нас, – обрадовался Меншиков. – Государь будет рад иметь при своей особе такого нарочито полезного человека.

Марта видимо повеселела.

– О, господин! – могла она только сказать.

* * *

– Так вот что, – снова заговорил Меншиков к Балку, – мне недосуг здесь мешкать, мне спешка великая. Я поеду теперь дале, а ты оставь, до времени, сию девицу при себе, и уж не наряжай ее порты стирать.

– И то не пошлю, – сказал Балк, – у меня работных людей и баб и без нее довольно. Марта же и швея изрядная.

– Добро. Так я на возвратном пути заеду сюда, – сказал Меншиков, – и возьму девицу с собой на Москву. Поедешь со мной, Марта?

– Воля ваша, господин, – отвечала девушка.

– Я не то говорю, милая, – перебил ее Меншиков. – А своею ли волею поедешь на Москву, на глаза к великому государю?

Последние слова, казалось, испугали девушку.

– Я простая девушка... я не достойна быть на глазах великого государя, – смущенно проговорила она.

– Твоя скромность похвальна, милая; а мне ближе знать, чего достойна ты, – успокаивал ее Меншиков.

Марта снова поцеловала его руку.

Меншиков отпустил ее. Судьба девушки была решена.

* * *

– Да! Запамятовал было, – спохватился Меншиков, вынимая из кармана своего камзола бумагу. – Ведомо мне, что в прибывшей сюда первой роте Преображенского полка состоит некий ратный, именем Терентий Лобарь.

– Есть таковой, – отвечал Балк, – я его лично знаю.

– Так прикажи выстроиться неподалеку этой роте, и мы выйдем к ней.

Балк распорядился, и они с Меншиковым вышли. Рота стояла под ружьем.

Поздоровавшись с нею, Меншиков громко сказал:

– Великий государь изволил приказать мне: первой роте Преображенского полка за молодецкую стойку под Нарвой объявить царское спасибо!

– Ура великому государю! – загремели преображенцы.

– А который из вас Терентий Лобарь? – спросил Меншиков. – Выступи вперед!

Товарищи выдвинули вперед богатыря.

– Ты, Лобарь, под Нарвой, на глазах шведского короля, сбил вместе с конем его ординарца, великана Гинтерсфельда? – спросил Меншиков.

– Я малость толкнул его, – смущенно отвечал богатырь.

– За сие великий государь тебя милостиво похваляет и жалует чином капрала, – провозгласил Меншиков.

Богатырь только хлопал глазами.

– Говори, дурак: «Рад стараться пролить кровь свою за великого государя», – шептали ему товарищи, – говори же, остолоп.

– Рад стараться пролить за великого государя... – пробормотал атлет-младенец и остановился.

– Что пролить? – улыбнулся Меншиков.

– Все! – был ответ, покрытый общим хохотом.

4

Не один Север и дельта Невы поглощали внимание «Державного Плотника». Упорная борьба велась со всем обветшалым, косным строем внутренней жизни государства. Многое давно отжившее приходилось хоронить, и хоронить при глухом ропоте подданных старого закала, но еще больше – создавать, создавать неустанно, не покладая рук.

От Севера, от невской дельты, приходилось переносить взоры на далекий юг, на поэтическую, заманчивую Малороссию, на беспокойный Крым и на все могучее наследие Магомета, волосатые бунчуки которого и зеленое знамя пугали еще всю Европу.

А сколько работы с этим повальным взяточничеством, с насилиями, с открытыми грабежами населения своими подданными!

Вот в кабинет к царю входит старый граф Головин Федор Алексеевич, первый андреевский кавалер в обновленной России, он же ближний боярин, посольской канцелярии начальный президент и наместник сибирский.

– Что, граф Федор Алексеевич, от Мазепы докука?– спрашивает царь входящего с бумагами старика.

– От Мазепы, государь.

– Что, опять запорожцы шалят, ограбили кого, задирают татар и поляков?

– Нету, государь, гетман жалуется на твоих государевых ратных людей.

– Все это старая закваска, перегной старины, которая аки квашня бродит? – с досадой говорит Петр. – Садись, Федор Алексеевич. Выкладывай все, что у тебя накопилось.

– Да вот, государь, гетман Иван Степанович доносит Малороссийских дел приказу, что твой государев полуполковник Левашов, идучи с твоими государевыми ратными людьми близ Кишенки, через посланца своего приказывал оным кишенцам, дабы его встретили с хлебом-солью и с дары аки победителя, и за то обещал никакого дурна жителям не чинить.

– Каков гусь! – заметил государь.

– Кишенцы и повиновались незаконному приказу, – продолжал Головин, – вышли к Левашову с хлебом-солью, вывезли навстречь твоим государевым ратным людям целый обоз с хлебом, со всякою живностью, куры, гуси, да со всякими напитками, да еще в особую почесть поднесли твоему государеву полуполковнику пятнадцать талеров деньгами.

– А! Каков слуга России! – вспылил государь. – Я его, злодея!.. Ну? А он?

– А он, государь, не токмо обещания не исполнил, а, напротив, ввел ратных людей в Китенку, где оные всевозможные дурна чинили, жителей объедали, подворки и овины их наглостно обожгли, огороды разорили. Мало того, государь, давши кишенцам руку, что впредь никакого дурна им чинить не будет, однако, дойдя до Переволочны, послал к кишенцам забрать у них плуги и волов, кои кишенцы и должны были выкупать за чистые денежки. И когда один кишенец сказал полуполковнику, что великий государь так чинить не велит, то Левашов мало не проколол его копьем и кричал: «Полно вам, б...ы дети, хохлы свои вверх подымать! Уж вы у нас в мешке».

– Да это почище татарских баскаков, – гневно заметил государь. – Все это я выбью из них... Погодите!