Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

XXV

Показания «священной девочки»

Утром начались допросы. Это уже было новое следствие – следствие об обширном придворном заговоре против самого фараона Рамзеса. Новое дело как бы вытекало из дела об убийстве Лаодики. Следственные чины оставались прежние, только отсутствовал Хора, знаменоносец гарнизона, да к прежним судьям по повелению Рамзеса было придано еще несколько приближенных советников.

На предварительном совещании решено было прежде всех допросить маленькую Хену, которая по детской наивности могла выдать многое, чего нельзя было бы добиться от опытных подсудимых. Она могла навести на след, дать новые нити в руки. Поэтому на ночь она помещена была отдельно от отца и деда вместе с одною из служительниц женского дома, на которую не падало никакого подозрения.

Эта женщина и поставила маленькую заговорщицу пред верховным судилищем. Девочка,

очутившись в обширной палате перед сонмом чиновников, сначала смутилась было; но когда к ней подошел Монтуемтауи и с ласковой улыбкой потрепал ее по пухленькой смуглой щечке, Хену, по природе смелая, сразу приободрилась. Ее уже ничто особенно не поражало: она знала только, что «так должно быть», а к чему все это – она не задавалась этим замысловатым вопросом.

– Ты знаешь, милое дитя, чье это изображение? – спросил Монтуемтауи, показывая на статую Озириса.

– Знаю, это бог Озирис, – бойко отвечала Хену, – его дедушка делал из воска.

Судьи переглянулись.

– Так он и воскового Озириса делал? – поторопился спросить Монтуемтауи, многозначительно взглянув на товарищей судей.

– Да, и его сделал – очень похоже.

– А для чего, милая?

– Для великого и святого дела.

– Для какого же именно?

– Не знаю – для великого и святого.

Судьи снова переглянулись. Они поняли, что девочка едва ли знала что-либо о сути и цели заговора.

Монтуемтауи сел на председательское место и начал формальный допрос.

– Ты умная и хорошая девочка, Хену, – сказал он с прежней ласковостью. – Пред лицом великого Озириса ты должна говорить только правду, о чем бы тебя ни спросили. Будешь говорить правду?

– Буду, – отвечала маленькая подсудимая, – дедушка не велел мне никогда говорить неправду. Он всегда говорил: никогда не лги – всегда говори правду; если же почему-либо не можешь сказать правду – смолчи, но никогда не лги.

Судей невольно подкупала эта наивная, бойкая речь прелестной девочки, которая всех очаровала.

– Твой дедушка хороший человек, что так учил тебя, – сказал Монтуемтауи, – оттого и ты вышла такая хорошая девочка.

Хену была польщена в своем детском тщеславии и теперь готова была болтать без конца.

– Я «священная девочка», – сказала она со скромностью, за которой звучала плохо скрытая гордость.

– Да? Священная? – выразил на своем лице притворное удивление председатель суда.

– Да… Мне бог Апис глядел в глаза во время процессии.

– Правда, это тогда, когда он отдавал тебя в жертву Нилу? – спросил Монтуемтауи.

– Да – и тогда, и еще раньше, когда фараон венчался на царство: я упала пред ним на колени, а он глянул мне в глаза… Я не испугалась… И тогда мне сказали, что я «священная девочка».

– Так-так, – подуськивал Монтуемтауи. – Скажи же теперь, «священная девочка», как и для чего твой дедушка делал богов из воска?

– Он и фараона сделал, – поправила Хену.

– И фараона?

– Да… Мы раз вечером пришли с дедушкой в храм богини Сохет… У нее огненные глаза… А верховный жрец повел нас к себе…

– Жрец Ири?

– Да, он такой добрый.

– Ну? Потом?

– Потом он облачился, взял в руку систр и повел нас в храм… Там змея съела птичку. Я эту птичку сама ей отдала – жрец велел… А мне ее так было жаль… А змея такая страшная.

Хену даже вздрогнула.

– А дальше что было? – допрашивал Монтуемтауи.

– Дальше жрец отрезал священным ножом огромный кусок воска от свечи богини и велел дедушке сделать из этого воска богов.

– А фараона?

– Фараона он велел сделать из простого воска.

Судьи опять молча переглянулись.

– Я и свечу богини задула. Жрец велел, – продолжала Хену, – а потом жрец дал мне цветок лотоса.

– И дедушка сделал из воска богов и фараона?

– Сделал – очень хорошо.

– А потом?

– Потом ночью отнес их в храм богини Сохет.

– Зачем?

– Для великого и святого дела.

Больше от нее ничего нельзя было добиться. Она знала только внешнюю сторону дела; но и то, что она открыла, было очень важно для суда. Судьи теперь знали, что заговором руководил верховный жрец богини Сохет, лукавый Ири, а что изготовление волшебных фигур из воска принял на себя старый Пенхи; царица Тиа и царевич Пентаур были те лица, в пользу которых совершался преступный заговор.

– А отец твой делал богов? – спросил далее Монтуемтауи после непродолжительного раздумья.

– Нет, он не делал… Он недавно воротился из Трои, где был в плену… Он там на руках носил Лаодику, когда она была маленькая.

Потом, как бы желая похвастаться, Хену сказала:

– И я делала богов из воска.

– Ты, дитя?

– Да, вместе с дедушкой… Я разминала воск в руках – так велел верховный жрец.

– А кто бывал у дедушки, когда он делал богов? – снова спросил Монтуемтауи.

– Приходил Бокакамон из женского дома, жрец Имери, советники Пилока и Инини… Многие приходили.

– Кто ж еще?

– Не помню… забыла.

– А о чем они говорили с дедушкой?

– О великом крокодиле Египта: они говорили, что его надо прежде ослепить, а потом убить.

– Какой же это великий крокодил Египта?

– Не знаю… Должно быть, тот, что плачет по ночам… он еще съел мою знакомую девочку – она играла на берегу Нила, у самой воды.

– А о фараоне говорили?

– И о фараоне говорили.

– Что же именно, припомни, девочка хорошая: ведь тебя зовут Хену?

– Да, Хену.

– Припомни же, милая Хену, что они говорили о фараоне?

– Они говорили, что его наказал Амон-Ра, что Амон-Ра сердит на фараона – отнял у него любимую дочь, Нофруру, – что Нил не принял его жертвы.

– А говорили, за что на него сердит Амон-Ра?

– За то, что он молится чужому богу – еврейскому и хочет еврейку Изиду сделать царицей.

Показания Хену принимали более определенный характер; ясно было, что предметом заговора был сам фараон Рамзес, что его подозревают в измене богам Египта; а это подозрение могло исходить, конечно, от жрецов; они же и руководили заговором. А Бокакамон? Он доверенное лицо царицы: Тиа явно ревнует фараона к Изиде, к красавице хеттеянке… И здесь женская ревность. Теперь понятными становились смутные показания Аталы, тоже из ревности зарезавшей Лаодику: она прямо называла и Тиа, и Пентаура… Несомненно, Пентаура прочили вместо отца на престол фараонов.

В воображении Монтуемтауи да и всех остальных судей рисовалась теперь картина обширного государственного заговора. Допросы и показания Пенхи, Адиромы, Бокакамона, жрецов Ири и Имери, советников Пилоки и Инини должны, конечно, указать на массу других лиц, участвующих в заговоре. Но как привлечь к допросу царицу? Ее должен допросить сам фараон.

XXVI

Египетские казни

Последствия подтвердили верность предположений Монтуемтауи и его товарищей по суду.

Заговор принимал угрожающие размеры, и если бы роковая смерть Лаодики не обнаружила самого мельчайшего зерна в этом деле – участия в заговоре Аталы, то в Египте совершился бы кровавый переворот.

Следствием было раскрыто, что сторону царицы Тиа и старшего царевича Пентаура приняли высшие сановники земли фараонов и многие из военачальников. Решено было или убить Рамзеса, или извести его с помощью колдовства, посредством восковых изображений, которые изготовил Пенхи из воска священной свечи богини Сохет по благословению ее верховного жреца Ири.

Заговором руководил Бокакамон с двумя помощниками по управлению женским домом фараона. В число заговорщиков вступили семь ближайших советников Рамзеса, семь писцов, семь землемеров женского дома, четыре военачальника, из них один вождь гарнизона столицы фараонов, вождь иноземного легиона Куши, Банемус, сестра которого была наперсницею Тиа, один государственный казнохранитель, два верховных жреца, знаменоносец гарнизона Фив и смотритель стад фараона. Все это были самые влиятельные лица в государстве. Надо заметить, что советники, абенпирао, стояли у самого кормила правления; они были ближе к фараону, чем «великие князья», или наместники царя в областях; таким абенпирао был когда-то еврей Иосиф, сын Иакова. Писцы также играли важную роль в управлении Египтом: это были ученые законники, имевшие огромное влияние на народ.

Таким образом, все, казалось, готово было обрушиться на Рамзеса, и только смерть прелестной дочери Приама открыла глаза фараону.

Главных заговорщиков постигла страшная казнь. Сохранился папирус, находящийся ныне в Турине и прочитанный французским ученым, Tli. Deveria – «Le papyrus judisiaire de Turin», на котором записан был судебный приговор по делу наших героев – царицы Тиа, царевича Пентаура, Бокакамона и их соумышленников.

Приговор гласит следующее:

«Сии суть люди (это заговорщики), которые приведены были за великое свое преступление пред седалище правосудия, чтобы быть судимыми казнохранителем Монтуемтауи, казнохранителем Панфроуи, носителем опахала Каро, советником Пибесат, писцом канцелярии Май и другими, и которые были судимы и найдены виновными, и к которым применили наказание, дабы искуплено было их преступление.

Главный виновник Бокакамон. Он был управляющим домом. Он был приведен за фактическое соучастие в деяниях госпожи Тиа и женщин гаремного дома. Он с ними заключил клятвенный союз и переносил их словесные поручения из дома к их матерям и сестрам с целью уговаривать людей и собирать противников, чтобы совершить злодеяние против их господина (Рамзеса). Поставили его перед старейшинами судилища, и они нашли его виновным в том, что он таковое делал, и он был совершенно уличен в своем преступлении. Судьи применили к нему наказание. Они положили его на месте, где он стоял, перед судилищем. Он умер сам».

Какой это род казни, Деверия не объясняет; равно не объясняет его и Бругш-бей. Он по-немецки переводит текст папируса так: «Sie legten ihn nieder, wo er stand. Er starb fon selber». Совершенно непонятно! Неужели должен был сам себя убить обвиненный? Но как? Чем?

А вот приговор, постигший других наших знакомых, Пилоку и Инини, которые так ловко убили в Долине газелей страшного льва, предварительно ослепив его, и хвалились, что таким же способом покончат и с Рамзесом:

«Главный виновник – Пилока. Он был советником и писцом казнохранилища. Он был приведен за фактическое соучастие за Бокакамона. Он слушал его сообщения, не донося о том. Он был поставлен перед старейшими судилища; они нашли его виновным и положили на месте, где он стоял. Он умер сам.

Главный виновный – ливиец Инини. Он был советником. Он был приведен за фактическое соучастие за Бокакамона. Он слушал его сообщения, не донося о том. Поставили его перед старейшинами судилища. Они нашли его виновным. Они положили его на месте, где он стоял. Он умер сам».

Брат наперсницы Тиа, вождь иноземного легиона, Банемус, погиб той же ужасной смертью. Папирус говорит о нем:

«Главный виновный – Банемус. Он был вождем иноземного легиона Куши. Он был приведен за послание, полученное им от сестры его, которая была на службе в женском доме, чтобы он уговаривал людей, которые были противниками царя: “Иди, соверши злодеяние против господина своего”. Он был поставлен пред судилищем. Его судили и признали его вину. Они положили его руками своими, где он стоял. Он умер сам».

И верховных жрецов Ири и Имери не спасли их божества: первого – богиня Сохет, второго – бог Хормаху. «Судьи положили их руками своими, где они стояли. Они умерли сами».

Та же участь постигла и царевича Пентаура: вместо венцов обоих Египтов, Верхнего и Нижнего, и вместо любви Лаодики, которую он погубил своим вниманием, возбудив ревность Аталы, старший сын Рамзеса не удостоился даже погребения.

Самые тяжкие обвинения обрушились на старую голову дедушки Хену – на Пенхи. Приговор над ним сохранился на двух клочках папирусов, попорченных временем, на папирусах Lee и Rollin.

Сохранившийся отрывок папируса Lee гласит: «…всем людям того места, в котором я (кто этот я?) пребываю, и всем жителям земли». Тогда говорил к нему Пенхи, бывший смотрителем стад: “Если бы я только имел писание, которое давало бы мне крепость и силу”. Тогда он (кто он? Бокакамон? Или жрец Ири, или Имери?) дал ему писание из книжных свертков Рамзеса III, великого бога, господина его. Тогда на него нашло божественное волшебство, очарование для людей. Он проник до женского дома и в другое то великое и глубокое место. Он создал человеческие фигуры из воска, имея намерение, чтобы они были внесены рукою Адиромы, чтобы совратить одну из служанок и чтобы навести очарование на других. Внесены были некоторые разговоры, вынесены были другие. Тогда, однако, был он взят к допросу ради их разговоров, и открылось тогда его участие во всякой злобе и всяких дурных делах, которые он имел намерение сделать. И все оказалось правдою, что он все это сделал в союзе с другими главными виновными, которые, как и он, были без бога и без богини. Это были тяжкие, смерти достойные преступления и тяжелые грехи на земле, которые он соделал. Он был обличен в этих тяжелых, смерти достойных преступлениях, кои он совершил. Он умер сам. Ибо старейшины, которые были перед ним, познали, что он должен умереть сам, от себя (von selber, пo Бругшу-бею), с другими главными виновниками, которые, как и он, без бога солнца Ра были, сообразно тому, как таковое высказали священные писания, что с ним совершиться должно».

Темный перевод папируса!

В отрывке же папируса Роллена приговор над дедушкой Хену передан так:

«Он (Пенхи) сделал некоторые магические писания, чтобы отвратить бедствие; он сделал некоторых богов из воска и некоторые человеческие фигуры, чтобы обессилить члены одного человека (Рамзеса) и отдал их в руки Бокакамона, без позволения на совершение сего от бога Ра ни ему, управляющему домом, ни другим главным виновным, ибо он (жрец Ири, передавший фигуры Бокакамону) говорил: “Да возможете вы проникнуть сим, дабы вы приобрели основание в них проникнуть”. И так он пробовал привести в исполнение постыдные дела, которые он приготовлял, но солнечный бог Ра не разрешил им исполниться. Его взяли к допросу, и открыта была сущность дела, состоящая из разных преступлений и всяких дурных дел, которые сердце его изобрело, чтобы исполнить их. И это была истина, что все это он имел намерение исполнить в союзе с главными виновными, которые были, как и он. И было это тяжкими, смерти достойными преступлениями и тяжкими злобами для земли то, что он сделал. Но они (судьи?) познали тяжкие, смерти достойные преступления, которые он соделал. Он умер сам»[29].

Подобная участь постигла более тридцати сановников. Менее важные преступники подверглись сравнительно легкой каре: им отрезаны были носы и уши.

Но главная виновница заговора – Тиа?

Ученые законники Египта не нашли в «священных книгах» указания, какой казни должна была подвергнуться царица. Надо было обратиться к богам.

Истолкователем воли богов явился верховный жрец Амона-Горуса, всемогущий Амон-Мерибаст.

– Кто тебе была провинившаяся пред тобою женщина? – спросил Рамзеса великий жрец.

– Она была моя жена, – отвечал фараон.

– Ее дети – чьи создания? – продолжал Амон-Мерибаст.

– Мои, – был ответ.

– Но они также и ее: их плоть – ее и твоя плоть, их душа – ее и твоя душа?

Рамзес согласился.

– И ты намерен лишить ее жизни, изгнать из нее душу в пустыни Ливии? – продолжал жрец.

– Да, я хочу ее казнить, – упрямо отвечал Рамзес.

– Но в ней частица твоей души – ты передал ей свою душу, соединяясь с ней: как же изгонишь ты и свою душу в пустыни Ливии? – допрашивал жрец.

Рамзес не знал, что отвечать.

– Что же мне делать, святой отец? – спросил он смиренно.

– Отдать ее на волю богов, – отвечал Амон-Мерибаст.

– Как же? Оставить ее свободной?

– Нет, пусть злые боги сами вынут из нее душу и бросят в пустыни Ливии, где бродят только львы и шакалы: пусть и она бродит вечно.

– Как же это сделать?

– Замуровать ее живою.

Глаза Рамзеса свернули яростной злобой.

– О! Я это исполню: я прикажу вырубить в моем погребальном Рамессеуме обширный склеп для нее, – заговорил он быстро. – Этот склеп я велю вырубить рядом со склепом моей дорогой Нофруры… Пусть она бьется головой в своей могиле о стены, о гранит, пусть стонет там так, чтобы стоны ее слышала ее родная дочь, моя дорогая Нофрура! О, я исполню волю богов!

Когда исполнилось семьдесят «дней плача» после смерти Лаодики и ее стройненькую, обвитую богатыми тканями мумию торжественно хоронили в царственном склепе Рамзеса III, рядом со склепом его любимой дочери Нофруры, среди печального погребального пения жрецов слышны были иногда глухие стоны, исходившие из одного места гранитных стен усыпальницы фараона. Это были стоны Тиа, замурованной царицы Египта.

Скоро Рамзес женился на прекрасной хеттеянке Изиде, родное имя которой было Хемароцат, и светло-каштановая правнучка Аарона сделалась царицею Египта.

Безутешная Нитокрис долго оплакивала замурованную мать, сестру и сиротку Лаодику.

Любимицей и наперсницей ее стала маленькая Хену, тоже осиротевшая: в женском доме фараона все полюбили эту «священную девочку».

Старая Херсе до самой смерти оплакивала свою питомицу – «богоравную дочь Приама» и с любовью вспоминала о своей бывшей неволе – о жизни в Трое до ее грустного конца.

XXVII

Эпилог

Летом 1881 года я посетил Египет.

После восхождения на пирамиду Хеопса, с вершины которой я долго созерцал расстилавшееся перед моими очарованными глазами мрачное «поле пирамид» и мутный Нил с исполинскими стволами пальм, а взволнованная мысль моя, казалось, переживала бесконечные тысячелетия удивительной истории этой удивительной страны, этой колыбели знаний последующих поколений человечества, – я после того посетил и египетский музей, что в Булаке, под Каиром.

Директор этого музея, знаменитый египтолог Масперо, только что воротился из своей ученой экскурсии, из Верхнего Египта, где он открыл гробницы фараонов и их мумии, в том числе мумии Рамзеса II Сезостриса и Рамзеса III Рампсинита. При мне эти драгоценные сокровища расставлялись в музее и приводились в порядок.

Меня сопровождал по музею один из второстепенных помощников Масперо, грек, любезно показывая мне все достопримечательное и объясняя непонятные для меня иероглифические изображения.

– А это – самая драгоценная для нас, современных потомков Перикла, реликвия, – сказал он, останавливаясь перед изящным саркофагом из порфира.

– Почему же? – спросил я.

– В этом саркофаге покоится тело Лаодики, одной из дочерей Приама, – отвечал грек.

– Как! Каким образом? – не поверил я.

– Господин Масперо, открыв гробницы Рамзесов, нашел в их усыпальнице этот саркофаг с мумией Лаодики, а недалеко от нее, в замурованном склепе, скелет царицы Тиа, первой жены Рамзеса Третьего.

Грек приказал служителям поднять крышку саркофага, и я увидел там мумию.

– Почему вы знаете, что это Лаодика? – спросил я с недоверием.

– Это говорит папирус, который господин Масперо нашел на груди мумии, – отвечал грек.

Я долго смотрел на это высохшее, почерневшее тело, обвитое темными, как бы просмоленными тканями… Столько веков пролетело над ним!

И это Лаодика, «миловиднейшая дщерь Приама и Гекубы», как называл ее Гомер: это сестра Гектора, Париса, Кассандры!..

В каком-то благоговейном умилении я думал: «Что мне Гекуба и что я Гекубе», но меня душили невыплаканные слезы, и я готов был разрыдаться.

Я поспешил уйти из музея.

Иосиф в стране фараона